Марина Дяченко - Слово Оберона
— А почему он у вас в тюрьме сидит?
— Он не сидит. Он добровольно решил разделить участь своих соплеменников, а среди них есть такие, которые глотают людей целиком.
Я поперхнулась.
— А он, стало быть, не глотает?
— Он вообще людей не ест! Давно!
— Откуда ты знаешь?
— Оттуда! Я королевский маг или кто?
— Не знаю, — сказала я, сдерживая злость. — Не знаю, почему, отправляясь в опасное место, мне главную опасность надо брать с собой.
— Он не опасен! Или ты идёшь с ним, или вообще никуда не идёшь.
— И пусть всё остаётся, как есть?
Бледное лицо Гарольда пошло красными пятнами. Он выпрямился, едва не стукнувшись головой о низкий потолок, и сразу сделался суровым и чужим:
— Ты оскорбляешь меня недоверием, маг дороги?
— Почему недоверием? — пробормотала я примирительно. — Почему оскорбляю?.. Я не хочу с ним идти, Гарольд, он мне не нравится.
Он некоторое время постоял, как статуя на постаменте, а потом выдохнул и поник:
— Полночи позади. Чтобы открыть Ведьмину Печать, нужно часа четыре, не меньше. На рассвете я выступлю на кочевников, и никуда от этого не деться. Долго мы ещё будем препираться?
Глава 7
Ведьмина печать
Втроём мы поднялись наверх — Гарольд впереди, за ним Уйма и я в хвосте процессии. Кожаные штаны людоеда были пришиты к его мягким сапогам. Ступал он бесшумно и очень легко — как будто огромная туша была надута воздухом.
Мы миновали первую стражу, затем вторую и третью. Стражники реагировали на Уйму по-разному — некоторые степенно кивали как ни в чём не бывало. Другие выпучивали глаза. А один молодой солдат, видимо новичок, схватился за пику и приготовился к схватке.
Храбрые ребята в Королевстве.
Мы успешно обошли все ловушки (Уйма, похоже, знал их не хуже Гарольда), поднялись наверх и вернулись во дворец по длинной тёмной галерее (в том, что Уйма видит в темноте, не приходилось сомневаться).
Замок пронизан был потайными ходами. Гарольд затащил нас за какую-то портьеру (людоеду пришлось протискиваться боком). По винтовой лестнице, чуть не наступая на беспечных крыс, мы поднимались так долго, что я окончательно выбилась из сил. Гарольд ругался вполголоса. Уйма плыл, едва касаясь лестницы косолапыми ступнями, парил над крысами, как волосатый дирижабль, и дышал бесшумно. А может, вовсе не дышал.
Наконец Гарольд привёл нас в большую комнату, очень похожую на кабинет Оберона, с такой же деревянной мебелью, с такой же доской на треноге, с таким же захламлённым письменным столом. Я поискала взглядом крысу Дору и не нашла.
— Это мой кабинет, — сказал Гарольд. — Мой собственный. Уйма, ты пролезешь вот в такую, — он развёл руками, как рыбак из анекдота, — вот в такую дыру?
— Лишь бы пролезет голова, — сказал людоед. Я впервые услышала его голос. Он говорил не на выдохе, как все люди, а на вдохе, и звук получался до того жуткий, что я в отчаянии села на лавку.
— Тогда я навожу Печать, — Гарольд коротко вздохнул. — Эх, времени нет ни на что…
Он быстро развернул доску, протёр её рукавом, как Оберон. Минуту постоял, взвешивая в руке длинный острый мелок. Потом со стуком ткнул в самый центр доски. Полетела меловая крошка.
Гарольд прерывисто вздохнул и повёл мелок от центра по спирали. Поначалу мне казалось, что он водит по одному и тому же месту, и только спустя минут десять удалось разглядеть первые результаты его работы — узор, напоминающий годовые кольца на срезе дерева.
— И так надо разрисовать всю доску? — ужаснулась я.
Гарольд тряхнул головой, мол, не мешай.
Уйма бесшумно бродил по кабинету. Брал в руки то одну, то другую вещь. Постоял перед посохом Гарольда, небрежно брошенным в углу; я обнаружила, что держу в руках тяжёлый подсвечник. Если бы людоед прикоснулся к посоху — клянусь, одним броском расколотила бы ему голову!
Чувствуя мою решимость — а может, по другой какой-то причине, — Уйма отошёл от посоха, не попытавшись дотронуться до него.
Гарольд работал. Мелок полз по доске, не отрываясь. Сыпалась белая пыль. Узор — кривой, несимметричный, какой-то очень знакомый — разрастался на доске, но происходило это так медленно, что я с беспокойством поглядела за окно. Скоро рассвет?
Горели далёкие морские огни, горел маяк на каменном мысу, а город утопал в темноте, и легко было представить все таким, как раньше. Когда мы только пришли сюда, когда никакого города не было.
