Евгений Астахов - Ботфорты капитана Штормштиля
— Делай, что говорят! — крикнул из чулана Серапион. — Устал он. А я не устал твоей тетке по триста рублей в месяц отваливать? «Глухой-немой отнесет». Ва! А как он клиенту объяснять будет? Бровями, да.
— Распишись-ка в получении. — Сушеный Логарифм сунул Бобоське регистрационную книгу. — Гляди не потеряй — пальто клиентом в шесть тысяч оценено.
Бобоська взял сверток, разносную книгу и поплелся к автобусной остановке. Ехать пришлось далеко, заказчик жил
на самой окраине города.
Сверив название улицы, Бобоська пошел мимо каких-то приземистых домиков, пустырей, заваленных мусором и изрытых ямами, мимо длинного дощатого забора, сквозь выломанные доски которого виднелись исковерканные кузовы
«Автомобильное кладбище, — подумал Бобоська. — Где же это будет дом двадцать восемь? — Он прибавил шагу. — Надо бы побыстрей, а то совсем стемнеет, и тогда уже ни черта здесь не сыщешь».
Забор кончился. Дальше тянулся еще один пустырь в дальнем его углу тускло светились желтые окна небольшого кирпичного дома.
«Там, что ли, этот номер?» — Бобоська замедлил шаги, и в этот момент сзади чей-то гнусавый голос предупредил его:
— Сюшай, пацан, не вздумай оборачиваться! С ходу тюкну, и будет гражданская панихида. Ложи сверток и иди прямо. Не оглядывайся, пацан, не делай шухера! А то не будешь дышать.
«Шесть тысяч пальто стоит! — с ужасом вспомнил Бобоська. — Что же теперь будет?..»
— Ножками, ножками шуруди! Рви отсюда, ну! — повторил гнусавый. — У мине время нету.
Бобоська бросил сверток в пыльный бурьян и, не оглядываясь, бросился бежать.
Глава 12. Три строчки мелкими буквами
Бычки обитали на дне. Они были бурые, скользкие и головастые. И безобразно жадные. Они бросались на любую
приманку, будь то креветка, мидия или хвост хамсы. Бычки вцеплялись в нее намертво, и их можн было ловить даже
без крючка. Если, конечно, с небольшой глубины.
— Глупый этот бычок, — говорил Тошке боцман Ерго, снимая с крючка очередную широкоротую и лупоглазую рыбешку. — Голова здоровая, но мозгов в ней совсем нету. А когда мозгов мало, такой большой рот нельзя иметь. Обязательно начнешь его открывать на то, чего тебе не полагается. в конце концов попадешь на сковородку.
Зажатая на сгибе пальца леска дернулась. Тошка начал быстро выбирать ее. Блеснул круглый шарик грузила, а следом, крутясь, как веретено, и сердито раздувая жабры, шел крупный бычок. Темная, под цвет камней спинка и почт белое брюшко с круглым плавником. Плавник был похож на галстук-бабочку, какую носил дирижер джаз-оркестра из Интерклуба.
— Я же говорю. — Ерго кивнул на бычка. — Мозгов нет, а жадности много.
— Как у Скорпиона, — согласился Тошка.
— Нет, олан! Ты что — скорпион очень хитрый. Он, как бычок, не попадется. Пока его поймаешь — три раза укусит. Особенно весной опасно, очень он ядовитый весной.
В сторожке Ерго на полке возле стола Тошка видел склянку с ореховым маслом. В нем плавало несколько больших скорпионьих хвостов.
— Если укусит, — пояснил Ерго, — надо этим маслом помазать. Ничего не будет.
— Я не про настоящего скорпиона, — сказал Тошка, вытаскивая крючок из прожорливой пасти бычка. — Я про красильщика. Про Серапиона. Это мы его так прозвали — Скорпион.
— Тц-тц!.. Как хорошо прозвали! Ему такое имя в паспорт записать надо.
— А за что вы побили этого человека, тогда, в кофейне? Мне Бобоська рассказывал.
Ерго нахмурился.
— Человека я никогда не бил, Тошка. Другое дело, если человек скорпионом стал или вот бычком, который все хватает — и свое, и чужое, лишь бы брюхо набить… Я тебе, помнишь, обещал рассказать про старое время, про то, что раньше здесь было. Много лет назад, когда я еще совсем пацаном без штанов бегал… — Ерго, откинувшись, полез в карман, достал коробку с табаком. — Вот ты далеко отсюда жил, на Волге. Там больше русские живут, такие, как ты, беловолосые. А наш город, как перекресток на Турецком базаре, — кого только не найдешь: и русские, и аджарцы, и греки, и армяне, и абхазцы — кто хочешь есть. На другого человека посмотришь — на всех языках говорит, все ему земляки.
— А вы?
