Вероника Кунгурцева - Похождения Вани Житного, или Волшебный мел
— Это самое — дружок тут наш у вас…
Ваня пихнул парня и сказал:
— Собака Дружок, такса с ошейником вязаным.
После долгих разборок и препирательств собачники всё же вернули Эдика, изрядно потрёпанного настоящими собаками и скакавшего на трёх лапах.
Это Самое схватил жалобно завывшую таксу и, отойдя подальше от собачников и вообще от чужих взглядов, указал Ване на ошейник:
— Давай, что ли, снимай…
Такса молотила хвостом по асфальту так, будто решила его пробить. Ваня стащил ошейник и сунул его туда же, куда остальные, — в пестерь. Эдик перекинулся в человека, и Это Самое, обняв его, сказал:
— У, морда!
Эдик–человек, как и такса, сильно хромал.
В трамвае ехали опять вместе. Ване очень хотелось попробовать дотянуться языком до стекла, по которому ползала муха, и он сдерживал себя из последних сил. Парни вспоминали, как они пытались попасть домой, а их гнали камнями и палками. Как они сидели под окнами каждый своего дома и слушали, как родные воют по ним и выли в ответ, но их не понимали. Как они сошлись потом на пустыре и порешили не расставаться, как вместе лазили по помойкам и гоняли кошек. Тут пошли такие мерзости, что Ване хотелось уши заткнуть. Бедная кошка с пустыря — ведь он был с ней знаком! Но, с другой стороны, хорошо ему судить — он‑то все девять дней просидел под бабушкиным крылом, на подоконнике, по уши в молоке. Выйдя на своей остановке, бывшие псы и бывшая жаба, пожав друг другу руки, распрощались. Ваня отдал им ошейники и велел сжечь, если не хотят они опять стать собаками. Парни ошейники взяли, а сожгли, нет ли, Ваня не знал. Свой ошейник он сжёг. Но долго ещё тянуло Ваню не ходить, как все люди, а прыгать и ловить языком всякие посторонние предметы.
Глава 8. Святодуб
Василиса Гордеевна собралась в лес за полуденной травой, Ваню после горького лесного опыта с собой брать не стала. Высунувшись в окошко, он видел, как бабушка вышла за ворота и поклонилась Святодубу:
— Добрый день, Святодуб Земелькович…
Дерево запело в ответ птичьими голосами так, что Ваня едва не оглох. А бабушка, послушав, отвечала:
— Ну что ж поделать — у меня тоже кости ломит, а спина иной раз так болит — не согнуться не разогнуться.
Дуб опять загомонил по–птичьи, а бабушка, покачав головой, говорила:
— Ну, это тебе незачем сгинаться — стоишь себе и стоишь, а мне ведь работать надо, ходить туда да сюда. Ну да, не стоится нам, человекам, на месте, каждому ведь своё.
Святодуб на сей раз зашумел и птичьими голосами, и ветвями, которые птицы оседлали.
А Василиса Гордеевна, согласно покивав, отвечала:
— Да–а, дождичка‑то надо бы, и хорошего. Это ты правильно гуторишь… Три недели уж нет дождя — в огороде всё повысохло, колодезной воды‑то не наносишься. Но тебе грех жаловаться, у тебя корешки, небось, не такие, как у твово мальца. До подземной реки, небось, достают.
В ответ на очередной шум, который поднял дуб, Василиса Гордеевна махнула на него рукой:
— За это не тревожься! Ваня у меня поливат его, никогда не забыват… Чай, не засохнет твой отросток, вытянется. Ну пошла я, тирлич–траву хочу поискать. Будь здоров!
На бабушку слетел откуда‑то попутный ветер — и она, несмотря на свои жалобы, помчалась вперёд так, что не всякая молодушка угналась бы за ней…
Ваня уже не удивлялся тому, что бабушка разговаривает с дубом, с козлом, с травами и вообще с кем ни попадя, он помнил, что, будучи в жабьей шкуре, прекрасно понимал язык не только кошек, но и мух. Это сейчас он ничего не разбирает, даже обидно… Много бы полезного услышал.
Переделав свои ежедневные дела, Ваня вспомнил про чердак, который так ведь и не обследовал. Когда ещё подвернётся такой случай… Только вот как бы бабушка не вернулась — поздновато он спохватился, кто её знает, куда она подалась за этой своей травой, а ну как в ближайший лесок… Ваня бегом бросился в сени, отвалил лестницу от стены и, покраснев от натуги, приткнул к чердачному квадрату. Живо вскарабкался наверх — и огляделся. Балки, всё паутиной затянуто. И вроде как пусто… Неужто коробка со старой обувью — всё, что тут есть? Ведь если мамка его жила здесь когда‑то, то ходила в школу, — должны же остаться книжки, тетрадки, какая‑то одёжка… А нет ничего. Кроме пары сандалий да сомнительного пианино — никаких следов.
