Лемони Сникет - Предпоследняя передряга
Граф Олаф, судя по всему, удивился, когда Солнышко высказалась, а потом наградил троих Бодлеров ухмылкой, от которой те передёрнулись.
— Ну конечно, этот библиотекарь-подпольщик не рассказал ту историю про ваших родителей и коробку отравленных дротиков, — протянул он. — Спросите-ка его, сироты! Спросите вашего мифического библиотекаря про тот вечер в опере!
Бодлеры повернули головы и посмотрели на Дьюи, который начал краснеть. Но не успели они ничего у него спросить, как раздвижные двери бесшумно раскрылись и из-за них донёсся ещё один голос.
— Не спрашивайте его об этом! — сказала Эсме Скволор. — У меня есть вопрос гораздо важнее!
Злодейская подруга с глумливым смешком вышла из лифта, стуча по полу серебряными сандалиями и шелестя листьями салата, приклеенными к голой коже. За ней выбежала Кармелита Спатс, на которой по-прежнему был наряд футбольно-ковбойски-супергероически-солдатской пиратки, а в руках — гарпунное ружье, которое доставила ей Вайолет. Следом из лифта появились ещё три человека. Сначала показался служитель из солярия на крыше — по-прежнему в зелёных очках и длинном мешковатом халате. За ним вышел загадочный химик, который был в коридоре рядом с сауной, — тоже облачённый в халат, но в длинный белый, какие носят врачи и химики, и в хирургическую маску, — а последней покинула лифт прачка с длинными светлыми волосами и в мятом форменном платье. Бодлеры сразу узнали тех, кого заметили во время фланёрских наблюдений, но когда служитель снял мешковатый халат и стало видно его спину и горбик на плече, а химик снял хирургическую маску, но сделал это не рукой, а ногой, а прачка сняла длинный белый парик, но сделала это обеими руками, подняв их в точности одновременно, — сироты в очередной раз узнали приспешников Олафа.
— Хьюго! — воскликнула Вайолет.
— Кодетт! — воскликнул Клаус.
— Кевин! — воскликнула Солнышко.
— Эсме! — воскликнул Джером.
— А почему меня никто не приветствует? — обиженно завопила Кармелита, топнув ярко-синим сапожком.
Она вприпрыжку подбежала к Вайолет, которая заметила, что в ружье не хватает двух из четырёх длинных острых крюков. Для фланёра это наблюдение было бы просто важным, но для всякого читателя этой книги оно поистине ужасно, так как читатель, вероятно, вовсе не хочет знать, куда вонзятся оставшиеся гарпуны.
— Я футбольно-ковбойски-супергероически-солдатская пиратка! — рявкнула она на старшую Бодлер. — А ты всего-навсего кексолизка! А ну поприветствуй меня, а то я застрелю тебя из гарпунного ружья!
— Кармелита! — воскликнула Эсме, скривив губы, чтобы выразить потрясение. — Не направляй ружье на Вайолет!
— Эсме права, — сказал Граф Олаф. — Береги гарпуны. Они нам понадобятся.
— Да! — воскликнула Эсме. — Перед вечеринкой с коктейлями всегда столько хлопот, особенно если хочешь, чтобы она была самой модной на свете! Нужно надеть на кушетки чехлы и спрятать под ними наших союзников! Нужно поставить на рояль вазы с цветами и выпустить в фонтан электрических угрей! Нужно повесить под потолком вымпелы и волонтёров! Нужно организовать музыку, чтобы гости могли потанцевать, и перекрыть выходы, чтобы они не могли убежать! А главное — нужно приготовить модное угощение и смешать модные коктейли! Ведь еда и напитки — важнейший аспект любого общественного мероприятия, а наши модные рецепты…
— Важнейший аспект любого общественного мероприятия — это совсем не еда и напитки! — возмущённо перебил её Дьюи. — Это беседа!
— Это вам пора думать о побеге! — сказала судья Штраус. — Вашу вечеринку с коктейлями отменят, так как хозяин и хозяйка предстанут перед Верховным Судом!
— С тех пор как мы были соседями, вы ничуть не изменились — такая же дура, — сказал Граф Олаф. — Верховный Суд нам не помеха. И Г. П. В. нам не помеха. В этом отеле спрятаны споры самого смертоносного гриба на свете. Когда наступит четверг, споры вылетят из тайника и уничтожат всех и каждого! А я, наконец, смогу завладеть состоянием Бодлеров и всласть предаться всем злодействам, какие только ни выдумаю!
— Вы не посмеете применить медузообразный мицелий, пока сахарница у меня, — сказал Дьюи.
— Как мило с вашей стороны вспомнить о сахарнице, — сказала Эсме Скволор, хотя Бодлеры ясно видели, что это ничуть не кажется ей милым. — Мы как раз собирались вас о ней спросить.
— Сахарница? — вскинулся Граф Олаф, и глаза его ярко вспыхнули. — Где она?
