Милош Кратохвил - Удивительные приключения Яна Корнела
К тому же, сынок, мы живем не в заоблачном пространстве, а на земле и именно здесь нас либо терзают муки, подобные зубной боли, и тоска по девушке, либо утешают какие-нибудь радости. Да и вообще у нас ведь нет другого выхода! Мы живем на земле и должны воспринимать жизнь такой, какая она есть; нередко нам приходится вести смертельную борьбу за свое существование и мы чувствуем, что живем не зря, если создаем нибудь хорошее.
Собственно, ты не учитываешь одного, когда рассуждаешь о вечности, о ее миллионах лет. Ты говоришь, — и тут я согласен с тобой, — что жизнь человека в этом мире равна лишь ничтожной частичке мгновения. Верно, но она ведь не прекращается со смертью одного человечка, — на смену ему приходит другой, третий, десятый, сотый, миллионный. Вот видишь, у меня совсем иные миллионы! В своей совокупности все эти миллионы коротеньких человеческих жизней составляют такую же вечность!
Ты считаешь, что за свою короткую жизнь, которая равна секунде, нельзя создать ничего серьезного. Ну, а за миллионы таких жизней?! Нет, братец, каждый человек вносит свой вклад, один — больший, другой — меньший, но если все это сложить в одну кучу, то, поверь мне, в ней окажется немало нового. Хоть я, черт возьми, и не умею читать, но не раз слыхал о таких книгах, в которых говорится о жизни людей за много сотен лет до нас. Однажды некий священник рассказывал мне о том, что было такое время, когда люди не только не умели ковать железо, но и жили долго без огня, пока какой-то языческий бог не научил их разводить его. Разумеется, все это очень похоже на сказку, но должно же было быть такое время, когда люди научились этому впервые. Ты подумай-ка только, — каково бы тебе жилось на свете без огня? Разумеется, еще хуже. Но ты сможешь представить себе, как будет выглядеть наша земля, ну хотя бы через пятьсот лет? Чего только люди не научатся делать, чего только они не выдумают?..
Поскольку ты уж заговорил о звездах и небе, то имей в виду, — об этом я узнал от одного моряка, — было такое время, когда люди верили тому, что наша земля представляет собой огромную лепешку, плавающую в океане, и кто, мол, доплывет по нему до конца, тот скатится в бездну и окажется прямо в аду; а ведь ныне корабли с товарами снуют по всему земному шару, доплывают до Индии, до Америки… Когда некий итальянец, по имени Колумб, объявил, что он обогнет земной шар и во время своего кругосветного путешествия окажется прямо под той точкой, из которой выехал, то все рассмеялись и стали уверять его, что никаких антиподов не существует, — ведь очутись кто-нибудь там хотя бы на миг, ему пришлось бы стоять головой вниз и он свалился бы оттуда в бездну.
Таким примером я хочу лишь убедить тебя в том, что люди всегда стремятся к доброму и полезному, постоянно ломают себе голову и нет-нет, да и придумают какую-нибудь новую штучку. Подобное они будут делать многие миллионы лет, добиваясь все лучшего и лучшего. Этого не затормозят никакие войны, даже если они, вроде нашей, будут длиться десятки лет.
Как видишь, дружок, твои звездочки нисколько не наводят меня на мрачные мысли. Наоборот, сынок, наоборот…
Мы еще никогда не слышали, чтобы Пятиокий говорил таким образом. Он произнес нам настоящую проповедь, только она была гораздо интереснее пасторской. После его слов я сразу же почувствовал на душе огромное облегчение. Поглядывая на звездочки, я уже как-то радостнее жмурился, а они, в свою, очередь, ярко сверкали высоко над головой и весело подмигивали мне.
Разумеется, тогда мы, выражаясь словами Матоуша, больше всего страдали от «зубной боли», то есть испытывали сотни неприятностей и мук, которые постоянно преследовали нас. Наши деньги скоро кончились, но если бы они и сохранились, то вряд ли было бы можно что-нибудь купить на них, — все подорожало по сравнению с прошлым временем в двадцать — пятьдесят раз. Если бы вы только взглянули на развалины разграбленных деревень и разбитых городков, на заросшие бурьяном поля, опустевшие хлева и обгорелые амбары, то сразу поняли бы, как трудно было раздобыть какой-нибудь кусок хлеба, — бренчи у вас деньги в кармане или нет.
Однажды днем, точнее сказать — ночью, мы подошли к какому-то большому городу; его названия я уже не помню. Города мы всегда предпочитали обходить стороной, — ведь почти в каждом из них стоял чей-нибудь гарнизон и для нас, дезертиров, встреча даже с «нашими», имперскими, солдатами была так же опасна, как и встреча с неприятельскими.
