Алексей Леонтьев - Юнги с Урала

А пока Вадик, как и другие юнги-радисты, внимательно слушает своих наставников. Их у нас двое — Пестов и Астахов.

— И... раз! — командует первый.

Мы коротко нажимаем на головки ключей. Это — точка.

— И... раз, два!

Нажим в два раза длиннее — тире.

— Буквы и цифры учитесь запоминать не по количеству в них точек и тире, а по музыкальному звучанию, — поясняет Астахов. — Например, буква И — два коротких нажима на ключ. Что получается? Ти-ти. А два длинных нажима — буква М. Это уже — та-а, та-а.

— Слушайте, как будет звучать, скажем, цифра 2 — две точки, три тире: ти, ти, та-а, та-а, та-а — я на горку шла. Повторяю: ти, ти, та-а, та-а, та-а — пирожок нашла, — пропел Пестов.

Юнги дружно прыснули.

— Улыбочки прекратить! — сердится Астахов.

Пестов отбивает на ключе семерку.

— Запомнили? — спрашивает Астахов.

И так по четыре часа подряд.

Преподаватели садятся за ключ по очереди, а нам-то надо все слушать да запоминать без передышки. Хотя нет, иногда они, особенно в холодную погоду, когда в классах чуть ли не минусовая температура, бывали. Вот как вспоминал короткие минуты отдыха между занятиями бывший юнга из Добрянки Миша Лагунов:

«...Четвертый урок на исходе. Чернила замерзают. Ждем звонка на большую перемену. Хочется размяться, хоть немного согреться.

Вот он, родимый, звонит!

Почему-то очень долго, не смолкая звонит. Наконец дошло — так ведь это же боевая тревога!

Команда, как удар хлыста: «Становись!»

V старшины стальной блеск в глазах. Он сразу стал далеким и чужим. Кричит:

— К землянкам бесом марш!

Странно: ни тебе «РавНяйсь», ни тебе «Смирно!»

Бежим, Передохнуть бы!

— Быстрее! — рявкает старшина.

Влетаем в землянку.

«Карабины разобрать!», «Выходи строиться!», «Бегом марш!» — одна за другой следуют команды.

Ноги уже не слушаются. Шестая верста осталась позади. Свернули на дорогу совхоза. Справа озеро, слева горка. Вчера тут учились бросать гранаты. Настоящие. Боевые.

— Немцы! Десант! Парашютисты! — передают по цепочке.

— Немцы! Десант! Парашютисты! — передаю дальше и я. Вот теперь ноги сами понесли.

— Стой!

А на горке уже комбат стоит. И когда успел прибежать? За рост, тучность и подвижность юнги его за глаза «Шариком» зовут. Шарик и есть. Бывало, поутру не успеешь и глаза протереть, а он уж тут как тут — буквально из воздуха материализуется. А голос — чисто иерихонская труба:

— Шестая рота! По одному в цепь вдоль озера! Вторая рота! Слева обходи болото!

В Добрянской школе по бегу среди пятых-шестых классов всегда первое место брал, а тут запыхался.

Лежим, отдыхаем. Ноги почти в озере, стволы карабинов— к болоту. Оттуда возможно появление врага.

Рядом плюхается комбат.

— Связным будешь,—хлопает меня по плечу. Очень долго, наверное, минуту, о чем-то тихо совещается со старшиной роты.

— Ну, юнгаиг, дуй обратно, до развилки, и по следу второй роты. Передай, что атака по выстрелу и брать только живьем. Да пригибайся — враги уже поняли, что обложены. как волки, подстрелят еще.

Прибегаю обратно:

— ...шите доложить, приказ выполнен.

Комбат поднимает пистолет в небо — горячая стреляная гильза бьет меня по щеке.

— Ура-а-а! — взрывается лес сотнями глоток.

Длинный Верзила обгоняет меня, кто-то падает под ноги. На другом конце болота тоже орут «Ура-а!». Кругом треск сучьев, топот ног. Вижу, куча мала. Кидаюсь на нее. Кого-то бью. Бьют меня. Наконец придавили — ни рукой, ни ногой...

— Вяжи, дави, держи за ногу!

Вот и все — шесть кто во что одетых, заранее подготовленных наших же товарищей, исполнявших роль парашютистов, стоят под охраной вооруженных юнг.

Выворачиваем с корнями мелкие елочки, продеваем их в рукава шинелей — делаем носилки. По очереди тащим их в расположение части. Большая перемена кончилась. Размялись. Согрелись. Следующий урок — физика. Будем изучать закон Ома».

