Всеволод Нестайко - Необычайные приключения Робинзона Кукурузо
Пистолеты нам были оставлены при одном условии — только стрелять по неживым целям. Ну и настрелялись мы на пастбище, что называется, вволю. А уж и завидовали нам ребята — и не говорите!
Только и слышалось:
— Дай хоть посмотреть!
— Дай хоть глянуть!
— Дай подержать!
— Можно, я стрельну?
— Можно, я попробую?
— А я? А я?
— Вот это да!
— Ох ты!
— Ох же и бьёт!
— Сила!
— Красота!
— Вещь!
Скажем честно, мы нехотя давали не только стрелять, но и подержать.
Можно отдать новые штаны, ботинки, рубашку снять, всё, что хочешь, но выпускать из рук пистолет в первый день — не под силу. Как же его дашь, когда сам еще не настрелялся!
Ну и постреляли мы в ребят — ну и постреляли! Замечательно! Ох и отыгрался я за все свои страдания, которые мне пришлось претерпеть, будучи «шпионом», «разбойником», и вообще «врагом».
Мы какое-то время колебались, помня условие стрелять «только по неживым целям». Но потом решили, что и Степан Карафолька, и Антошка Мациевский, и Гришка Сало, и даже Васька Деркач по характеру своему совершенные трупы и поэтому целиком подпадают под понятие «неживые цели».
Через час все были мокрые как дождь.
Сначала они к этому относились спокойно — и даже подзуживали:
— Ну! А ну, попади на таком расстоянии. Вот и не попадешь, не попадешь! А ну!
А потом, когда мы уж очень точно попадали, начали просить:
— Да ну, перестаньте!
— Да хватит уже.
— Хватит! Ну!
А Карафолька, когда Ява очень ловко попал ему прямо в нос, решил обидеться и закричал:
— Эй, ты, переэкзаменовщик! Что-то очень уж ты разбрызгался! Шёл бы лучшие уроки учить. А то на второй год останешься. Вот скажу я твоей матери!
Свинья он, Карафолька, долгоносик, не тонкий, не деликатный человек. Разве можно человеку напоминать о таких вещах, как переэкзаменовка? Суслик!
Ява повернулся и пошел с пастбища. Я плюнул в сторону Карафольки и пошел за ним. Нет, не дали Яве забыть о переэкзаменовке, о том, что его ждет.
Но судьба решила всё-таки оттянуть час расплаты. На другой день рано утром Явины родители поехали на несколько дней в Киев отчитываться о своей зарубежной командировке на Выставке достижений народного хозяйства. И дед Варава не успел рассказать о переэкзаменовке.
Но однако настроение у Явы было скверное, подавленное.
— Собака я, барахольщик,— ругал он себя.— Мать меня целует: «Сыночек, сыночек!» — подарки мне, а я… Знала бы она, какой я. Лучше бы сразу… Что будет! Что будет! Эх, если бы выследить, пока матери нет, этих шпионов! Всё было бы хорошо. Можно было бы рассказать правду. Как я тонул и вообще… Вот если бы выследить.
Я невнятно мямлил:
— Мда… конечно… но…
Я не верил в реальность этого дела.
Но на другой день после отъезда Явиных родителей в Киев он прибежал ко мне бледный, как сметана, едва дыша.
— Быстрее, быстрее… быстрее.
Я уже думал — или пожар, или землетрясение, или футбол по телевизору показывают. Я ведро вытягивал из колодца. И с перепугу упустил ведро, когда он прибежал.
— Тьфу! Что такое?
— Пойдем быстрее! Они идут в плавни. Прямо сейчас. Сам слышал разговор. Кныш говорит: «Что-то давненько дела нет. Присохло. Чепуха получается». А Бурмило: «Да-да, пора кончать, пойдем сегодня, я не виноват, что простудился. Заболел…» А Кныш: «Тогда я к тебе зайду через полчаса и пойдем…» Быстрее, Павлуша! Я чувствую, сегодня что-то будет! Пошли, ну!
Он говорил так горячо и убедительно, что мое ведро, кажется, само выскочило, наполовину расплёсканное, из колодца, вмиг очутилось на крыльце, а мы с Явой, словно выпущенные из пушки, мчались по улице.
Глава 11
Трагедия в кукурузе. И кто бы, вы думаете, нас спас?
Нам не пришлось долго сидеть в кустах у хаты Бурмилы. Не прошло и несколько минут, как из калитки вышел Кныш, а за ним Бурмило с мешком за плечами.
Бурмилова хата стояла за школой, на краю села. Сразу за ней начинался огромный массив кукурузы. Вдоль массива извивалась полевая дорога.
Кныш и Бурмило пошли по дороге, а мы с Явою вдоль дороги, скрываясь в кукурузе. Но не прошли мы и ста метров, как Кныш вдруг остановился и, слышим, говорит:
— Слушай, кажется, за нами какие-то пацаны увязались.
— Где? Чтоб им пусто было! — удивленно пробасил Бурмило.
— Да вот там, в кукурузе.
— А ну идем напрямик через массив. Заодно и проверим.
Мы с Явою шлепнулись на землю и, словно зайцы, на четвереньках драпанули в глубь кукурузы.
