Мальчик со шпагой. Трилогия - Владислав Крапивин
— Давайте ваши клешни и брысь по домам, — распорядился Словко. Он обменялся с отдежурившими кандидатами рукопожатием. Те дурашливо сделали поворот кругом и замаршировали через «каминный» зал (главное помещение «Эспады», где на стене был нарисован масляной краской пылающий камин). Но в коридоре — Словко видел это через распахнутые двери — они стали серьезными. Добросовестно отдали салют эмблеме отряда, что висела над выходом. («То-то же», — сказал про себя Словко). Ребята прихватили с вешалки зонтики, бухнула наружная дверь.
Словко обулся и понес журнал в кают-компанию.
Там, погруженный в книги и записи, устроился за обширным письменным столом Даниил Корнеевич Вострецов — старший флагман флотилии. Словко добавил к тетрадям и книгам на столе вахтенный журнал.
— Корнеич, у меня всё…
— Угу, — он не поднял головы.
Словко придал голосу некоторую официальность:
— Господин гросс-адмирал! Вахту сдал. Дозвольте сделать «брысь домой»?
Корнеич, по-прежнему глядя в бумаги, помахал над плечом растопыренными пальцами:
— Брысь домой, капитан Словко.
Словко не обиделся на такое неуставное прощание, без традиционных фраз и рукопожатия. Чего там, свои люди, можно иногда и без церемоний. Тем более, что Корнеич между делом уронил на Словкину душу капельку меда: «Капитан Словко…»
Улыбаясь про себя, Словко сдернул с крючка в коридоре и натянул невесомую ветровку, салютнул эмблеме над выходом. Это был массивный, покрытый серебристой краской щит с тремя красными треугольниками-парусами и золотистыми рыбами, взятыми из герба города Преображенска. Словко нажал плечом дверь и оказался на улице.
Курточку надел он вовсе не потому, что опасался, будто прохожие станут пялиться на его шевроны и аксельбанты. Форма была для него привычна, как для птахи перья. Да и глазеть могли только случайные люди, а жители здешних кварталов давно уже не обращали внимания на ребят из «Эспады». Просто Словко опасался, что на улице моросит.
Однако не моросило. Правда, пахло недавним дождиком, сырым асфальтом и мокрыми увядшими лопухами, но зябкости не ощущалось. Воздух сентябрьского вечера был теплым и даже таким… снисходительно-ласковым. В сумеречных облаках проклевывались кусочки бледного чистого неба. А деревья стояли еще не пожелтелые…
Словко не пошел на автобус (чего там толкаться) и двинул к дому напрямую: по Профсоюзной, потом через мостик над заброшенными пристанскими рельсами и по улице Кочегаров, которая пересекала Гаванский переулок.
Название переулка не имело отношения к столице Кубы. Дело в том, что переулок уходил к спуску, ведущему на берег. Когда-то там была гавань буксирных пароходов и катеров. Еще в семидесятых годах по реке сплавлялись плоты и ходили сухогрузы. Но с того времени река Сож изрядно обмелела, пристань и буксиры оказались не нужны, а название переулка осталось, как память о двадцатом веке.
Словко не пошел к берегу. (Что ему там делать! У него с друзьями другой берег — широченного Орловского озера!) Просто глянул в сторону реки, вдоль переулка. За рекой пасмурные облака приподнялись, и закатное солнце высветило под ними длинную желтую щель.
Щель была как напоминание. О золотой полоске, сложенной углом и пришитой к нижней части Словкиного шеврона.
Это случилось сегодня. Словко и не ожидал. В середине дня заседал обычный совет, по разным текущим вопросам. И Словко там был, потому что, хотя и не капитан, зато командир вахты — он должен был сделать запись о совете в журнал. И когда все вопросы быстренько обсудили, а Корнеич очередной раз поспорил с Аидой (то есть Аидой Матвеевной) по поводу штурманского класса, вдруг спохватился инструктор Даня Рафалов. Он был не такой пожилой, как Аида и Корнеич, но тоже совсем взрослый, хотя и с ребячьим прозвищем — Кинтель. Кинтель вдруг будто вспомнил:
— Люди, а не пора ли решить вопрос о Словко?
— А чего? — удивился Кирилл Инаков. Кажется, решил, что Словко в чем-то виноват, и собрался заступаться.
— А того, что сколько можно ходить человеку в штурманах? Всю практику оттянул на капитанском уровне…
— Но ведь, если не ошибаюсь, Словутскому нет еще двенадцати и он пока не имеет прав рулевого, — мягко въехала в разговор Аида. Корнеич мельком посмотрел на нее. Наверно, подумал: «Ты, хотя и штатный психолог, но в судоводительские дела не лезла бы…»
— О чем разговор! — вмешался опять Кирилл. — Давно пора. А будет двенадцать, сразу же и сдаст на права.
— Да у него и так все зачеты сданы, — сказал Кинтель. Осталось дотянуть до дня рождения и получить корочки. — Верно, Корнеич?
— Я разве против? — откликнулся тот.
Никто не был против. Даже Аида проголосовала «за» (Корнеич опять глянул на нее).
— Поздравляем, — подвел итог Кинтель.
Быстро так все вышло, Словко опомниться не успел. Столько мечтал о таком моменте, и вдруг — раз и готово!
Обычно это делалось не так. Совет выносил свой вердикт в отсутствие кандидата в капитаны, а потом решение объявляли на общей линейке (и аплодисменты, и марш-поздравление барабанщиков, и зачисление в состав совета). Но раз уж Словко сейчас был здесь, на совете, не выставлять же за дверь. Ну а линейка и барабаны — это можно и потом…
Поощрительно улыбаясь, Аида вынула из ящика стола капитанскую нашивку. Но Словко не захотел такую. Вензель, угольники и якорь были оттиснуты на ней желтой пластиковой краской, а прежняя, штурманская, нашивка Словко блестела с золотыми ткаными полосками.
Ольга Шагалова (командир «Тома Сойера») бесцеремонно сунулась мимо Аиды в ящик и отыскала остаток дефицитной, из золотистых ниток, ленты. У Словко под двумя штурманскими угольниками на шевроне было еще свободное место — сантиметра полтора. Ольга велела ему снять рубашку и принялась тонкими стежками рукодельницы пришивать к черному сукну третий угольник. А остальные хлопали Словко по коричневым костлявым плечам и высказывались в том смысле, что «растут люди», «скоро и во флагманы» и «кой с кого фуршет на палубе фрегата, с шампанским и ананасами». Словко скромно посапывал. А когда надел рубашку, показалось, что левый рукав заметно отяжелел (от невесомой-то полосочки!). Словко незаметно ускользнул в туалет и там от души полюбовался в зеркале капитанским знаком отличия.
Правда, шестиугольный вензель над якорем был по-прежнему из узенькой ленты, матросский, поскольку официальных прав капитан Словутский еще не имел (редкое, кстати, явление — без корочек рулевого, а уже капитан!). Но Кинтель сказал верно: корочки — дело недалекого будущего…
Теперь, на улице, Словко смотрел на солнечную щель, заново ощущая радость своего капитанства. Но… долго смотреть — это как бы хвалиться перед собой. Тем более,