— Уроды тебе скажут, — сказала Эсме.
— Это правда, начальник, — сказал Хьюго. — Может быть, я и простой горбун, но я видел, как Кармелита застрелила ворон из гарпунного ружья, которое дала ей Вайолет.
Судья Штраус в изумлении посмотрела на Вайолет.
— Так это ты дала Кармелите гарпунное ружье? — ахнула она.
— Э-э-э… да, — призналась Вайолет. — Я была вынуждена исполнять обязанности посыльной для маскировки.
— Гарпунное ружье не полагается давать негодяям, его нужно всячески от них оберегать, — сказала судья. — Почему же Франк тебя не остановил?
Вайолет вспомнила свой непостижимый разговор с Франком.
— Кажется, он пытался, — тихо сказала она. — Но мне пришлось отнести гарпунное ружье на крышу. Что же мне было делать?
— Я застрелила двух ворон! — похвасталась Кармелита Спатс. — А значит, графуля научит меня плеваться, как настоящую футбольно-ковбойски-супергероически-солдатскую пиратку!
— Не волнуйся, лапочка, — сказала Эсме. — Научит-научит. Правда, Олаф?
Граф Олаф вздохнул, словно у него были занятия и получше, чем учить маленькую девочку выталкивать слюну изо рта.
— Да, Кармелита, — сказал он. — Я научу тебя плеваться.
Колетт встала в первую позицию, что здесь — и только здесь — означает «Шагнула вперёд и затейливо изогнулась».
— Даже женщина-змея вроде меня понимает, как повернулись события после того, как Кармелита подстрелила ворон, — сказала она из-под локтя. — Вороны упали прямо на липучку для птиц, которую Клаус вывесил из окна.
— Так это ты вывесил липучку для птиц из окна? — спросил Джером у среднего Бодлера.
— Мне велел Эрнест, — сказал Клаус, поняв наконец, с кем из управляющих он разговаривал в сауне. — Пришлось послушаться для маскировки.
— Нельзя же слушаться всех и каждого! — сказал Джером.
— А что мне было делать? — сказал Клаус.
— Когда вороны упали на липучку для птиц, они выронили сахарницу, — сказал Кевин, показывая, как это было, сначала одной рукой, а потом другой. — Куда она упала, я не видел ни правым глазом, ни левым, а видят они у меня, как ни горько об этом говорить, одинаково. Зато я видел, как Солнышко превращает дверь прачечной в Глагольно Перекрытый Вход.
— Ага! — воскликнул Граф Олаф. — Значит, сахарница упала в трубу!
— И все равно я не понимаю, зачем мне было переодеваться прачкой, — робко продолжил Кевин. — Я мог быть просто уборщиком и обошёлся бы без этого унизительного парика.
— А могли быть благородным человеком, — не сдержалась Вайолет, — и не шпионить за отважным волонтёром!
— А что мне было делать? — спросил Кевин и пожал обоими плечами, подняв их одинаково высоко.
— Самому стать волонтёром, — сказал Клаус, поглядев на своих бывших коллег по карнавалу. — Все вы могли бы теперь стоять за нас, а не помогать Графу Олафу строить козни.
— Разве я могу стать благородным человеком? — печально ответил Хьюго. — У меня же горб!
— А я — женщина-змея, — сказала Колетт. — Тот, кто способен так изгибаться, не может быть волонтёром.
— Г. П. В. нипочём не примет в свои ряды человека с равнодействующими руками, — сказал Кевин. — У меня на роду написано быть негодяем.
— Галиматья! — воскликнула Солнышко.
— Чушь! — сказал Дьюи, который сразу понял, что Солнышко имеет в виду. — У меня и у самого руки равнодействующие, а я сумел кое-чего добиться в жизни! Если вы и негодяй, это вовсе не написано у вас на роду! Это ваш выбор!
— Хорошо, что вы так думаете, — сказала Эсме Скволор. — Сейчас вам самому, Франк, придётся сделать кое-какой выбор. А ну скажите мне, где сахарница, а не то пожалеете!
— Это не выбор, а я не Франк, — сказал Дьюи.
— Тогда сейчас вам самому, Эрнест, придётся сделать кое-какой выбор, — нахмурилась Эсме. — А ну скажите мне, где сахарница, а не то…
— Дьюи, — сказала Солнышко.
Эсме прищурилась на младшую Бодлер, и та заметила, что и ресницы у злодейской подруги тоже были накрашены серебряным.
— Че-го? — спросила Эсме.
— Точно-точно, — сказал Граф Олаф. — Он самый. Библиотекарь-подпольщик. Оказалось, он не мифический персонаж. Как Верди.
— Правда? — спросила Эсме. — Так значит, кто-то действительно каталогизировал все, что происходило между нами?
— Это дело всей моей жизни. В моем каталоге есть место всякой животрепещущей тайне, — подтвердил Дьюи.
