Георгий Свиридов - Вовка - сын командира, или необыкновенные приключения в тылу врага
— Идем отсюда, — сказал глухо Санька, — не могу смотреть.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой ребята очутились в особой зоне
Запретная, или, как ее официально именовали гитлеровцы, особая, зона занимала площадь в несколько десятков квадратных километров. Если посмотреть на карту, что висела на стене в кабинете коменданта района, можно было бы увидеть всю ее территорию. Она, словно гигантская подкова, упиралась в болото, возле которого вчера поздно вечером прошли Вовка и Санька. Удирая от медведицы, они не смотрели по сторонам и, конечно, не обратили внимания на врытые в землю столбики с предостерегающей надписью: «Ахтунг! Внимание! Особая зона. За хождение — расстрел».
Границы зоны тщательно охранялись. Патрули день я ночь ходили вдоль колючей проволоки, которая не была натянута только возле болота. Непроходимая топь и дремучие дебри не вызывали опасений у гитлеровцев.
В особой зоне по специальному плану, разработанному в Берлине, предусматривалось создание гигантского лагеря для военнопленных и «подозрительных лиц» из гражданского населения. Комендант района, полковник Клаус, получая назначение сюда, имел личную беседу с самим Розенбергом, министром оккупированных территорий.
— На вас возлагается высокая миссия, полковник, — ласково сказал в заключение Розенберг. — Все эти русские, белорусы, украинцы и, конечно, в первую очередь коммунисты и евреи подлежат, согласно плану великого фюрера, уничтожению.
Полковник Вильгельм Клаус старался оправдать высокое доверие. В течение одного дня он «очистил» территорию особой зоны от посторонних лиц. Эта операция прошла успешно и с немецкой точностью. На рассвете оцепили две деревни. Ни в чем не повинных жителей этих деревень согнали в церковь, закрыли ее, обложили соломой, облили бензином и подожгли.
Когда пламя охватило церковь, из окон стали выскакивать дети, которых выталкивали обезумевшие матери. Но едва они выбегали из пламени, как попадали под свинцовый дождь пулеметов.
В это время большая группа солдат занималась грабежом, или, как это именовалось в официальном документе: «Производилась конфискация трофейного имущества». Гитлеровцы угоняли коров, свиней, ловили кур, индеек, гусей, рылись в крестьянских сундуках и шкафах, сдирали со стен самотканые ковры, забирали шубы, делили сукна и шерсть в сельском магазине, тащили ящики с водкой и вином.
А потом подожгли все дома. На следующий день на месте двух деревень лежала черная обгорелая земля.
В южной части, где границы особой зоны выходили к шоссейной дороге, в поселке бывшего лесничества расположился штаб полковника Клауса и расквартировался гарнизон.
Полковник Клаус в сопровождении охраны объезжал свои владения. Ему понравилось ровное поле, окруженное лесной чащей. Он ткнул пальцем в землю:
— Здесь!
Через час застучали топоры, завизжали пилы. К следующему утру поле было окружено трехметровым забором из колючей проволоки. Поднялись деревянные вышки, на которых были оборудованы огневые точки. А еще через день пригнали первую партию военнопленных.
Это были в основном бойцы и командиры тех полков, которые на рассвете 22 июня, поднятые по боевой тревоге, вступили в неравный бой с полчищами гитлеровских войск.
Колонны пленных все прибывали и прибывали. Среди них было много раненых. Но помощи им немцы не оказывали. О них заботились лишь товарищи. Разорвав рубахи, они сами перевязывали раны, делились последним сухарем, глотком воды.
Эсэсовцы тщательно отбирали пленных с командирскими знаками отличия на одежде, выискивали коммунистов и евреев. Их выстраивали в отдельную колонну и уводили из лагеря. Они исчезали навсегда.
Вот в эту особую зону и попали Вовка с Санькой.
Незаметно мальчики забрели в глубь леса. Идти стало трудно, путь преграждали колючие кусты ельника. Солнце почти спряталось за верхушками сосен и мохнатых елей. Было тихо, сумрачно, прохладно.
Вдруг где–то далеко впереди раздался лай. Ребята прибавили шагу.
— Деревня близко, — сказал Санька. — Собака без человека не живет — волков боится.
Вовка живо представил себе деревушку, со всех сторон окруженную дремучим лесом. «Они, наверное, и не знают, что идет война, — подумал Вовка. — Живут как в медвежьей берлоге». А Саньке явственно виделись добротные срубы, запах парного молока и свежего хлеба.
— Вовка, слышь, в деревню вместе пойдем?
— Вместе.
— А если спросят, мол, чьи и откуда, что говорить будем?
