Алексей Леонтьев - Юнги с Урала

На очередном из занятий, когда Воронов опять вел нас в «атаку» и неожиданно дал команду «Ложись!», со мной произошла беда. Чтобы не отнимать у читателя много времени на ее пересказ, приведу строки своего дневника:

«25 октября 1942 года.

Вот беда, сломал ложку. А берег-то как! И кто только придумал давать в армии деревянные ложки? Теперь придется делать ложку самому.

26 октября 1942 года.

Оказывается, и правда, не боги горшки обжигают. Ложку сделал. Есть вполне можно. А все-таки деревянные ложки солдату ни к чему. Да и моряку — тоже.

Строим. Учимся стрелять, занимаемся строевой подготовкой. На отдых времени почти не остается... Скорей бы овладеть специальностью и на боевой корабль! Мне кажется, это желание не только наше, но и командиров, хотя они все время говорят, что еще успеете, навоюетесь. Сами бы тоже не прочь уйти на фронт. Да ведь это видно по ним, по тому, как они читают газеты, слушают сводки Совинформбюро».

Однажды после очередных строевых занятий и строительных работ усталые, продрогшие шли в столовую на обед. Надеялись не только подкрепиться, но и согреться. К нашему большому огорчению, кок Московский встретил нас неласково.

— Горячей пищи нет. Получите сухой паек, — виновато сказал он.

— Почему? — начали было возмущаться столпившиеся возле камбуза юнги.

— Тихо! — прикрикнул на нас командир роты. —-Значит, так надо. Уловили?

Уловить-то мы уловили, да ничего не поняли. «За какие грехи нас лишили горячей пищи?» — недоумевали юнги.

Такая же участь в тот день постигла роты рулевых, боцманов, мотористов — весь 1-й батальон, расквартированный в Савватиево.

Лишь вечером Плюснин, пришедший с дежурства из штаба, сообщил что какой-то гад, спустив в суп и кашу мыло, испортил всю пищу.

Юнги негодовали. Мне казалось, попадись нам в ту пору этот подонок — мы бы его на части разорвали.

Поужинали нормально. Вроде бы даже сытнее, чем в другие дни. Командование, видимо, дало указание Московскому наверстать упущенное. А может, с голоду нам так показалось...

На другой день в обед история повторилась.

— Ну, это уж нахальство! — возмущался Игорь Лисин.

— Не нахальство, а вредительство! — со злостью уточнил его мысль Гена Мерзляков.

Так же думал и я. Высказали наше предположение парторгу Карачеву.

— Время покажет. Разберутся. Это дело не наше, — как-то уклончиво ответил он.

С того дня на камбузе, помимо кока и дежурных юнг, присутствовал кто-нибудь из старшин.

Через несколько дней Гена пошел лакомиться черникой на берег Банного озера. Вернувшись, он принес весть о том, что видел в воде дохлых окуней.

— Не может того быть! — засомневался старшина смены. — Вода в озере хорошая, чистая, вкусная, идет в пищу, а ты... Дохлые окуни... Да откуда им там быть? Пойдем, покажи, где видел.

Взглянуть на погибшую рыбу пошла не только наша смена, но и многие из ребят других рот.

— Вот! — сказал Мерзляков, найдя нужное место. — Она все еще здесь.

— И тут тоже, — закричал отбежавший метров на десять от ребят Володя Дьяков. — Да как много!

Уже через минуту юнги разбежались чуть ли не по всему берегу.

— И тут! И у нас! — неслись возгласы Васи Буркова, Вани Неклюдова, Вити Сакулина, Жоры Бриллиантова и других мальчишек со всех сторон.

Старшина и Игорь Лисин, как член комсомольского бюро, пошли докладывать об обнаруженном командованию роты. Сгсоро о случившемся на озере знал весь батальон. Прибывший на камбуз врач, посоветовавшись с Пчелиным, дал указание приготовленный обед закопать в землю, а юнгам опять выдать сухой паек.

— Если так пойдет и дальше — животики подтянем, — сокрушался Умпелев.

— Ничего, кому следует — разберутся, тужить не будем. На фронте солдатам, бывает, не одни сутки голодными воевать приходится. Считайте, что это — тренировка перед предстоящими боями, — успокоил юнг замполит Калинин.

«Чем же кончились эти странные истории?» — спросит читатель.

«27 октября 1942 года.

Оказывается, я слеп. Наш силач-боцман-«радист» (речь идет о Верзиле. — Лвт.) — вражеский лазутчик. Узнали мы об этом лишь на комсомольском собрании, когда нас стали драить за отсутствие бдительности. Ох и стыдно же нам было! Ведь и я, дурак, видел в нем очень много странного... Урок на будущее. Да еще какой! >

К этой записи из дневника можно добавить лишь то, что сказал о Верзиле присутствовавший на собрании работник СМЕРШа.

