Евгений Астахов - Ботфорты капитана Штормштиля
— Он в дачных поездах тоже собирает, но больше здесь, на базаре. Ему десятку дают, а он, пожалте, сдачу- девять рублей и девяносто копеек. Никогда больше гривенника не возьмет. Во время войны кто то слух пустил, будто Оришаури немецкий шпион. Но это так, баланду травили. Какой он шпион, он родился здесь, и его рыбаки любят. А рыбаков не проведешь. — А где он живет? — За городом. По дороге к Нижнему мысу. Там старинная часовня стоит, каменная. Маленькая такая, как будка. Вот он ее и занял. Устроился ничего. У него собак там...
Тошка спрятал пятаки в карман. Оришаури подмигнул ему, свистнул двум облезлым псам, которые терлись рядом, и зашагал через перекресток, не обращая внимания на снующие грузовики. Шоферы тормозили и, высовываясь из кабин, кричали ему со смехом:
— Эй, олан, почем корзина ставридки?
— Ори шаури!
— Сколько тебе дать за твоих собак?
— Ори шаури! — хохотал нищий раскатистым густым басом и показывал шоферам язык.
У Оришаури были две слабости: собаки и детские книжки. Половину своих гривенников он тратил на сырые говяжьи кости, из которых варил собакам суп, и на ярко раскрашенные картонные раскладушки. Читать Оришаури не умел, а поэтому качество книжек определял, сообразуясь с количеством картинок. Особое предпочтение отдавал Оришаури тем книжкам, в которых были нарисованы собаки.
Часто можно было видеть, как он вместе с рыбаками тянул сети или таскал тяжелые корзины с рыбой. Силы у Оришаури было хоть отбавляй. Ему ничего не стоило полдня без отдыха грузить на сейнеры мешки с солью или бегать по сходням на берег, взвалив на плечи бочонки с хамсой. Он работал, а собаки ждали его у причала. Терпеливо сидели на солнце, следя глазами за снующим по мосткам хозяином.
Когда Оришаури надоедало работать, то он прямо в одежде прыгал в воду, барахтался и гоготал, а потом долго сушил на горячих камнях рваную тельняшку и порыжевшие матросские клеши.
За работу он взимал с рыбаков десять копеек, а если ему пытались заплатить больше, то сердился, совал обратно сдачу и выкрикивал:
— Ори шаури!
Рыбаки кормили его жареной ставридкой и хлопали по вислым плечам. И никогда не разрешали портовым мальчишкам смеяться над ним...
Тошка проводил глазами Оришаури. Посмотрел на уличные часы. Начало девятого. Вряд ли Бобоська вернется в мастерскую. Он постоял в раздумье и не спеша пошел в сторону набережной. Солнце быстро скатывалось за дальний брекватер, и полосатый маяк у входа в Иностранную гавань стоял, словно пограничный столб на рубеже дня и ночи.
С моря потянуло свежим ветром. Бетонный парапет набережной был шершавым и теплым. Тошка перебрался через него, сел на карниз, свесив ноги к самой воде. Приставив к глазам ладонь, стал следить за красным шаром солнца. Вот оно прикоснулось своей нижней кромкой к синей черте горизонта. Казалось, что море сейчас зашипит и окутается клубами пара. Но оно по-прежнему оставалось спокойным, величавым и неподвижным.
Тошка всегда старался уловить тот миг, когда от солнечного шара останется лишь маленькая горящая точка. И эта точка, исчезая, посылает людям последнюю вспышку — зеленый луч. Говорят, кто увидит его, у того будет удачливым следующий день. А 'Гошке так нужна удача! Ведь все это время на них с Бобоськой сыплются одни неприятности. Одни неприятности...
До рези в глазах следил он за тонущим в море солнцем. Оно уходило за горизонт быстро, словно спешило в другое полушарие. Вот, наконец, над водой остался лишь красный раскаленный уголек. Секунда — и он потух, и тогда по всей длине горизонта, от невидимого уже брекватера и до Больших скал, полоснуло изумрудной вспышкой.
— Зеленый луч! — Тошка даже рассмеялся.
— Зеленый луч... — повторил невдалеке женский голос. Он показался Тошке знакомым.
Вдоль набережной зажигались большие матовые плафоны. Почерневшие было пальмы вновь становились ярко зелеными. Возле бетонного парапета стояла Женщина с Грустными Глазами. Она смотрела на рейд, светящийся гирляндами огней; их отсветы пронзали воду, словно тонкие, подрагивающие шпаги. С рейда долетала музыка и бой склянок.
— Зеленый луч... — Женщина с Грустными Глазами положила ладонь на плечо стоящего рядом с нею моряка. Ты веришь в то, что он приносит счастье?
У Тошки перехватило дыхание. Капитан Борисов! Ну конечно же! Он вернулся, наконец, и теперь стоит здесь, на набережной, и, наверное, рассказывает Женщине с Грустными Глазами о всем том, что с ним случилось за эти годы.
