Идиллия Дедусенко - Приключения Альки Руднева
— Слава Богу, все в порядке. Вот только он сомневается, примете ли его обратно, беглого.
— Как же не принять, ведь мы его несколько месяцев ищем, совсем надежду потеряли. А трубку можете ему дать?
— Конечно. Петруша, говори.
— Надежда Васильевна, простите меня, я больше не буду…
— Не маленький уже, чтобы такие заверения давать, — послышался громкий голос Надежды Васильевны. — Не ожидала от тебя такого, Петя. Непонятно, почему ушел, ничего не объяснил, заставил столько поволноваться. И бросил-то нас весной, когда на нашем огороде страда началась. Ребята без тебя чуть все грядки не погубили, агроном ты наш.
— Что, совсем грядки пропали? — испугался Петр.
— Не совсем, но тебе придется изрядно потрудиться, чтобы навести там прежний порядок.
— Я наведу! — заверил Петр. — Не беспокойтесь, Надежда Васильевна. Завтра же домой поеду автобусом или поездом. Что? Нет, вы не беспокойтесь, я один доеду и до детдома сам доберусь.
— Ну, вот, — удовлетворенно констатировал Степаныч, — уже двое, считай, дома. А ведь и правда, ребята, ничего нет лучше, чем жить «под крышей дома своего», как в песне поется. А еще… не обижайтесь, но вот что я вам скажу: откуда в вас это бессердечие? Обиделся или вольной жизни захотел — взял и ушел. А о близких подумал? Сколько горя им доставил — ведь нет ничего хуже неизвестности. Себя, значит, жалко, а родных нет.
— Ой, — перебила Кузьминична, — особенно матерей жалко. Ищут своих детей, плачут, а они, глядишь, живут себе где-то и не отзываются, все обиду свою лелеют. Всегда, конечно, это было, что младшие старших понимать не хотят, советов не слушают. Но чтобы из дома сбегать…
— От хорошей жизни, конечно, редко кто убежит, — прервал ее Степаныч, — но сейчас все так перепуталось. Одно знаю, жить труднее всего не в бедности, а среди равнодушных. Вон сколько ребятни по подвалам и чердакам ютится, потому что нет у них настоящего дома, они там никому не нужны. Но кому-то же должны быть нужны! Завтра же скажу капитану, чтобы занялся он вплотную бездомными детьми. Ведь это будущее страны на улицах… без присмотра гуляет.
— Ну, то будет завтра, а сегодня уже и спать пора ребятам, — заявила Кузьминична. — Диван раздвинем, и раскладушка есть. Не идти же им, чистым, накупанным, в тот грязный подвал. Тут день-два, и все разъедутся.
— Вот, ребята, какие у нас в Ростове женщины! — восхитился Степаныч. — Сама себе неудобства создает да еще и уговаривает. Но права: нечего вам в подвал возвращаться. А я пойду к себе. Мне вещички собрать надо. Гавриловну уже увезли, я могу завтра и переехать. А документы пусть Алешка оформляет.
На следующий день Степаныч пришел не один, а с капитаном, который, оглядев Альку, сказал:
— Ну, что, герой, в порядке?
— Угу.
— Что угукаешь? Здоровье как?
— Да все нормально.
— Ох, и не люблю я это слово… Нормально — это как? Не хорошо, не плохо… Средненько, значит? Ладно, герой, вижу, что уже почти здоров. А я к тебе с поручением от начальства. Держи сотовый телефон, он и фотографировать может, награда тебе за риск и помощь при поимке грабителей. Мы этого Меченого несколько месяцев искали, а ты нас на него вывел и помог поймать. Держи награду, заслужил!
— Еще как заслужил! — подтвердил Степаныч.
— А вам, ребята, — обратился капитан к Петру и Антону, — тоже мобильники за содействие. Без фото, но тоже хорошие. Будете теперь все трое всегда на связи.
Вскоре явился Алексей с билетом на поезд для Петра. Он же потом отвез его и Степаныча с Антоном на вокзал. Альку не пустили, чтобы не навредить здоровью, и он прощался с другом в прихожей. Они слегка помутузили друг друга, чтобы скрыть набегавшие на глаза слезы: обоим не хотелось «раскисать» на виду у всех.
Проводив Петра и вернувшись к Кузьминичне, Степаныч рассказывал:
— Место у Петруши хорошее, проводница отзывчивая, обещала последить за парнишкой. А мы потом в детдом позвоним, узнаем, как добрался.
— А пирожки не помялись? — поинтересовалась Кузьминична.
— Да в целости и сохранности твои пирожки! Ему не только до Волгограда, а еще на несколько дней хватит.
Степаныч повернулся к Альке:
— Ну как ты?
— Хорошо, уже совсем здоров.
— Значит, завтра тебя отправим, а то сестра совсем заждалась. Один-то доедешь?
— Конечно!
— И правда, сел в поезд и лежи до самого Пятигорска. А там сестра встретит. Сейчас ей позвоним, чтобы ждала.
Алька плохо спал ночь, все представлял, как встретится с Катей, как войдет в дом, вернется в школу… В школу обязательно! Придется нагонять, много сидеть за учебниками, но он готов, не хотелось терять год. Прощаясь с ним, Антон сказал:
— Я как-то книжку одну читал — «Мифы Древней Греции». Там много непонятных названий, зато интересно написано, как Одиссей странствовал. Это грек такой был. Он долго плавал, а потом все-таки домой вернулся.
— А, знаю, — сказал Алька, — «Одиссея» называется.
Слушавший их разговор Степаныч сказал:
— У каждого своя одиссея, ваша еще похлеще будет, чем у того грека. Тому Одиссею за несколько лет столько страданий не выпало, как вам за несколько месяцев. Но все, одиссея ваша закончилась. Путешествовать тоже надо с умом и с пользой.
В поезде Алька вспоминал мудрые наставления Николая Степановича, доброту Веры Кузьминичны и всех других людей, с которыми его свел случай, вспоминал своих новых друзей, и все отчетливее становилась мысль, блуждавшая в его голове: «Плохо жить среди равнодушных». Это сказал Николай Степанович. Тогда его слова, как недозревшие зерна, упали в Алькину душу. И вот, наконец, «дозрели», сформировались в четкое понятие. Алька теперь точно знал, что не пройдет мимо чужой беды, как сделали это люди, подарившие ему столько сердечности и доброты.
Утром, когда он проснулся, увидел знакомые очертания вокзала, а потом и Катю, метавшуюся по перрону. Алька выскочил из вагона, чуть не забыв сумку с дарами от Алексея и с неизменными пирожками от Кузьминичны. Катя прижала его к себе сильно-сильно, словно боялась, что он снова исчезнет, если она выпустит его из рук, и прошептала:
— Вот ты и дома.
