Илья Миксон - Трудный месяц май

— Теперь ты! — позвал он.

— Иду! — ответил возбужденным голосом Антон, да не так-то просто оказалось без плеча и руки друга перебраться в сухой храм. Очень уж высоко от пола черный пролом, и края острые, и силы не те.

Попробовали связать поясные ремни. Коротко. А веревка вместе с рюкзаком где-то позади осталась…

— Поищите чего-нибудь там!

В храме оказались ящики с железными коробками. Ростик мигом опорожнил три ящика и перебросил их Антону. Дальше — привычное дело.

Через минуту-две ребята были опять вместе.

— Вперед, вперед, — заторопил Антон.

Они ни на что не обращали внимания. Что-то попадалось под ноги; по обе стороны, за колоннами, — ящики штабелями.

Они не отвлекались, не останавливались, спешили на волю. И опять — стена. Но пламя свечи вновь обрело волшебную силу: огненный палец указывал налево, затем направо.

Антон шел впереди, держа свечу, как факел. Горячий стеарин жег пальцы, но Антон не чувствовал боли. Он был командиром и вел за собой боевой отряд. Ничего, что в отряде всего двое. Но какие люди!

Алена и Ростик шли за своим вожаком вплотную, в затылок ему дышали.

Ростик передвигался как завороженный. Глядел только на огонь. И ни о чем не думал. Ни о чем и ни о ком.

Алена тоже смотрела на огонь — на огонь и вихрастую голову с тонкой шеей. Почему-то очень хотелось притронуться пальцами к этой шее с ложбинкой и сказать Антону что-нибудь хорошее, приятное. Сказать, что он очень похож в эту минуту на легендарного Данко.

Антон внезапно остановился, и Алена уткнулась ему в спину.

— Ты чего? — недовольно вскрикнула Алена. — Иди.

— Пришли, — упавшим голосом отозвался Антон и медленно, не загасить бы, покрутил коротким огарком.

— Все, — прошептал Ростик, в изнеможении опускаясь на пол.

— Ничего не все, — возразил Антон и почти тем же безнадежным голосом: — Ничего не все.

В третий раз сказать «ничего не все» Антон уже не смог. Алена расплакалась, за ней — Ростик, сдали и железные нервы командира. Все…

Эге, дело совсем плохо, коль до слез дошло. Пора ускорить счастливую развязку!

Глава седьмая. Третьи сутки

Солдат заставил Осипова отдалиться почти до кирпичного здания очистной станции и выстрелил в белесое ночное небо.

Будто со дна морского, ринулась вверх светящаяся рыбина. Она слишком быстро поднялась со страшной глубины на поверхность и, мгновенно раздувшись, лопнула зеленым шаром.

В ответ на сигнал из трех точек — с развалин, лесочка за Домом Советов, с лодки на реке — взлетели красные ракеты. Взлетели, вспыхнули ярко в вышине и, оставляя извилистый дымный шлейф, стали плавно опускаться.

От очистных не было видно, что делается в центральной зоне подрыва. Минуты потянулись ленивой вечностью.

Осипов прикрыл глаза или не прикрыл, сам не понял, но его сморил короткий и тревожный сон.

Сон этот не однажды уже виделся ему. Не просто причудливая ночная фантастика — реальная быль, которую пережил и никак не мог забыть Осипов…

Было это с год назад, в разгар белых ночей, когда не угадаешь, ночь ли кончается, наступает ли вечер. Осипов шел из милиции домой. Давно перевалило за полночь, а светло, как в пять часов после полудня.

Навстречу, косо выбрасывая костыль, словно птица с подбитым крылом, поспешно ковылял Миша Рахматулин.

— Дядя Армен! — крикнул он еще издали. — Я за вами. Думал, спите уже…

Осипов сразу затревожился. Миша Рахматулин попусту не придет. Так и оказалось…

Миша сразу отстал, а Осипов, не разбирая дороги, помчался во весь дух к лесу у Круглого озера.

Он прибежал туда в самый раз. Повезло ребятишкам!..

Семь или десять их, мал мала меньше, сидели полумесяцем на полянке. На широком низком пеньке, как на троне, восседал, расставив ноги, Барбос.

Осипов загодя сменил бег на осторожный шаг и подкрался совсем незаметно. Он затаился в кустах всего в двух-трех метрах от Барбоса и, к ужасу своему, увидел в руке Барбоса молоток. А на траве между ног, обутых в замызганные кеды, лежала круглая железная коробка, чуть поменьше и толще жестянки, в которой хранят и перевозят кинопленку.

В центре железной коробки пупырилась черная головка, нажимной взрыватель. Коробка была противотанковой миной.

