Островитяне - Мэри Элис Монро
— Да ты о чем? Ему отрезали ногу?
— Да. Эту битву он проиграл, зато теперь наверняка выиграет войну. Ты понимаешь, о чем я?
Горло сжалось — я изо всех сил старался не расплакаться.
— Джейк? Ты меня слышишь?
— Да, — прохрипел я.
— Ты, главное, помни, что твой папа остался твоим папой. Пусть без ноги, это все тот же человек. И он скоро пойдет на поправку. Это самое важное. Мне придется побыть с ним подольше. Ему без меня будет плохо.
Я хотел сказать: «Мне без тебя тоже плохо». Но знал, что мама права. Сейчас ее место рядом с папой.
— Понятно.
— Когда будут новости, я тебе позвоню. И я уверена: новости будут хорошие. Так что ты не переживай. С папой все будет нормально. Он тебя очень любит. И я тоже тебя люблю, сильно-сильно.
Я отдал трубку Хани, вышел из ее комнаты, встал у одного из больших окон. Стоял, смотрел наружу, но не видел ни деревьев, ни океана. Пытался представить себе папу — без ноги.
— Джейк? — Хани положила руку мне на плечо. — Хочешь поговорить?
Я покачал головой. Я просто не мог говорить. Убежал к себе в лофт.
Там я и провел остаток дня и весь вечер. Не спустился, когда Хани спросила, буду ли я ужинать. Пытался представить себе папу без ноги… и не мог… Даже на инвалидном кресле не мог себе его представить. Папа мой был спортсменом. Любил бегать. Как же такое могло случиться?
Я долго смотрел на книжную полку — на те вещи, которые он собирал в моем возрасте. Папа всегда любил приключения. «Что же он сейчас чувствует?» — гадал я. Наверное, ему очень страшно. Мама сказала — он борется за жизнь.
А еще не мог я не думать о том, каково будет мне с папой, у которого нет ноги. Жизнь ведь изменится? Сможем ли мы вместе заниматься спортом? Ходить в походы, ездить на велосипеде?
Он по-прежнему будет моим папой?
Я упал на кровать, зарылся лицом в подушку.
Стемнело, слезы у меня кончились. Продолжая всхлипывать, я подошел к полке, снял с нее папин журнал. Старая кожа была такой мягкой на ощупь! Я перелистывал пожелтевшие страницы, обводил пальцем буквы, из которых состояло его имя. Почерк у папы был мелкий и очень разборчивый. Читая, я как будто становился к папе немножко ближе.
Все записи были с датами. Я нашел сегодняшнюю дату.
22 июня 1989 года
Сломал руку. Ужасно больно. Лету конец. Никакого тебе бассейна. И океана. И рыбалки. Тоска! Мама сказала — попробуй думать о хорошем. Посоветовала составить список хороших вещей. Ну вот они.
Друзья могут писать мне пожелания на гипсе.
Рука не та, которой я ем и пишу.
Я свалился с дерева уже после того, как закончилась лучшая на свете игра в разбойников.
Может, мне больше не будут давать поручений по хозяйству (хотя вряд ли).
Будет много времени, чтобы читать.
Ладно. Мама права (кажется). Мне уже лучше
(немножко).
Я улыбнулся. Папа всегда был оптимистом. А мне он и не рассказывал, как сломал руку. Я посмотрел на дату, сосчитал, сколько папе тогда было лет. Я знал, что родился он в 1978 году, получается — одиннадцать. Столько же, сколько и мне сейчас.
Я выскочил из постели, вытащил журнал и ручку из рюкзака, устроился за деревянным столиком. Вырвал из журнала еще одну страницу.
22 июня 2019 года
Дорогой папа!
Мама только что сообщила мне новости. Ужасно, что тебе отрезали ногу. Наверное, тебе сейчас очень плохо. Я прочитал в твоем журнале, что, когда тебе было столько же лет, сколько и мне сейчас, ты сломал руку. Но потом все прошло! А значит, хотя у тебя теперь и нет ноги, ты обязательно поправишься. Ты ведь у нас такой!
Жаль, что я не рядом с тобой в госпитале. Очень по тебе скучаю. Может, это и странно, но, когда я читаю твой журнал, мне кажется, что я с тобой рядом, хотя ты и очень далеко. За меня не переживай. У нас с Хани все в порядке. Папа, я тебя люблю. И не забывай думать о хорошем!
Твой любящий сын
Джейк
Глава 9. Разочарование
Нужно верить
Разбудили меня громкая болтовня птиц и яркий свет солнца.
Я протер глаза, зевнул. А потом вспомнил новость про папу. Солнечный день потемнел.
Я умылся, оделся, взял рюкзак. Положил туда свою тетрадку, папин журнал, бутылку с водой, солнечные очки. Натянул армейскую кепку.
Внизу было тихо. Свет в кухне не горел. Я вздохнул — значит, Хани опять грустит. Подошел к дверям ее комнаты. Постучал.
— Входи.
Хани еще не встала, глаза у нее распухли. На тумбочке у кровати лежали смятые салфетки.
— Доброе утро, мой хороший, — сказала она дрожащим голосом.
Я не улыбнулся в ответ. Мне и самому было грустно, а еще я проголодался.
— Мне нужно отправить почту. — Я показал ей белый заклеенный конверт.
— Что это?
— Письмо папе. Мне только нужно знать адрес. И марка нужна.
— А. Ладно. Отличная мысль, — сказала Хани и одобрительно кивнула. Одной рукой взяла конверт, другой надела очки в черной оправе. Наклонив голову, осмотрела конверт. Сняла с тумбочки старую замызганную записную книжку, протянула мне. — Адрес папиного госпиталя здесь, на бумажке, которая сверху. И погоди-ка… — Она вытащила из ящика две марки. — Вот, возьми обе. Письмо тяжелое, лучше лишнюю марку наклеить. Ты же не хочешь, чтобы его вернули, верно? Сходи на почту. Там есть отдельный ящик для почты за пределы острова.
Я повернулся.
— Джейк! — окликнула Хани. — А позавтракать не хочешь?
— У нас нет молока, — сказал я без всякого выражения.
— Да, я видела. Заказала, чтобы из города привезли. Наверное, сегодня будет. А еще привезут хлеб, твое любимое арахисовое масло, всякое разное.
— Ясно. — «Вот и хорошо», — подумал я.
— У нас овсяные хлопья есть. Можно их сухими пожевать.
Я сморщился, вспомнив, что в банке со старыми затхлыми хлопьями видел еще и мелких жучков. Уж лучше поискать в лесу дикие ягоды, как Сэм в «Моей стороне горы».
— Я поем, когда вернусь. Сделаю все дела, повидаюсь с Лоуви и Мейсоном на пристани.
Я зашагал к двери.
Хани крикнула мне вслед:
— Внучок, да ты почти ничего не ешь — как ты вообще выживаешь?
Мне хотелось задать ей тот