Вовка задумался. Можно, конечно, сказать правду, что особенного. Живут в деревушке наши, они поймут. Идем, мол, к своим, на фронт. Но, вспомнив историю с лошадью, Вовка сказал:
— Может, вообще ничего не рассказывать про себя. Кто знает, какие люди попадутся. С незнакомыми лучше вести себя осторожно.
— Давай скажем, что мы беженцы, — предложил Санька. — Идем домой, к родителям.
— А откуда же мы идем? — спросил Вовка.
— Ну, скажем, — Санька почесал макушку и вдруг оживился: — Скажем, что мы детдомовские!
— Детдомовские?
— Ну да! Тогда нас никуда не отправят.
— Верно, Санька! Детдом уехал, а мы отстали.
Все мысли и заранее приготовленные фразы вылетели у ребят из головы, когда они вышли на опушку. Мальчишки остановились, пораженные необычным зрелищем. Среди пожарища печально вздымались печи, мрачные, как памятники на кладбище. Обгорелые черные деревца без листьев тянули к небу корявые ветки. Толстый слой серо-бурого пепла покрывал землю, огороды, печи и вздымался при легком дуновении ветерка. Стояла жуткая тишина. Лишь лохматая дворняжка, задрав морду, нудно подвывала, глядя на одинокую курицу, которая забралась на печь и, склонив голову набок, косилась на собаку.
Почуяв чужих, дворняжка перестала выть и кинулась было с лаем на ребят. Но, не добежав, она вдруг остановилась, умолкла и виновато завиляла хвостом.
— Трезор, Трезор, на место! — крикнул Санька. К удивлению мальчиков, пес еще радостнее замахал хвостом. — Угадал, как звать, — обрадовался Санька. — Идем, не тронет.
— Что нам делать тут? — хмуро спросил Вовка, кивая в сторону пожарища.
— Как что? — удивился Санька. — Вишь, курица на печи. Поймаем.
— У нас спичек нет, а сырую есть не будешь.
— Огонь найдем. Где–нибудь небось головешки еще тлеют.
Поймать курицу оказалось не так легко. Она с кудахтаньем перелетела с трубы на обугленное дерево.
Вовка схватился обеими руками за ствол березки и стал трясти ее. Курица не удержалась и, отчаянно кудахча, камнем полетела вниз, прямо в растопыренные Санькины руки. Он поймал птицу на лету.
— Есть! — закричал он, прижимая курицу к груди. — Жирнющая!
— Дай–ка сюда! — Вовка взял у Саньки курицу. — Килограмма три будет.
— Давно мы не ели по–настоящему.
— Устроим пир на весь мир, — сказал Вовка. — Зажарим ее на костре. Люблю жареную курятину! Мама часто жарила кур. Ты, Санька, ел куриное мясо, жаренное в сухарях?
— Я больше люблю вареную в супе с лапшой. Вкуснющая!
— Суп я тоже люблю. — Вовка облизнул пересохшие губы. — И с лапшой и с рисом. Но жареное куриное мясо вкуснее.
Курица притихла в его руках, и Вовка отчетливо ощущал ладонями, как тревожно бьется ее маленькое сердце.
— Вовка, крути ей голову, — сказал Санька как можно небрежнее, словно речь идет о чем–то самом обыденном.
— Что? — переспросил Вовка, бледнея.
— Режь курицу.
— Почему это я должен резать ее? — спросил Вовка тихим голосом.
— Потому, что у тебя тесак.
Вовка никогда в жизни не резал кур. Об этом он сказал Саньке.
— Я тоже никогда не резал, — признался Санька и вздохнул.
Вовка протянул брату хохлатку, но тот сделал шаг назад и хитро прищурился:
— Ты командир? Командир. Ну так давай показывай пример. А вот следующую курицу я зарежу.
Вовка молчал. Ему уже не хотелось ни жареной, ни вареной курятины. Но и выпускать курицу было жаль. Нахмурив брови, он сосредоточенно смотрел на хохлатку, потом задумчиво произнес:
— Может быть, у нее есть цыплята…
— Нет у нее цыплят, это не клушка, — ответил Санька со знанием дела. — Она просто яйца несет.
— Яйца — это тоже хорошо, — радостно согласился Вовка, — я люблю яйца, особенно всмятку. Давай подождем день, может, она нам снесет несколько штук, а?
— Не может она нести несколько штук, — возражал Санька. — Она только по одному, да и то не каждый день.
— Жалко, — сказал Вовка, поглаживая курицу.
Неожиданно сзади раздался писклявый голосок:
— А вы тоже немцы?
Вовка и Санька вздрогнули и обернулись. Из–за темной огромной печки выглядывала остроносая девочка лет пяти–шести. Растрепанные волосы торчали во все стороны, серые глаза были не по–детски суровы.
— Вот дура какая! — ответил Санька. — Какие же мы немцы?
