Рафаэль Михайлов - Тайной владеет пеон

— Ну что, ты удивлен, дон Карлос? — смеется Ан­тонио.

Да, Карлос удивлен. Зерна, посеянные им и его товарищами по борьбе, быстро дают всходы. Очень быстро! И он думает о том, что Антонио и другие пе­оны крепко удивились бы, узнав, что их отряд стихий­но пришел на смену расформированному отряду Кон­дора.

— Зачем ты здесь? Что мы можем для тебя сде­лать, Карлос?

— Немного проводить. К железной дороге. Вот и всё.

— Переночуешь у нас — на рассвете проводим. Вечером все сидят у очага, и кто-то из бойцов затя­гивает песню:

Нынче новые порядки.Берегись! О-хо!Жизнь горька, а перец сладкий —Больше ни-че-го!

Песенка настораживает Карлоса; он подходит к запевале:

— У меня есть знакомая... Она из Пуэрто. Не ее ли песня?

— Не знаю, откуда Росита. Она была у нас.

— Хосе, ты слышишь? — кричит Карлос. — Наша Росита объявилась.

И вместе с десятком голосов он задорно подхваты­вает:

Жизнь горька, а перец сладкий —Больше ни-че-го!

Пламя очага взметнулось вверх, словно подгоняе­мое песней Роситы.

12. СЕНЬОР АНТИКВАР ГОТОВИТСЯ К ОТЪЕЗДУ

Чтобы лучше проследить судьбы героев, нам при­дется обратиться к событиям, которые предшествовали операции «Кондор», и перенестись в столицу Гвате­малы.

3 июля 1954 самолет № 349280 американского воз­душного флота приземлился на аэродроме гватемаль­ской столицы и доставил республике навязанного ей силой оружия президента Кастильо Армаса и группу его ближайших приспешников. Чтобы кто-либо из них не вздумал дать тягу, офицеров в полете сторожил сам достопочтенный и лисообразный посол Соединенных Штатов — Джон Перифуа.

Кастильо Армас, перетянутый ремнями полковник с нервным взглядом и порывистыми движениями, со­шел по трапу на поле аэродрома, казалось, испуганно огляделся и кинулся на землю. Но фоторепортеры за­мешкались, и Армасу, сдерживая раздражение, при­шлось повторить операцию с поцелуем гватемальской земли. После этого он поднялся и, топнув ногой, за­явил:

— На этой земле будет порядок.

Так, осквернив ее поцелуем, он тотчас же дал обе­щание залить ее кровью.

Проскочив в сопровождении конвоя в президент­ский дворец, Кастильо Армас велел согнать жителей на главной площади столицы и, выйдя на балкон, по­вторил перед двадцатью пятью тысячами гватемальцев свою угрозу.

Армасовцы старались вовсю. Объявив вне закона профсоюзы, рабочие организации, все партии, кроме партии самого Армаса, разгромив редакции прогрес­сивных газет и журналов и бросив в тюрьмы несколько тысяч человек, они принялись за составление списков новых жертв.

Этой работой руководил американский посол; она сопровождалась стрельбой из американских автоматов и велась под прикрытием американских бомбардиров­щиков. На такое дело американская фруктовая компа­ния отпустила миллион долларов.

Но тогдашний государственный секретарь США Джон Фостер Даллес с ликованием заявил пятидесяти корреспондентам газет и журналов: «Положение исправляется самими гватемальцами».

Армасовских солдат и офицеров узнавали сразу. В парках и скверах они стреляли, в кафе напивались до омерзения, в кинозалах свистели и улюлюкали, как только на экране появлялись кадры репортажа из стран народной демократии или Советского Союза. Маленькая регулярная армия страны чувствовала себя оскорблен­ной бесчинством понаехавших офицеров. В гвате­мальских домах стали закрывать двери и перед офи­церами регулярных частей. Верхушка армии, игнорируемая Армасом, бурлила, кипела, негодовала. Назре­вал конфликт.

Открытое столкновение между частями армии и армасовскими бандами произошло месяц спустя после торжественного въезда импортного президента в сто­лицу. Началось с небольшого.

Курсант гватемальского Военного училища получил отпуск на день и направлялся к родным. Еще издали он заметил в своем домике распахнутые окна, из них летели подушки, салфетки, книги. Он ворвался в дом и застал армасовцев, учинявших обыск.

Глава семьи стоял со связанными руками и гневно смотрел на сына.

— Как вы могли допустить этих! — презрительно сказал он. — Армией называетесь. Босяки вы, а не армия.

Курсант предложил армасовцам убраться из его дома. Кто-то крикнул: «Тресни его по голове, Хорхе!»