Но когда же он приехал? Ведь сегодня, в школе, Кло наверняка сказала бы ему о возвращении капитана. А впрочем... Почему, собственно говоря, она должна была сообщить об этом Тошке? Она ведь не знает, что он тоже ждет капитана. Откуда ей знать об этом?..
Тошка перелез через парапет, подошел ближе.
— Когда ты уходишь? — спросила моряка Женщина с Грустными Глазами.
— На рассвете. Нас уже вытянули на внешний рейд. Он показал пальцем в сторону моря. На рукаве пиджака блеснули золотые шевроны. — Вторая слева — это моя «Таврида»...
Тошка ничего не понимал. Как это: уходит на рассвете? Он ведь только что вернулся. Как же так?..
Женщина с Грустными Глазами заметила Тошку. Улыбаясь, протянула ему руку.
— Добрый вечер, Тоша! Это мой сосед, — объяснила она моряку.
— Очень приятно, — сказал тот и тоже протянул руку.— Николай Королихин.
Королихин?.. Тошка растерялся. Не знал, что сказать. Он топтался в нерешительности и ничего не нашел другого, как промямлить:
— А я думал, вы... — И осекся, сообразив, что говорит совершенно неуместные, просто даже глупые слова.
Женщина с Грустными Глазами перестала улыбаться. Она слегка закусила губу, и ее длинные ресницы сошлись так, что вместо больших голубых глаз получились две черные косые черточки.
Моряк нахмурился и положил Тошке на плечо свою тяжелую ладонь.
— Нет, человече, я Королихин. К сожалению, я Королихин. А ты что, слыхал о капитане Борисове?
— Да, — ответила Женщина с Грустными Глазами.— Он знает о нем. — Она тронула моряка за рукав. — Тебе пора, наверное? Мы проводим тебя до катера.
Они втроем пошли по набережной. Играла музыка в кафе-поплавках, громко говорили и смеялись идущие навстречу люди, трубили в порту корабли, словно стадо веселых слонов, а над ними, в непроглядном ночном небе, висела ярко надраенная медяшка луны.
На обратном пути Женщина с Грустными Глазами сказала Тошке:
— Это давний и очень большой наш друг. Ника Королихин. Когда-то он учился в мореходке вместе с Иваном Алексеевичем. Потом они плавали вместе. Потом воевали... Это очень, Тоша, хорошо и совсем спокойно, если в твоей жизни много таких друзей, как капитан Королихин.
— Он уплывает куда-то далеко?
— Да. Далеко. Он идет за каучуком в Коломбо. Есть такой город, весь белый от солнца.
— Знаю. На Цейлоне.
— Да. На Цейлоне...
В эту ночь Тошка опять долго лежал с открытыми глазами. Ладонь капитана Королихина вновь и вновь ложилась на его плечо. Он слышал, как сквозь треск мотора доносится с отходящего катера:
— Оля! Если что от Ивана, сразу же мне радиотелеграмму! Не жди, когда возвращусь...
Как много людей верит в то, что жив капитан Борисов! Не знают ничего о нем, а верят. Что им помогает верить? Наверное, сила дружбы.
А вот он, Антон Топольков, какой же он друг,если до сих пор не разыскал Бобоську? Ведь Штормштиль ждет ответа. Надо действовать, а он...
Незаметно для себя Тошка уснул. Ему снился бой. Разрывы снарядов, фонтаны белой от пены воды. И немецкие подводники с автоматами наизготовку. А на мостике разбитого транспорта капитан Борисов. Только теперь рядом с ним стоял во весь рост Николай Королихин. Сложив ладони рупором, он кричал Тошке:
— Человече! Срочно разыщи Бобоську! Понял?..
Глава16. Дожди и собачонка по кличке Дизи
Этот город любили дожди. Они наваливались на него прозрачными водяными стенами. Стучали по крышам, словно по клавишам гигантского органа. И город звенел в ответ, трубил в сотни водосточных труб. Люди с криком бежали по улицам, сняв башмаки, шлепали по теплым лужам босыми ногами.
Дождь прекращался так же неожиданно, как и начинался. Казалось, что кто-то вдруг раскрывал над городом громадный зонт. Сначала он был почти черный, как и все дождевые зонты, но потом быстро начинал светлеть и вдруг превращался в нарядный, вышитый золотом голубой зонтик. Люди надевали башмаки, выжимали мокрые рубашки. Город высыхал быстро, как будто его подогревали на сковородке. Над асфальтом клубился легкий парок, пчелы принимались жужжать над газонами, разносчики вновь раскладывали на лотках свой нехитрый товар. И только пальмы жадно прятали в косматых стволах блестящие капельки дождя.
И когда все уже забывали, что на свете бывает дождь, он вновь налетал на город, оседлав, точно озорной всадник, первую подвернувшуюся тучку. Вновь, ударяясь об асфальт, разбивались в пыль крупные, как виноградины, капли. Вновь трубили водосточные трубы и прохожие, гогоча, неслись к подъездам и подворотням, накрыв плечи раскисшими газетами.