— Резьба у ее — правая, — поучал малышню Барбос. «У ее» — означало у него, у взрывателя, минного детонатора. — И выкручивать надо против часовой стрелки — отсюда туда.

Барбос крутанул в воздухе молотком.

— Счас мы это и сделаем. — И он замахнулся, чтобы косо ударить по взрывателю.

А было тихо, птицы еще спали на ветках и в гнездах, и дымчатый серебряный свет белой ночи таинственно и ясно высвечивал сочную траву, заросшие бородавки кочек, темные кожистые листья и поблескивавшие от восторга и тайного страха глаза ребят. Осипов мог различить даже слюну, вытекавшую на подбородок из раскрытого рта Васи Пеночкина — первоклассника, соседа по лестничной площадке.

Барбос замахнулся молотком, через мгновенье могло произойти непоправимое несчастье, и свидетелей, наверное, не осталось бы. Погиб бы и сам Осипов. А он остолбенел, не зная, что предпринять.

Он боялся крикнуть и испугать Барбоса. От неожиданного ночного окрика тот мог не выпустить за спиной молоток, а, наоборот, опустить его, ударить по взрывателю. Или вскочить с пенька и ненароком наступить ногой.

Минный взрыватель рассчитан на тяжелый танк, но кто знает, в какое состояние и во что за десятилетия превратились стальные пружины в болотной земле.

Барбос замахнулся молотком, и не было у Осипова ни одного второго мгновения для обдумывания, для совета с сирели Арменом. Потом, позже, Осипов и сам не мог объяснить, почему он поступил так, а не иначе.

Барбос замахнулся и, раздайся в ту секунду треск сучьев, швырнул бы молоток наземь и кинулся наутек. Швыряя, он мог попасть и в минный взрыватель.

Барбос замахнулся молотком и услышал спокойный, несколько равнодушный даже голос:

— Не так молоток держишь, Валера.

— Чего? — переспросил машинально Барбос и, опустив до груди молоток, озабоченно посмотрел на него, а затем и оглянулся. — Почему не так?

Он повернулся спиной к мине и держал молоток у живота. Осипов прыгнул из кустов, обхватил железной хваткой Барбоса и заорал:

— Сидеть на месте! Всем!!!

…Во сне было иначе. То есть сначала все шло, как было, а когда Барбос замахивался молотком, Осипова охватывал такой парализующий страх за детей, что он не мог ни двинуться, ни языком шевельнуть. И просыпался в холодном поту.

Сейчас, на берегу Волхова, ему опять привиделся тот сон, и он опять покрылся испариной.

Прошло уже минут десять или больше, но взрыва не произошло.

— Почему они медлят? — охрипло после сна обратился Осипов к солдату. В глубине души он не хотел и боялся взрыва.

— В нашем деле торопиться — убиться, — с непонятным удовольствием пояснил солдат. — Минер ошибается только один раз.

От развалин не доносилось ни звука. Так, невнятные голоса вроде бы, но разобрать — ничего. Или чудятся голоса, ничего нет?

— Медлят все же, — опять не выдержал Осипов, а сам тайно молил: «Не надо, Январев! Еще попытаюсь!»

— Бикфордовым шнуром подрывают. Каждый поджечь, да в определенной очередности, да в укрытие отбежать… Время горения опять же долгое дело!

Вой сирены долетел и до очистных.

— Теперь ахнет! — сказал солдат, и сердце Осипова упало вниз.

Через несколько минут земля слабо качнулась — и раздался дальний хлопок.

— Сейчас остальные одиннадцать сработают! — горделиво объявил солдат. — Интервал — 60 секунд.

Но и через 600 секунд ничего не сработало. Солдат забеспокоился, Осипов — еще больше.

Послышались далекие голоса, множество голосов. И шум моторов, вой милицейской машины, сиплый сигнал «скорой помощи».

— Куда?! Отбоя не было! — крикнул солдат. Но Осипов не оглянулся. Солдат побежал вслед за ним.

Они выскочили на дорогу и за вторым поворотом увидели на развалинах толпу людей, машины, два бульдозера, автомобильный кран, которых прежде и близко не было. Что-то там случилось.

Осипов не сомневался — что. Случилось чрезвычайное. И Осипов знал — с кем.

— Ничего не все, — судорожно всхлипывая, сумел, наконец, и в третий раз сказать Антон. — Не может такого быть, чтоб ничего не было.

В другое время Алена обязательно сделала бы замечание: что за тарабарщина — «не может быть, чтобы ничего не было»! Но сейчас, здесь, каждый понял это, как реальность спасения. Не может быть, чтобы не было никакого выхода!