— Я?.. Я тоже. Моя мама далеко отсюда родилась. Есть такой порт, может, будешь когда-нибудь в нем, Пирей называется. Это в Греции, Тошка. Отец оттуда ее привез. А сам здесь родился. И его отец здесь, и дед, и прадед. И я. Все Халваши здесь родились, в этом городе… А Серапиона я за то побил, чтобы он веру в человека не пачкал. Сам ни во что не веришь — твое дело. Другим верить не мешай! Когда моряк далеко от дома, кругом чужая вода и чужой берег, нужно, чтоб верил, — тебя ждут. Дома ждут, олан! Смерть на тебя посмотрит, а ты ей в глаза плюнешь: отойди, тухлая селедка, куда лезешь, меня дома ждут! — Ерго замолчал. Долго смотрел, как далеко, за брекватером, обгоняя друг друга, скользили две яхты. — Меня тоже ждали, Тошка. Может, потому тогда я выплыл. С разбитой ногой. И так держался за плот, что веревки резать пришлось… Только меня не дождались. Когда пришел, уже не ждали. Волосы у нее были тоже, как у тебя, светлые. Ты уже большой, олан, ты понимаешь такие вещи… Потому я и побил Серапиона, Капитана Борисова ждут дома. И будут ждать сколько надо!.. Может… даже всю жизнь.
— Но вы же сами говорили — он не погиб!
— Да! Правильно! Вернется капитан Борисов. Обязательно вернется, олан. Потому и надо ждать… — Он начал медленно сматывать удочку, накручивая леску на гладко обточенную пробковую рогульку. В ведре копошились бычки, скользкие и холодные.
— Вы тогда говорили про двадцать первый год. А что это за особенный такой год был?
— В двадцать первом году, Тошка, в наш город большевики пришли. Комиссар Таранец пришел. А Караяниди, Орлов и вся их компания удрали. В Турцию, в Персию, куда глаза глядят. Ты старые пакгаузы видел в гавани?
— Ага. Еще написано: «Караяниди — Орлов и компания. Колониальные товары».
— Правильно. У них в пакгаузах разного товару полно было. Хотели с собой забрать, только не вышло. «Цесаревич Алексей» так и остался стоять у причала, пока не поднялся по его трапу комиссар Таранец.
— Что это за «Цесаревич?»
— Самый большой пароход Караяниди… Его потом «Колхида» назвали.
— Это та «Колхида»?!
— Да. Пароходы тезками не бывают.
Т ошка смотрел на боцмана Ерго, затаив дыхание. Он чувствовал, что опять стоит на пороге совершенно невероятной тайны. Он уже занес ногу над этим порогом, и теперь самое главное — не спугнуть тайну неосторожным словом. Чтобы боцман вдруг не замолчал, не сказал бы, вставая и выколачивая трубку о гулкую деревянную култышку: «Ладно, олан. Потом расскажу. Пора идти бычков жарить…».
Но боцман, выколотив трубку, ничего не сказал. Он продолжал следить за яхтами, медленно поворачивая вслед за ними голову. Его жилистая загоревшая шея была похожа на толстый просмоленный канат.
— Зачем он спинакер поставил? Ветер для этого паруса сейчас совсем не годится…
Тошка не смотрел на яхты. Ему неважно было, зачем это кто-то там поставил спинакер и верно ли он поступил с точки зрения правил парусного спорта. Тошка вообще не любил яхты, он любил грести..
— Да, Тошка, — неожиданно сказал Ерго. — «Цесаревич Алексей» остался в гавани. Меньшевистский комиссар Макацария кричал, ругался, стрелял в воздух из маузера, но матросы сказали: нет капитана, нет парохода.
— А капитаном был…
— Старик Борисов. Отец Ивана Алексеевича, Эх, если бы Таранец пришел со своим полком на день раньше. Всего на один день, олан!..
Солнце осторожно спускалось к горизонту. Словно хотело незаметно шмыгнуть за кромку сдобных розовых облаков, лежащих на тихой вечерней воде. Давным-давно нужно было вернуться домой. Но Тошка не мог уйти: боцман Ерго рассказывал о необыкновенных временах и необыкновенных людях. О них написано в учебнике всего лишь несколько строк маленькими буквами. А надо бы о них весь учебник, чтоб были в нем и комиссар Михаил Таранец в вытертой кожаной тужурке, и старый капитан Борисов с мокрой от брызг, а может, от слез бородой, и толстый предатель Макацария, и верный своему слову Дурмишхан Халваши…
— Это было предательство, олан! — Ерго стукнул кулаком по столу. Жареные бычки подпрыгнули на сковородке. — Сперва Макацария служил немцам и туркам, потом, когда они ушли отсюда, — англичанам, потом — Караяниди. Его можно было купить по дешевке. Он взял на свою совесть чужую кровь. А старый Борисов, Тошка, очень любил жену. И сына. Он не знал, на чьих руках кровь. И ушел на фелюге Дурмишхана Халваши. Чтоб никогда не видеть этот берег, где его уже никто не ждал. Так он думал, олан…
Ветер донес с моря музыку. Это возвращался в порт рейсовый пароходик с экскурсантами. Над темной водой плыла горсть разноцветных огоньков.