Опять запись из дневника:

«23 ноября 1942 года.

Занятия форсируются. Это не то что в обычный школе. Математику, например, недавно начали изучать, а уже кончаем. Будут экзамены. Так бы и с другими предметами! А там, смотришь, и на корабли... Под Сталинградом вон как тяжело. Неужели нам там не нашлось бы дела! Нам бы только поскорее на корабли».

А пока... пока приходится учиться быть настоящими воинами.

После пробежки и поимки условных вражеских парашютистов состоялись строевые занятия. Начинались они, как всегда, с построения.

— Равняйсь! Смирно! — командовал Воронов. — На-право-во! Умора. Разве так поворачиваются? Резче надо! Напра-во! Отставить!

Пауза.

— Нале-во! Отставить! Резче, резче! Кру-гом! Отставить!

Казалось, команду «Отставить!» старшина любил больше любой другой.

— Шаго-ом... марш! На месте!

Мы поворачивались, шли, опять поворачивались, останавливались, отрабатывали подход к командиру. Воронов снова и снова вызывал нас по одному из строя, учил правильно подходить, докладывать, становиться в строй.

— Юнга Лисин, ко мне!

Игорь бежит, за три шага до старшины переходит на строевой, останавливается, четко докладывает:

— Товарищ старшина первой статьи, юнга Лисин по вашему приказанию прибыл!

«Сейчас меня вызовет», — подумал я.

— Юнга Леонтьев, ко мне!

С бега перехожу на строевой шаг, докладываю:

— Товарищ стар...

— Отставить! Как руку держите?

Возвращаюсь в строй.

— Юнга Леонтьев, ко мне!

На этот раз все получилось так, как положено по уставу.

Ох уж эти уставы! И каких их только нет: дисциплинарный, гарнизонной и караульной службы, боевой, внутренней службы, строевой. Плюс к тому разные наставления. Одно наставление по стрелковому делу чего стоит. Тут и назначение и боевые свойства винтовки, устройство и взаимодействие ее частей, разборка, сборка, изготовка к стрельбе, производство выстрела, приемы и правила стрельбы с упора, с лыж, из укрытий, на ходу, при передвижении, стрельба по неподвижным и появляющимся, по движущимся, воздушным целям, в условиях ограниченной видимости... Всего и не перечислишь, что надо знать и уметь. И не только это: надо научиться ползать по-пластунски, маскироваться, умело пользоваться гранатой, противогазом... Не все дисциплины мы любили одинаково — был за нами такой грешок. Хорошо, что преподаватели и командиры не шли на поводу у своих подчиненных. Они-то хорошо знали, что все это необходимо не только потому, что предусмотрено программой, а потому, что потребуется на войне. Поэтому-то они были порой по отношению к юнгам, как нам казалось, просто безжалостны.

— В атаку бегом марш! — командовал поздней осенью нам Воронов.

Поднимались и с винтовками наизготовку бежали в сторону условного врага. Совсем неожиданно очередная команда:

— Ложись!

А впереди лужа. Плюхаюсь в нее. В не лучшем положении рядом бежавшие Гена Мерзляков, Жора Бриллиантов,' Валя Рожков и другие юнги.

В расположение роты возвращаемся не только уставшими, но и мокрыми, грязными. Вместе с нами обсушиваясь у костра, старшина пояснял:

— Лучше остаться мокрой курицей, но живым. Побережешь шинель, не упадешь своевременно — под огонь врага попадешь и... поминай как звали. Знаете, как медичка Мелентьева, осматривавшая вас на медкомиссии» погибла?

— Нет, — встрепенувшись, поспешил отклинуться я. — Расскажите. — А у самого от неожиданного известия о судьбе землячки даже все напряглось внутри.

— Так вот... Наши братишки шли в бой. Неожиданно со стороны близлежащей сопки застрочил вражеский пулемет. Появились раненые. Анастасия бросилась их перевязывать. «Лежа, лежа надо!» — кричал ей командир. Из-за нежелания кланяться вражьим пулям — девка она была храбрая, отчаянная — и поплатилась — была смертельно ранена.

Теперь через мать я мог сообщить родным Таси подробности ее гибели.

На очередном из занятий, когда Воронов опять вел нас в «атаку» и неожиданно дал команду «Ложись!», со мной произошла беда. Чтобы не отнимать у читателя много времени на ее пересказ, приведу строки своего дневника: