Марк Твен - Принц и нищий
Король еще издали, прежде чем они его увидели, заметил приближение этих мерзавцев; ни слова не говоря, он проворно подхватил корзину с котятами и быстро шмыгнул черным ходом во двор. Здесь он поспешно сунул свою ношу в какой-то сарай, а сам выскочил в переулок и опрометью пустился бежать.
Глава XX
Король и пустынник
Скрытый со стороны дома высокой изгородью, тянувшейся вдоль переулка, мальчик в смертельном страхе мчался к соседнему лесу. Он не переводил духа и не оглядывался вплоть до самой опушки; здесь он обернулся и увидел вдали какие-то две фигуры. Этого было достаточно. Недолго думая, он стремглав полетел дальше и бежал до тех пор, пока не очутился в густой чаще леса. Тут только он остановился, еле переводя дух, с уверенностью, что находится наконец в безопасности, и прислушался. Кругом царила торжественная, жуткая тишина. Временами его напряженный слух различал какой-то неясный, таинственный шорох, какие-то страшные, необъяснимые, точно замогильные звуки, угнетавшие его еще сильнее, чем мертвая тишина, которую они нарушали.
Сначала мальчик решил до вечера остаться в лесу; но скоро его разгоряченное, покрытое испариной тело остыло, и он так продрог, что вынужден был пуститься в путь, чтобы согреться. Он пошел было напрямик через лес в надежде скоро выбраться на дорогу, но надежде его не суждено было сбыться. Он шел довольно долго, но чем дальше он шел, тем гуще становилась чаща. В лесу начинало темнеть, и скоро он убедился, что надвигается ночь. Невольная дрожь пробирала его при одной мысли провести ночь в этом страшном, глухом месте. Он попробовал прибавить шагу, но это ровно ни к чему не привело, так как он ничего не видел у себя под ногами и беспрестанно спотыкался, путаясь в густой заросли кустарников и вьющихся растений.
Зато как же он обрадовался мелькнувшему невдалеке огоньку! Осторожно подкрался он ближе, поминутно останавливаясь, прислушиваясь и озираясь. Огонь светил из крохотного оконца убогой лачуги. Мальчик услыхал чей-то голос и собрался было бежать, но, хорошенько прислушавшись, изменил намерение: он явственно расслышал, что читали молитву. Тогда он подкрался к самому оконцу и, поднявшись на цыпочки, заглянул внутрь. Он увидел маленькую каморку с плотно утрамбованным земляным полом; в одном углу была прилажена грубая постель из тростника, покрытая старым, рваным одеялом; тут же стояли: ведро, кружки, чашка и две-три глиняные миски; к стене были приставлены узкая деревянная скамья и хромоногий табурет; в очаге, чуть тлея, догорала охапка хворосту. В углу, перед распятием, освещенным одинокой свечой, стоял на коленях старик, а возле него, на деревянном ящике, лежали открытая книга и человеческий череп. Это был крепкий, высокий старик с длинной, белой как снег бородой и с такими же волосами до плеч. На нем был длинный балахон из овечьих шкур, покрывавший его до самых пяток.
«Святой старец, – подумал король. – Наконец-то счастье и мне улыбнулось».
Старик поднялся с колен; тогда король постучался в дверь лачуги.
– Войди, но входя, отрешись от греха, ибо земля, на которую ты ступишь, священна, – раздался изнутри глухой голос.
Король вошел и остановился у порога. Пустынник оглянулся и горящим, беспокойным взглядом уставился на вошедшего.
– Кто ты? – спросил он.
– Король, – был уверенный, спокойный ответ.
– Входи, король, входи с миром! – восторженно воскликнул пустынник. Не переставая твердить: «Добро пожаловать! Добро пожаловать!» – он с лихорадочной торопливостью засуетился, придвинул к очагу скамейку, усадил короля и, подбросив хвороста в догоравшее пламя, в волнении зашагал по комнате.
– Добро пожаловать! Не ты первый забрел в мою обитель; многие добивались этого счастья и, как недостойные, были изгнаны. Но ты, король, добровольно сложивший с себя корону, отрекшийся от благ суетного, лживого мира, облекшийся во вретище, чтобы отдаться молитве и умерщвлению плоти, – ты всегда будешь здесь желанным гостем! Добро пожаловать в мою обитель! Ты проведешь здесь всю жизнь до конца твоих дней.
Король пытался вставить слово и прервать речь святого отца, но тот, не обратив на это никакого внимания, продолжал с возрастающим жаром все громче и громче:
– Здесь ты насладишься миром. Никто не найдет тебя в этом тихом убежище. Здесь ты безопасен от соблазнов суетной мирской жизни, которую сам Господь заповедал нам презирать. Ты будешь молиться; будешь изучать великую книгу; будешь размышлять о безумии и заблуждениях кратковременной жизни земной и о блаженстве жизни грядущей и вечной. Ты будешь питаться злаками и кореньями, облачишься во власяницу и обречешь свое грешное тело бичеванию ради спасения души. Будешь пить одну чистую воду и обретешь душевный мир и блаженство, и никто не найдет тебя в этом тихом убежище – никто в целом мире до скончания дней твоих.
Речь старика становилась все медленнее, голос – все тише, и наконец он забормотал что-то невнятное, не переставая шагать взад и вперед. Король воспользовался этим, чтобы объясниться. Под влиянием охватившего его смутного страха он с большим волнением и в самых красноречивых словах описал все свои бедствия и невзгоды. Но старик продолжал бормотать себе под нос и не слушал его. Вдруг он подошел к мальчику и сказал ему таинственным шепотом:
– Слушай, я открою тебе мою тайну!
Он наклонился к самому его уху; потом вдруг выпрямился, стал прислушиваться, подкрался на цыпочках к окну и, высунувшись в темноту, огляделся по сторонам. Затем он, так же крадучись, вернулся к королю и, припав к его лицу, чуть слышно прошептал:
– Я – архангел!
Король вздрогнул всем телом; ужас исказил его лицо. «Господи, и зачем только я убежал от разбойников! Уж лучше бы мне оставаться с ними, чем попасть в лапы к этому безумному старику!» – подумал он.
– Да, да, вижу, ты теперь почувствовал, где находишься, – продолжал между тем старик сдержанным шепотом. – По лицу вижу, что ты проникся благоговейным трепетом! Иначе и быть не может, ибо ты узрел Небо. Я возношусь горе и снова спускаюсь на грешную землю в одно мгновение ока. Пять лет тому назад, вот здесь – на этом самом месте, – с неба сошли ангелы, чтобы возвестить мне волю Господню. От них исходил свет, осиявший мою убогую хижину. Преклонив передо мною колена – потому что я был выше их, – они нарекли меня Божьим архангелом. Я подымался в обители горния, я говорил с патриархами… Тронь мою руку – не бойся – тронь смело… вот так! Знай же, этой руки касались праотцы Авраам, Исаакий и Иаков! Я был в златых чертогах; я видел Господа лицом к лицу! – старик умолк, любуясь произведенным эффектом. Но вдруг лицо его омрачилось, брови грозно нахмурились, и он гневно воскликнул:
– Да, я архангел, только архангел!.. А мог бы быть папой! Я говорю правду! Двадцать лет тому назад мне открылось в видении, что я должен быть папой – на то воля Божья, – и я был бы папой, если бы не король. Он разорил смиренный мой монастырь и пустил меня по миру, бездомного и бесприютного. Король лишил меня моей великой будущности! – старик опять невнятно забормотал, потом в бессильной ярости, с проклятиями, стал бить себя кулаками по голове, бессвязно выкрикивая:
– Да, теперь я только архангел, только архангел, – а мог бы быть папой!
Битый час бесновался и метался безумный, к великому ужасу бедного маленького короля. Затем припадок безумия миновал; больной притих, спустился со своих облаков и, превратившись в доброго, разговорчивого, ласкового старика, скоро покорил невинное детское сердце. Он усадил мальчика поближе к огню; заботливо отогрел его, осторожно обмыл, перевязал ссадины и ушибы на его ногах и принялся стряпать ужин, все время приветливо болтая со своим гостем и поминутно поглаживая его то по головке, то по щеке с такою нежностью, что ужас и отвращение к архангелу очень скоро сменились в детской душе уважением и горячей признательностью к человеку.
Гость и хозяин мирно поужинали, помолились перед распятием, и старик уложил мальчугана в постель в соседней каморке; с нежной заботливостью, точно родная мать, он укутал его потеплее и, ласково простившись с ним, подсел к своему очагу и стал задумчиво глядеть в потухающее пламя. Некоторое время он сидел спокойно; потом начал лихорадочно потирать себе лоб, точно с усилием что-то припоминая, и вдруг вскочил и бросился в каморку, где лежал мальчик.
– Послушай: ты король? – спросил он.
– Король, – отвечал мальчик сонным голосом.
– Какой король?
– Английский!
– Значит, Генрих умер?
– К несчастью, умер. Я его сын.
Лицо старика стало мрачнее ночи; с безумной яростью всплеснул он иссохшими руками и несколько минут простоял так, тяжело переводя дух.
– Знал ты, что он нас ограбил и, бесприютных, пустил по миру? – спросил он хриплым голосом.
Ответа не было. Старик нагнулся, всматриваясь в спокойное лицо спящего мальчика и прислушиваясь к его ровному дыханию.