Поскольку мы видели, что обойти город до рассвета нам не удастся, то стали подыскивать себе уголок, где было бы можно переспать день. Пройдя еще несколько шагов, мы заметили небольшой каменный домик и, осторожно приблизившись к нему, удостоверились, что он не опасен для нас — у его стен не было видно ни одного оседланного коня и не стояло никакого оружия.
Мы забарабанили в дверь. Но никто не отвечал нам. Мы уже хотели ворваться туда силой, как вдруг за дверью послышались чьи-то шаги, а потом откликнулся чей-то мужской голос.
Пятиокий одним духом выпалил в ответ, кто мы такие и чего хотим. Он тут же объяснил, что, хотя мы и солдаты, но беглые и хозяину нечего пугаться нас, поскольку мы сами боимся настоящих солдат. Выслушав такое заверение Матоуша, хозяин начал с кем-то шушукаться, по-видимому, советуясь, как быть, и потом попросил нас минутку подождать. Через некоторое время нам открыл дверь мужчина средних лет, но уже совершенно седой.
По его лицу было видно, что он боится нас и не доверяет нам, и мы сообразили, что, прежде чем впустить нас, он спрятал всю свою семью в безопасное место.
Но Пятиокому скоро удалось рассеять опасения этого доброго человека, — тот даже дал нам немного хлеба и притащил соломы для постели.
Пока мы закусывали, хозяин успел проникнуться к нам полным доверием. Он вступил в беседу с нами и оказался даже более разговорчивым, чем мы желали при нашей усталости. Видно, ему хотелось рассказать нам о пережитых им ужасах, а они были поистине немалыми.
Хозяин был поясных дел мастером и жил в городе. В последнее же время он нашел себе убежище в этом одиноком домике, надежно защищенном от нежелательных посетителей, ибо вся округа знала, что этот домик был ничем иным, как… застенком палача. Разумеется, нас это нисколько не смутило, — мы привыкли уже и не к таким вещам!
Необычный выбор убежища для своей семьи был связан как раз с тем, что мастеру пришлось пережить до этого и о чем он стал теперь рассказывать сам:
— Я полагаю, моя семья — единственная во всем Эрфурте, которой удалось спастись, не потеряв ни одного из своих членов. Все происходившее вокруг нас и пережитое нами кажется мне до сих пор страшным сном. Уж чего только мы не испытали во время осады города шведами! Но все это были пустяки в сравнении с тем, когда к Эрфурту подошли имперские войска, когда они брали его приступом и овладели им.
В последнюю минуту шведы согнали всех мужчин на городские стены и заставили горожан помогать им защищать город.
При осаде полегла уйма людей, но имперцам все же удалось попасть на стены и открыть ворота. Тогда каждый из нас побежал домой, желая предостеречь свою семью от приближавшейся опасности, — ведь мы хорошо представляли себе, что последует за штурмом.
Запыхавшись, я вбежал в мастерскую, а оттуда — в чулан. В углу, как наседка, сидела жена, со всеми шестью детьми, которые тряслись от страха и громко плакали, — до них то и дело доносились выстрелы из пушек и крики с улицы.
Я знал, что нас не спасут никакие двери, запоры и петли, когда имперские солдаты разбегутся по городу и начнут грабить. Жена не ждала ничего хорошего и уже приготовила детям узелки с одеждой и хлебом, а сама, поскольку ее руки были заняты младенцем и двухлетней Гретхен, — ничего, кроме небольшой толики денег, сохранившихся у нас, взять с собой не могла.
Мы были готовы ко всему: и переждать осадную кутерьму, поднявшуюся в городе, спрятавшись где-нибудь у себя дома, и, на худой случай, собрав, по крайней мере, самое необходимое, бежать из города. Разумеется, мы собирались покинуть свой дом только при крайней необходимости.
На улице был сущий ад. Беспрерывно щелкали мушкетные и пистолетные выстрелы, раздавались громкие крики, стенания, бухание в ворота и треск выламываемых окон.
Не успели мы опомниться, как кто-то грубо забарабанил и по нашим дверям. Я побежал через мастерскую к выходу; нам все равно не избежать встречи с солдатами и лучше самим открыть двери, — им ничего не стоило бы разбить их.
Едва я поднял засов, как меня отбросило к стенке и в мастерскую ворвалась орава имперских солдат. Они сразу же накинулись на меня и закричали:
— Выкладывай деньги!
Не говоря ни слова, я подал солдатам свой кошелек, в котором хранил всю последнюю выручку, и стал уверять их, что больше у меня ничего нет. Но они не стали тратить время на разговоры со мной, и я только диву давался, глядя на то, как чисто они умеют обделывать такие дела. Солдаты шныряли по мастерской, засовывали себе под куртки пряжки, пояса, заготовки к ним и блестящие жестяные пластинки, предназначенные для застежек, — вероятно, они думали, что это золото.
