Эдуард Веркин - Кусатель ворон
Лаура Петровна отметила, что жил великий русский драматург не шибко, у начальника Департамента культуры дачи и поосанистее встречаются. И посмотрела на Пятахина.
Пятахин украл из музея мельхиоровую ложку и очень этому радовался. Я думаю, это специальная ложка была, для ворья, вряд ли они выложили бы сюда настоящую, но разубеждать Пятахина не стал, пусть радуется.
А вообще у классика было неплохо. Музей, дом-музей, конюшня, немцы фотографировали и дивились, Дитер нарисовал Снегурочку, похожую на Анджелину Джоли, Леля, похожего на Шварценеггера в пике формы, и Мизгиря, похожего на моего любимого актера Брэда Дуриффа.
Кража ложки Пятахину не сошла: спускаясь по барской лестнице, он поскользнулся и потянул ногу.
Пообедали бутербродами, сидя на скамейках у косогора, глядя на просторы. Все молчали, впечатленные настоящей русской красотой, только Пятахин все никак не мог заткнуться, его впечатлила конюшня, и он рассказывал Жоховой про конюшни. Про то, как предки Пятахина безжалостнейше секли предков Жоховой на конюшнях, потому что Пятахины старинный род, а Жоховы, как всем известно, из сиволапых…
– Об этом же все знают! – разглагольствовал Пятахин. – Ее предки разводили собак в Дорофеево и шили из них шапки…
– А у меня была шапка из собаки, – вставил Лаурыч. – Из овчарки!
В конце концов, Пятахин так увлекся, что задел даже Лауру Петровну, указав, что такую фамилию давали только всяким отщепенцам…
На этом месте Жмуркин рассмеялся и ткнул Пятахина в бок двумя пальцами, видимо, джиу-джитсу изучают на курсах управления. Пятахин закашлялся. Со стороны стоянки послышался сигнал автобуса, Штрудельмахер созывал нас в свою колесницу.
В Щелыково мне понравилось, немного мрачновато, а так что надо.
Мы загрузились в машину и отправились путешествовать дальше. Автобус катил плавно, лишь иногда подбрасываясь на ухабах. Вместе с ухабами подбрасывалась фундаментальная прическа Лауры Петровны, а я думал, что в мире много несправедливости. Еще думал, что про «сумрачного гения» я где-то уже слышал, или читал, или по телевизору, ну и ладно, кто бросит в меня камень?
А история про Снегурочку была хороша, тетенька, которая ее рассказывала, просто лучилась, люблю таких людей, ну, которые с энтузиазмом. Александра, кажется, растрогалась даже. Заинтересовалась, записывала в тетрадь.
Я пристроил ноутбук поудобнее и продолжил:
«Сумрачный гений Островского произвел на свет прекрасную Снегурочку. Наши немецкие друзья впервые услышали эту чудесную русскую балладу…»
– Смотри чего!
Меня потрогали за плечо. Опять. В проходе опять стоял Пятахин и выглядел особенно отвратительно.
– Я тут придумал, смотри.
Пятахин сунул руку в карман и вывернул из него прозрачную банку, в которой копошилось что-то зоологическое.
– Быдлеска, – пояснил Пятахин. – Я сеструхе показал, ее два раза стошнило. Как?
– Впечатляет, – согласился я.
Пятахин скрутил крышку и вытряхнул на ладонь лягушку. Самую настоящую, зеленую, пучеглазую, себе на уме лягушку, с прищуром.
– Возле памятника поймал, – пояснил Пятахин. – Этому, Островскому. Там их много.
– Молодец, – похвалил я.
– Сандра! – позвал Пятахин. – Сандра, смотри! Культура! Достоевский!
Александра повернулась, помахала рукой.
– А эта Сандра ничего, – подмигнул мне Пятахин. – Даже очень. Такая…
Пятахин прищелкнул языком, затем облизнулся и закинул лягушку в рот.
– И что? – спросил я. – И что, Пятахин? В чем тут культура?
Пятахин выплюнул лягушку на ладонь.
– Не пойдет разве? – спросил он разочарованно.
– Для чего?
– Как для чего, для ютюба. Народу понравится, а? Быдлеска?
– Не знаю. Попробуй. Хотя мне кажется, что тебе еще надо много трудиться. Знаешь, как-то не совсем убедительно. Ты, Пятахин, работаешь над собой?
– Я работаю, – сказал Пятахин. – Вот смотри, могу сразу две. Или одну большую.
Пятахин вытряхнул из банки большую лягушку.
– Большую гораздо сложнее, – сообщил Пятахин. – Просто так не получится, нужно искусство иметь…
– Не в этом дело, – я пытался пресечь представление, но Пятахина, видимо, было не остановить – он выставил язык, красный и широкий, как лопата, и посадил на него лягушку.
Лягушка поглядела на нас с обреченностью.
Мне вспомнилась Баба-яга. И Ивашка, которого она собиралась запечь в духовке.
