Константин Кирицэ - Рыцари с Черешневой улицы, или Замок девушки в белом
— Что за бездарные шпионы в этом городке!
Тик просто рот открыл от удивления. Правда, тут же опомнился и, показав нахальной девчонке язык, обиженно пробормотал:
— Ишь, воображала! Ты еще пожалеешь…
Трудно сказать, что он имел при этом в виду. Но так или эдак, новостей, да таких, что удивят любого, теперь было целый короб. А это тоже, в конце концов, что-нибудь да значило.
Вот так и случилось, что именно курносый мальчуган по имени Тик принес своим друзьям удивительную весть: в городке появилась незнакомка — находчивая, странная смуглянка в белоснежном платье.
Тику позарез нужен был собеседник, и он тут же нашел его. Им оказался Дан. Впрочем, иного выбора у него не было: с Марией, своей старшей сестрой, он повздорил еще с утра из-за каких-то жалких цветочков, вернее, из-за того, что без спросу оборвал в саду самые красивые цветы для гербария. В ответ не упреки сестры он назвал ее завидущей, а потом упорно молчал, хотя сестра продолжала возмущаться, все больше и больше повышая голос. При этом он строил такие уморительные рожи, что любой карикатурист или клоун позеленел бы от зависти. Своего приятеля Урсу мальчуган просто не нашел: тот каждое утро уходил на реку и усиленно тренировался.
Дан сосредоточенно читал, лежа в тени старого орехового дерева. Тик громко кашлянул и, засунув руки в карманы, прошелся несколько раз мимо дерева. Но друг и бровью не повел. Тик, обиженный его молчанием, тут же придумал способ возмездия. Самым невинным голосом он проговорил как бы про себя:
— Какая жалость! Такой симпатичный малый!
Дан невозмутимо перевернул страницу.
— А может, ему отрежут не всю ногу, а только по колено. Спасибо и на том.
Книголюб как ни в чем не бывало перевернулся на другой бок.
— Подумать только — лучший парикмахер в городе…
Дан подскочил словно ужаленный:
— Кто? Что случилось? — и отбросил книгу подальше.
— А, и ты тут! Я и не заметил… Знаешь…
— Какая нога? Какой парикмахер? Что случилось?
— Нога? Парикмахер? Ты что? — Тик пожал плечами.
— Ты же сам только что сказал, что придется отрезать ногу лучшему парикмахеру в городе? Ты что, издеваешься, кнопка?
— Я? Да когда я такое говорил? Тебе приснилось, что ли? Я говорил о собачке Ифрима. Она сломала ногу, а ты-то ведь знаешь, что это была за собака…
— А парикмахер? Ты же говорил, что… Ох и вздую же я тебя!
— Во-первых, не родился еще тот, кто меня вздует. А во-вторых, когда я увидел, что тебя ничуть не волнует судьба собачки, я подумал: «Ну возможно ли, чтобы этот безжалостный парень был сыном лучшего парикмахера в городе?» Ты просто злишься на меня, вот и перевираешь мои слова и еще наскакиваешь. И не называй меня, пожалуйста, кнопкой. Уж если обзывать человека с курносым носом, так можно назвать его либо мопсом, либо… ослом.
— А разве бывают курносые ослы?
— Бывают, правда, ты не из курносых…
Дан оказался в ловушке. От чтения его оторвали, разговор о собачке и парикмахере кончился ничем, а тут еще и оскорбляют. Продолжать было ни к чему. И он примирительно сказал:
— Выкладывай, что задумал. Не зря же ты сюда явился, курносик.
На этот раз прозвище звучало ласково. Тик решил отказаться от мести. Самое время было перейти к главному.
— Как будет «Белый арап»[2] в женском роде?
Дан ответил недоуменным взглядом. Опять подковырка?
— Ну, если ты опять за свое, так и знай — я читаю, — сердито отрезал он.
— Да не шучу я, честное слово! Мне действительно нужно знать, как будет «Белый арап» в женском роде.
Голос Тика, его лицо выражали предельную искренность. Дан поверил ему.
— А ты разве не знаешь?
— Не знаю, как лучше: арапка, арапиха или арапчиха.
— Наверное, арапиха.
— Ну нет. Это не звучит.
— Тогда арапка.
— Тоже не то. Грубо как-то.
— А собственно, для чего тебе это нужно? — спросил Дан, теряя терпение. — Кого ты имеешь в виду? Кто эта арапка?
— Ага, сообразил наконец! Я встретил ее на школьном дворе. То есть не встретил, а… как бы тебе объяснить… мы тайно следили друг за другом. Хотя мне-то казалось, что слежу только я.
— Да говори же наконец! О ком речь?
— Если б я знал… — И Тик рассказал о неожиданной встрече на школьном дворе.
Дан слушал внимательно, не прерывая, хотя любопытство его с каждой минутой возрастало.