Насколько помнится, его речь сводилась к тому, что Верзила, оказавшись на оккупированной немцами территории, был ими завербован. Он не раз переходил линию фронта. Раздобыв необходимые сведения о советских войсках. передавал их немецкой армейской разведке. Узнав, что по приказу наркома ВМФ создается Школа юнг, постарался затесаться в ряды будущих военных моряков. Для передачи сведений имел при себе портативную радиостанцию, которой неожиданно лишился при пере-обмундировании в Соломбале.

Помните, как баталер усиленно советовал юнгам не забыть взять с собой необходимые вещи? Командование, обнаружив радиоаппаратуру, рассчитывало найти и ее хозяина, ко Верзила на эту удочку не клюнул. Таким образом, на Соловках он оказался без связи со своими хозяевами. Чтобы заиметь приемопередающее устройство, сумел пробраться в роту радистов. Сначала ему пришлось изображать ничего не смыслящего в радио-деле человека, однако когда преподаватели предложили вернуться обратно в роту боцманов, Верзила постарался показать свое усердие, но перестарался. Успехи оказались настолько велики, что главные старшины — хорошие знатоки радиодела — не заметить этого не могли. Заподозрив неладное, тут же доложили начальнику школы, тот — органам контрразведки, которые за Верзилой уже, оказывается, присматривали. А случаи с порчей пищи и воды, рассчитанные на то, чтобы вызвать недовольство среди личного состава части, его совсем разоблачили. Верзила получил по заслугам.

С комсомольского собрания в свою палатку я возвращался с Геной Мерзляковым.

— Зубы разболелись, — сказал он, держась рукой за щеку.

— Зубы? — удивился я. — И у меня ноют.

— Ноют — зто пустяки. У Жени Григорьева посмотри, что делается: шатаются — есть не может. И не только у него — Володя Дьяков, Миша Мельников, Валера Перинго тоже зубами маются.

— Надо сходить в санчасть.

— Отчислят еще. Потерплю, может, пройдет.

Кому-то из роты рулевых пойти за помощью к врачам все-таки пришлось. Осматривая юнгу, жена замполита батальона фельдшер Капитолина Ивановна поставила диагноз: «Цинга».

Тем временем жалующихся на зубы прибывало.

— В пище витаминов мало, — сделал свое заключение начитанный Митька. — Уже давненько нет свежих овощей.

С наступлением холодов картофель, лук, морковь, свеклу в часть привозили только в сушеном виде. Возьмешь в рот ломтик такой картофелины и не раскусишь. Радовались, что чистить не надо, а оно вон чем обернулось.

Видно, правду говорят, что беда не приходит одна. Поступило еще одно неприятное сообщение — кое-кто завшивел.

Командование на это отреагировало незамедлительно. В тот же день начались всевозможные процедуры. Было это 29 ноября. Днем позже поступило приказание: немедленно собраться в баню, а завшивевшее белье оставить до весны под снегом, недалеко от землянок.

Еаня... Как мы ее любили! В холодную погоду зто было единственное место, где можно было хоть раз в неделю по-настоящему отогреться, помыться, постирать белье. Прибрежные валуны ближайших озер, на которых мы это обычно делали, обледенели, покрылись снегом. Холодная вода стягивала судорогой пальцы рук. А здесь не только тепло, но и горячей воды всегда в достатке. Сложенная из огромных валунов баня имела многовековую историю, упоминалась в соловецкой летописи. Спустя десятилетия не забыл о ней и юнга-пермяк Владимир Лотошников, написавший поэму «Юнги Северного флота». В ней есть такие строки:

Стирали и мылись в Савватпевской бане,

Где царь Петр Великий парился ранее.

Жизнь налаживается

А 1 декабря я сделал в дневнике очень короткую, но такую радостную для нас запись: «Вот мы и в землянке! Хорошо! Плохо только, что нет свету». Но уже 3 декабря очередная запись свидетельствовала: «Со светом вопрос решен: делаем коптилки. Гильзы плюс сапожная мазь — вот и свет. Дымит, правда, но зато можно заниматься вечерами».

Жизнь налаживалась. Стали заботиться даже об уюте, комфорте.

В роте рулевых увлекавшийся рисованием Женя Ла-ринин предложил оформить свой кубрик по тематике «История русского флота». Командиры и политработники его идею поддержали, даже помогли достать масляные и акварельные краски. Мы в свои кубрики лишь переходили, а в землянке Жени уже висели картины Наваринско-го, Цусимского боев и сражения при Гангуте. В промежутках между ними разместились плакаты с призывами и изречениями русских флотоводцев Нахимова, Ушакова, Макарова и наркома Военно-Морского Флота СССР Н. Г. Кузнецова.