Но в самом углу, за печной трубой, увидал он ещё какую‑то коробку. Подтащил к чердачному оконцу. Снял крышку: внутри коробочка поменьше — в пожелтевшей вате лежат ёлочные украшения! Доставал по очереди стеклянные шары с позолотой — багровый, синий, зелёный, жёлтый… К металлическим петелькам ниточки привязаны, крутанёшь шар — он блестит на солнце, яркий–яркий. Каждую стеклянную драгоценность Ваня осторожно складывал на место. Серенький волчишко… Гипсовый Дед Мороз с отбитым носом и мешком подарков за спиной… Золотая шишка… Картонные раскрашенные игрушки: петушок, козлёнок. Серебряная мишура, обрывки серпантина… И на дне большой коробки ещё что‑то лежит — из пожелтевшей марли, расшито ёлочными бусами… Ваня осторожно вытащил на свет и растряхнул — платье!.. Он держал его на вытянутых руках — платье на девочку чуть постарше его. Ваня заглянул в коробку — и достал оттуда картонную корону, оклеенную ватой, из битых ёлочных игрушек выложена звезда. Колючая… И ещё там что‑то лежало — на дне… Месяц, затянутый серебряной фольгой. Царевна–лебедь! Она была царевна–лебедь…
Что‑то как будто стукнуло… Перевесившись в чердачное окошко, Ваня углядел, что ворота закрываются… Вот те на — бабушка возвращается! Ваня затолкал всё как попало на место, подкрался к чердачному квадрату и выглянул в него… Сенцы стояли тёмные, пустые. Вроде не заходит? Услыхав, что бабушка говорит с Мекешей на дворе, Ваня вихрем слетел с лестницы, отволок её на место и едва успел прислонить к стене, как услышал бабушкины шаги на ступеньках. Заскочил в избу — и как ни в чём не бывало сел на лавку в прихожей и засвистал в свою свистульку.
Василиса Гордеевна, шагнув за порог, пристально поглядела на Ваню:
— Сколь раз тебе было говорено не свистать в избе — а ты свистишь и свистишь… Высвисташь ведь всё!
Бабушка ушла в сенцы растрясать свои травы, Ваня отправился помогать ей. Кроме травы Василиса Гордеевна набрала малины полно ведро, и, когда травы были связаны в пучки и развешаны под потолком, взялись за ягоды. Ваня рассыпал их на фанерных листах и вынес сушить на солнце. Потом насыпал малины в миску. Василиса Гордеевна, подливая туда молока, качала головой:
— Э–эх! Вот ведь, на старости лет самой приходится, как девчонке, ягоды сбирать! Какой ведь внучек попался паршивый — в лес, в лес! ему нельзя ходить, от чистого духа задыхатся, это кому сказать добрым людям — засмеют ведь!
Ваня хлебал молоко с малиной да помалкивал, чтоб не заводить бабушку, чего‑то она была сегодня не в духе. Потом дёрнул его чёрт за язык, спросил:
— Бабань, а ты нашла тирлич–траву‑то?
— Найдёшь тут с вами! Плакун–траву прозевала, тирлич–травы нету нигде… Поизгваздали всё, ироды, ничего на своих местах не растёт. Ушла куда‑то тирлич–трава! Нету её, нету!
Василиса Гордеевна выметнулась из‑за стола и пошла греметь ухватами, грохотать чугунками, брякать мисками.
Ваня убрался от греха подальше в огород, а ну как бабушка найдёт какую‑нибудь работу несделанной!
А Василиса Гордеевна кликнула его голосом, скрипучим как несмазанная телега, и послала наломать дубовых веток, предварительно переговорив о чём‑то со Святодубом.
Ваня слазил на дерево, принёс бабушке кучу ветвей. Василиса Гордеевна часть веток оголила, собрав с них листья в свою ночную рубаху, и связала затем из рубахи узелок, а остальные пустила на веник. И затеяла какое‑то варево — как на Маланьину свадьбу: в ведёрном котле поставила воду, насыпала туда чего‑то, а мешать стала не ложкой и не поварёшкой, а новым веником. Вот те на! Ваня‑то думал, что веник для бани… Помешает, пошлёпает, — так что брызги летят во все стороны, — пошлёпает, помешает, и что‑то при этом шепчет. Что уж там она шептала, Ваня не услышал — Василиса Гордеевна опять велела ему лезть на дуб, на этот раз, чтоб подвесить узел с листьями. Ваня, пожав плечами, выполнил задание, хоть и не понял, зачем это сначала надо обрывать листья, а после их в узле возвращать на старое место.
Когда он спросил про это да про необычное варево, бурлящее на печке, бабушка зыркнула на него глазами и, насупив брови, ответила:
— Дождя‑то сколь времени нет, неладно это. Опять небось, чтоб мериканским гостям сухо было, в тучу стрелили. Делать нечего: самой придётся мокрецкую погоду делать, дождь добывать…
Ваня не стал расспрашивать, каким именно образом бабушка будет делать мокрецкую погоду — всё равно не поймёт. Да и не очень это его интересовало, ему хотелось спросить про другое: чей это новогодний костюм лежит на чердаке. Только он не решался. Может, после как‑нибудь…