Жесткие кукурузные листья предательски шуршали вокруг. И не поймешь, или от ветра листья шуршат, или это кто-то идет. Казалось, Кныш и Бурмило уже прямо над головой. Вот-вот наступят и раздавят тебя, как козявку.
Чувствуя в животе противное «Ой-ой-йой», я бежал на четвереньках всё дальше и дальше. И когда уже совсем ободрал колени, остановился и припал, тяжело дыша, к земле. Больше не могу! Пусть наступают!
Но никто на меня не наступал.
Я полежал немного, прислушиваясь.
Ш-шу-шу… шрх-хр… шшшшу-у… шу.
Всё время, не переставая, шуршит кукуруза.
И не слышно в этом шуршании ни Кныша, ни Бурмилы, ни… моего друга Явы.
А чтобы увидеть — и думать нечего. Дальше своего носа ничего не вижу — сплошное сплетение кукурузных листьев. Ох и густая же кукуруза, гуще всяких джунглей.
Полежал я еще немного, уши навострив. Ничего. Ничегошеньки. Где же Ява? Мы же вроде рядом бежали.
— Ява! — зову я едва слышно.
Ни шепотка в ответ.
— Ява! — зову я немного громче.
Нет ответа.
Бросился я в одну сторону, в другую.
— Ява! — кричу я во весь голос. Черт его побери! Кныша и Бурмилу мы всё равно уже упустили — это факт. Они уже, наверно, в плавнях.
— Ява! — ору.— Ява! Ау! Где ты?
— Цыц! — слышу наконец где-то далеко исполненный таинственностью голос Явы.— Тише!
— Да что «тише»! — кричу я.— Их давно уже нет! А я ничего не вижу — такая густота! Не знаю в какую сторону идти.— Ползи сюда!
Ява немного помолчал, потом зовет:
— Ползи ты сюда!
Двинулся на четвереньках я на Явин голос. Полз — полз — нет Явы.
— Ява! — кричу наконец.
— Ау! — слышится где-то далеко справа (а раньше было слева).
— Ява! — рассерженно кричу я.— Куда ты пополз, чтоб тебе! Не туда ползешь!
— Это ты,— кричит он,— не туда ползешь! Я ползу правильно.
— Да ну тебя! Ползи сюда!
— Это ты сюда ползи!
Вот так, перекликаясь, мы начали зигзагами подползать друг к другу. наконец я с разгону прямо носом в Явины штаны уткнулся.
— Тьфу!
— Еще немного и мы бы разминулись.
— Раскричался! — цедит сквозь зубы Ява.— С тобой только тараканов на печи ловить, а не шпионов!
— Какой храбрый! Что же ты драпанул? Скажи спасибо, что они нас не раздавили, как клопов…
Ява сразу вскочил:
— Пошли! Пошли быстрее на дорогу. Может, еще и успеем. Во всяком случае, я знаю, где в плавнях искать.
И Ява бодро рванул вперед. Я — за ним. Не обращая внимания на боль в ногах, мы шли очень быстро, почти бежали. Кукурузные листья хлестали нас по щекам, лезли в глаза, царапали руки. Идти становилось всё труднее.
— Ява,— сказал я, тяжело дыша,— что-то мы очень долго идем.
Ява молчал.
— Ява,— спросил я, еле дыша,— где дорога?
Ява молчал.
— Ява,— сказал я, почти задыхаясь,— мы не туда идем.
Ява остановился.
— Давай отдохнем.
Мы сели на землю.
— Ты знаешь, какие эти кукурузные массивы, на сколько они километров тянутся? — сказал Ява.— Если не туда пойти, можно два дня идти и не выйдешь. Совсем заблудиться можно.
— Что?! Что ты мелешь? — сказал я, чувствуя, что у меня вместо сердца как будто студенистый свиной холодец.— Кукуруза — не лес и не плавни, в кукурузе нельзя заблудиться. Вставай, пошли.
Мы уже не думали о Кныше и Бурмиле, мы думали только о том, чтобы выбраться из этого кошмарного плена.
Через полчаса мы снова сели отдохнуть.
И вдруг у меня возникла идея.
— Ява,— говорю,— а что, если влезть и посмотреть, куда идти.
— Влезть? Это что тебе — дерево? Это же кукуруза. Злак. Не слышал я, чтобы люди на злаки лазили.
— Ну и что, говорю я.— Видишь, какая толстая! Как бамбук! Может, выдержит.
— Ну так лезь.
— Нет, ты лезь — у тебя штаны короче и пуговиц меньше. А я подсажу.
Ява махнул рукой:
— Ну, давай попробуем.
Мы выбрали самую высокую и самую толстую кукурузину, я прижался к ней спиной, сплёл пальцы рук, чтобы удержать Яву, когда он на них ногой встанет, и сказал:
— Ты больше на меня опирайся, а за кукурузину только держись.
— Хорошо, хорошо,— сказал Ява и, кряхтя, начал взбираться на меня. Вот уже коленом на плечо встал, уперся руками в голову. Ой! — ботинком за нос зацепил. Но я еще пока молчу, терплю! Ботинок вдавливается мне в плечо, каблуком ключицу проламывает. Я начинаю шататься, колени дрожат, подгибаются, подгибаются…