— Меня? Кадрового армейца? — Курсант вынул из кобуры пистолет. — Прочь отсюда, воронье!

В ту же секунду его уложили выстрелом в спину.

Когда весть о гибели товарища дошла до курсантов, весь состав училища взялся за оружие. Армасовцев, разбивших лагерь у больницы имени Рузвельта, в че­тыре часа утра 2 августа атаковали регулярные части армии. В ход были пущены винтовки, пулеметы, мино­меты. Армасовцы привыкли впятером избивать одного; здесь же пятеро их бежали от одного курсанта. Они запросили у Армаса подкрепления, репортеры запросили у президента информацию.

— Местный конфликт между подданными, — весело сказал президент. — Сейчас мы это уладим миром.

И он послал самолет забросать бомбами позиции курсантов.

Бомбы не помогли. Батальон «освободителей» ук­рылся в стенах больницы, а пятьсот армасовских офи­церов, которые, по выражению мистера Даллеса, «ис­правляли положение», увидели, что за спинами нет ни американских орудий, ни солдат, и попросту бежали из столицы. Весь город провожал их свистом.

Двенадцать часов продолжались бои. Повстанцы захватили военную базу, столичный аэропорт, желез­нодорожную станцию. К «восстанию чести» примкнули гражданские лица, недовольные режимом Армаса. Пресса требовала объяснений. Президенту было не до того: он спешно переодевался в женское платье и, напя­лив на себя черный платок и четырехугольную юбку, перебежал из правительственного дворца в частную квартиру министра связи. Посол порекомендовал сроч­но договориться с армией, пока восстание не разрос­лось. Дон Кастильо пригласил к себе гватемальского архиепископа Росселя Арельяно.

— Реверендо падре, — вежливо начал Армас. — На вас вся надежда. Уговорите своих прихожан прекра­тить стрельбу. Я готов на все их условия.

— Сын мой, — наставительно ответил архиепи­скоп. — У святой церкви тоже есть свои условия.

— Реверендо падре, повторяю, я готов на все.

Он хотел добавить: «Лишь бы сбросить с себя эти женские доспехи!»

Архиепископ говорил о своем:

— Тайная полиция не проявляет должного уваже­ния к церкви. Несколько наших приходских священни­ков...

— Они будут немедленно освобождены.

— Прибывшие офицеры поминают имя всевышнего в непристойных оборотах речи.

— Я издам специальную инструкцию о поведении офицеров.

— Наконец, наши земельные угодья, сеньор прези­дент, — небрежно заметил архиепископ. — Как ни малы они...

— Они не очень малы, реверендо падре, — встрепе­нулся президент.

— Юнайтед фрут компани получает свои земли обратно сполна. Святая церковь не считает себя хуже компании, — твердо отрезал архиепископ.

Он достал из складок мантии тяжелые серебряные часы и щелкнул крышкой:

— Четыре часа. Скоро стемнеет. Ночь может при­нести много неожиданностей, мой дорогой президент.

Армас хорошо понял намек.

— Да исполнится ваша воля, реверендо падре, — набожно сказал он. — Я жду вас с миром.

Архиепископ Арельяно и специальный эмиссар пре­зидента полковник Саласар отправились в лагерь вос­ставших. Все условия армии были приняты. Президент распускает «силы освобождения». Президент обязуется не использовать привезенные войска ни для внутрен­них, ни для внешних целей. Президент обязуется ува­жать армию и избавить ее офицеров от преследования тайного «Комитета защиты от коммунизма». Президент дает заверение в том, что восставшие курсанты не под­вергнутся репрессиям.

В пять часов дня стало известно, что президент под­писал соглашение о перемирии. Стрельба прекратилась. Из больницы имени Рузвельта вышли притихшие армасовцы. Они думали, что больше не нужны. Но они не знали, что Кастильо Армас приказал начальнику тай­ной полиции перевести их в свое ведомство. Что им предстоит из интервентов превратиться в шпионов, слухачей, провокаторов, исполнителей смертных приго­воров; и что, выражая благодарность архиепископу за посредничество, президент не преминул заметить: «Они дали мне передышку... Спокойных полгода — и я им припомню «восстание чести».

Но он не получил и суток спокойных.

Толпы народа собирались у президентского дворца.

Просочились слухи о первом поражении Армаса. Гва­темальцы, острословы и балагуры, осыпали градом насмешек членов военной хунты.[34] А на другой день Кастильо Армас, считающий себя покровителем науки и муз и чуть ли не опекуном университета, получил еще один удар: забастовали студенты столицы.