– Не в этом дело, – сказал я. – У тебя лягушки в банке сидят, зритель может подумать, что это аквариумные лягушки, особые, стерильные. А надо по-другому – ты должен в болоте их наловить и прямо на болоте…
Пятахин переместил лягушку в рот. Александра издалека ойкнула.
Со своего кресла высунулся Жмуркин и стал с интересом за нами наблюдать, а потом и подошел.
– Вдохновляет, – сказал Жмуркин. – Это у нас, кажется, поэт?
Пятахин выплюнул одурелую лягушку в банку.
– А как же, – ухмыльнулся Пятахин. – Еще какой.
– Это Пятахин, – напомнил я. – Действительно поэт. Он в конкурсе победил…
– «Звонкий Пьеро», – напомнил Пятахин.
– «Звонкое Перо», – подтвердил я. – Практически Франсуа Вийон, между прочим, многие обратили внимание. В «Знамени» предлагали опубликоваться, сказали, что рупор поколения.
– Интересно как. Может, потом что-нибудь прочитает.
– Непременно, – заверил я. – Поэму «Апрельский пал».
– «Апрельский пал»? – Жмуркин шевельнул бровями. – Однако…
Жмуркин сунул руку в карман, я почему-то подумал, что там у него кастет. Отбиваться от талантливой молодежи поэтического направления.
– Я ищу новые формы, – сообщил Пятахин.
– Это видно. Продолжай, у тебя получается.
Жмуркин поощрительно похлопал Пятахина по плечу, Пятахин кивнул и направился к немцам. Я хотел его остановить, но передумал, пускай. Немцам полезно будет, посмотрят, как мы тут живем, в следующий раз три раза подумают, прежде чем по утрам к нам соваться.
– Он как-то не похож все-таки, – сомневался Жмуркин. – На поэта.
– Есенина тоже не сразу приняли, – сказал я. – И ничего. Вообще-то он хороший поэт, стихи свои читать не любит.
– Это достоинство поэта? – спросил Жмуркин.
– Самое главное. Когда поэт начинает читать свои стихи… Одним словом, это хуже ядерной войны. А наш поэт молчит. Это надо ценить. Ну, если, конечно, попросить, он, может, и читанет что…
Завизжала Александра, Пятахин загоготал. Видимо, он сейчас демонстрировал нашим иностранным друзьям свое яростное искусство.
Автобус опять подпрыгнул, Пятахин громко закашлялся. Александра уже закричала что-то вроде «хильфе-хильфе-помогите».
– О, придурок-то! – провозгласил громко Дубина. – Сейчас сдохнет!
Со своего места Лаура Петровна поднялась и направилась к месту инцидента. Пятахин хрипел.
– Одаренная молодежь, – вздохнул Скопин-Жмуркин. – Я знал, что так и будет. Разберись, а?
Жмуркин устроился в кресле и натянул на голову шапочку с наушниками и наглазниками. Я подумал, что зря не захватил мотошлем, это очень удобная вещь для отсечения: надеваешь – и уже ничего не слышишь, не видишь, – нет, зря оставил.
Пятахин хрипел. Я пошел разбираться.
Ко мне подбежал красный от смеха Гаджиев.
– Пятахин лягушку сожрал, – счастливо сообщил он. – Колесо в канаву попало, он и проглотил!
Гаджиев захохотал. По татаро-монгольски, хлопая себя по коленкам и подпрыгивая от удовольствия.
Пятахин стоял по центру прохода и краснел лицом. Александра смотрела на него с ужасом, Дитер и Болен с тевтонским интересом. Лаура Петровна растерянно.
– Она там шевелится… – прохрипел Пятахин. – Я не хотел.
– Дебил, – констатировала Лаура Петровна и вернулась к своему креслу.
Пятахин осторожно потрогал себя за живот.
– Его сейчас стошнит, – прокомментировал Гаджиев.
– Что происходит? – вопросила Александра. – Зачем он скушал лягушку?
– Он, наверное, француз, – предположила Снежана.
– Французы жареных любят, а он сырую слопал, – возразил Дубина.
Иустинья Жохова отложила чтение, строго посмотрела на нас.
– Она шевелится, – повторил Пятахин.
– Животное, – сказала Жохова осуждающе.
– Зачем? – повторила Александра.
– Загадочная русская душа, – объяснил я. – ЗРД, если короче. Настасья Филипповна, помнишь такую?
– ЗРД, – кивнула Александра. – Кушать лягушка… Пятахин – это Настасья Филипповна?
– В какой-то степени да…
Александра вдруг побледнела, схватилась за живот и кинулась к туалету.
А Жмуркин говорил, что закаленная.
– Пятахин! – позвал Жмуркин. – Пятахин, тебе сегодня сухой паек не выдаем!
И все засмеялись.
– Скотина, – презрительно сказала Жохова. – Тупая бессмысленная скотина.
– Говорят, лягушки могут целый час не дышать, – вспомнил Гаджиев.
– Она что, целый час теперь будет шевелиться? – захныкал Пятахин.
– Да не дергайся, – успокоил Дубина. – Она минут через пять уже перевариваться начнет, затихнет.