— А ты уверен, что она не здешняя?
— Это так же верно, как и то, что сестрица моя здешняя и такая же противная, как все остальные. Кстати, они и похожи, — добавил он, вспомнив ссору у цветника. — Обе арапки и обе против меня. Уж лучше назову ее Белой арапихой.
— А почему обязательно белой?
— Видел бы ты, какое у нее платье… Белое-пребелое.
— Наверное, почудилось, она-то ведь черненькая.
— А хоть бы и так. Все равно Белая арапиха.
— Она давно в нашем городе?
— Не знаю, должно быть, несколько дней.
— Почему ты так думаешь?
— Сужу по тому, как она уверенно ходит по двору и по улице. Сразу видать, что это дело для нее привычное.
— Вот как! Несколько дней в нашем городе и даже не попыталась познакомиться с нами, — удивился Дан. — Должно быть, много о себе понимает.
— Она еще вздумала смеяться над нами: сказала, что в этом городке шпионы бездарные.
— Значит, она уже про нас слышала и, заметив тебя, решила над тобой поиздеваться. Говорит загадками. Видно, не дура.
— Глупа как пробка. Я ей еще покажу! — опять вспыхнул Тик.
— Зачем же так? Надо действовать осторожно; поставим ее на место, а если она хорошая девчонка…
— Воображала она, — настаивал Тик и тут же спросил: — А как мы можем поставить ее на место? Слегка только…
— Давай напишем ей письмо, — предложил Дан. — Только кто будет почтальоном?
— Я, кто же еще! Могу заменить целое почтовое отделение, если хочешь.
— А ты знаешь, где она живет?
— Узнаю прежде, чем ты напишешь письмо.
Дан сел писать письмо, а Тик приступил к исполнению обязанностей детектива.
Странная фигура ковыляла в сумерках по улочкам неподалеку от лицея: низенького роста, в рваной одежде, с повязкой на глазу, в куцем берете и с толстой палкой в руке. Здоровый глаз внимательно обшаривал дворы, крылечки домов, сады. Наконец «нищий» уселся на краю тротуара и принялся грызть семечки, разглядывая обоими глазами (повязку он незаметно приподнял) крыльцо противоположного дома.
А там смуглая девчонка в белом платье разговаривала с высокой, поджарой старухой. Одноглазый без особого труда догадался, что беседа носит отнюдь не дружелюбный характер. Но так как слова до него не долетали, а ему очень хотелось узнать, о чем они спорят, он снова надвинул повязку на глаз и, сильно прихрамывая, тихо перешел улицу и примостился на кромке тротуара.
— Я уже говорила тебе, Лаура! — раздался строгий старушечий голос. — Нечего тебе встречаться с нашими озорниками. Пойми это наконец!
— Бабушка, я очень тебя прошу! Очень… — раздался звонкий девичий голос.
— Гуляй сколько хочешь, — продолжала старуха спокойнее, — но никаких знакомств. Ни в коем случае. Твой отец оставил тебя тут под моим приглядом… Это касается меня. Я не собираюсь ни просить, ни советовать — не разрешаю, и все!
— Но папа говорил…
— При чем тут папа! Мне лучше знать, как надо воспитывать детей. Я и его в люди вывела. И он тоже хорош! С каких пор сюда не наведывается.
И снова послышался девичий голос:
— Но подумай сама, бабушка! Столько времени — и все одна! Это же пытка. Знала бы, так лучше бы с папой уехала.
— Я же вот живу одна — не жалуюсь. И не смей больше говорить об этой поездке с отцом, не то рассержусь. Сама знаешь, куда он отправился…
— Прости меня, бабусенька. Я не хотела обидеть тебя. Сказала так потому, что папа меня научил говорить всегда правду…
«Ну и бабусенька! — размышлял про себя одноглазый. — Настоящая баба-яга…»
Некоторое время он ничего не слышал. «Что там происходит?» — думал он, не замечая, что девушка в белом внимательно разглядывает его. В это время из подворотни выскочил тупомордый злющий пес и, не испытывая ни малейшей жалости к несчастному калеке, залаял на него.
С крыльца донесся голос девушки:
— Бабусенька, нет ли у тебя краюхи хлеба? Перед домом сидит какой-то бродяга, слепой, хромой и к тому же совсем глупенький, бедняжка…
Одноглазый почувствовал себя совсем несчастным. И пес лает как оглашенный, и девушка его заметила… Ну что, спрашивается, ему оставалось делать? Он медленно поднялся, проковылял два шага и, пнув ногой противного пса, пустился наутек, да так шустро, что никакой собаке не угнаться.
В один миг очутился он — как был, в повязке и лохмотьях, — перед домом Дана.
— Тебе чего тут надо, бездельник? — напустилась на него мать Дана. — Убирайся, пока собак не спустила!..