Я поймала на себе взгляд Уймы. Жёлтый, оценивающий взгляд. Я обернулась — людоед отвёл глазищи.
Не к добру.
Я обхватила себя за плечи и вдруг вспомнила, что не ела уже много часов. Что устала топать по этим лестницам, спина ноет и колени болят, и хочется спать. Да: прикорнуть бы хоть на полчасика, пока Гарольд рисует узоры. Но нельзя, ведь людоед здесь. Может, он только и ждёт, когда я отвернусь…
Гарольд замер, не отрывая мела от доски. Закрыл глаза. Он был бледнее, чем раньше, на лбу блестела испарина.
— Лена… Там в шкафу… Твой посох. Возьми.
Я подскочила. И усталость, и сон слетели с меня моментально. Шкаф был здоровенным дубовым сооружением в противоположном углу комнаты, за доской. Косясь на людоеда, я распахнула дверцу; внутри царило безобразие из набросанных как попало книг, бумаг, разноцветных перьев, сушёных ящериц и лягушек, бутылочек и баночек в сургучных шапках, светильников, морских раковин, огарков свечей, песочных часов, и всё это было покрыто слоем пыли.
Я чихнула. Удивительное дело: в шкафу был сквозняк. Словно там, за нагромождением волшебных предметов, работал мощный вентилятор. Я чихнула ещё раз и увидела в глубине шкафа круглое навершие моего старого посоха — наполовину рубиновое, наполовину изумрудное. Я протянула руку, но посох отодвинулся, не желая даваться хозяйке. Я потянулась сильнее…
И вдруг меня как схватят за запястье!
Я не закричала только потому, что мне пылью забило дыхание. А в следующую секунду я увидела большой жёлтый скелет: он держал меня, одновременно прикладывая костяшку-палец к выпяченным белым зубам. Велел молчать!
— Что там, Лена? — обеспокоенно спросил Гарольд.
Я молчала, но не исполняя приказ скелета, а потому, что у меня отнялся язык. Я могла только вырываться изо всех сил, но скелет держал крепко.
— Костяк, — невозмутимо проговорил Уйма, неведомо как оказавшийся рядом со мной.
— А, — пробормотал Гарольд. — Это сторож. Уйма, скажи ему, пусть отдаст.
Почти коснувшись меня, людоед подошёл к шкафу, просунул внутрь волосатый кулак и заехал скелету в зубы. Послышался хруст, костяные пальцы разжались, я отлетела, споткнулась и грохнулась на пол.
В шкафу что-то гремело и перекатывалось. Ни на что не обращая внимания, Уйма аккуратно закрыл дверцу и протянул мне мой посох.
Я поторопилась встать, хотя колени тряслись и поджилки дрожали. Уйма преспокойно ждал; я выдернула посох из его огромной руки. Сжала его в мокрых ладонях и только тогда — немножко — успокоилась.
— Гарольд! Почему ты не предупредил… Почему не сказал мне, что в шкафу скелет!
— А где же ему быть? — Гарольд устал, это чувствовалось по голосу. — Конечно, в шкафу! Я не подумал, что ты не знаешь, извини…
Я обошла комнату и заглянула Гарольду в лицо. Он работал; пот на его лбу блестел обильнее. Нет, по счастью, это не шутка и не издевательство: мой друг в самом деле считал вполне нормальным, чтобы в шкафу у мага сидел сторож-скелет.
Пошатываясь, я подошла к окну. Глубоко вздохнула. Прижалась лбом к навершию посоха.
— Как же ты пойдёшь за Ведьмину Печать? — спросили у меня за спиной.
Я резко обернулась. Волосатый дикарь Уйма глядел жёлтыми гляделками, бесстрастно и пристально, как кот.
— Ногами, — ответила я сквозь зубы. — А что?
— Ты испугалась обыкновенного дохлого костяка…
— Я не испугалась.
— И ты боишься меня…
— Не боюсь!
Уйма мигнул:
— А они дают тебе посох. Я бы не дал.
— А тебя никто и не спрашивает.
Уйма не ответил. Задумчиво покачивая головой, пересёк комнату и уселся на скамейку.
Ну вы видали! Какой-то дикарь станет меня учить. Какой-то людоед будет упрекать меня в трусости. И всё из-за Гарольда: возьми, мол, в шкафу…
Я крепче сжала посох. Пусть я не держала его в руках четыре месяца — его дал мне Оберон, и я таких тварей, бывало, побеждала, перед которыми самый волосатый Уйма безобиден, как мышка. Вот так.
Я прицелилась посохом за окно и выпустила в небо изумрудный светящийся луч.
И сразу стало легче. Я ничего не забыла, не разучилась. Я по-прежнему маг, и мой посох при мне, и что мне какие-то людоеды?
Не глядя на Уйму, я распахнула шкаф. Скелет на этот раз затаился. Я мигнула, посмотрела ночным зрением, разглядела очертания гладкой жёлтой черепушки. Несильно размахнувшись, ткнула навершием посоха. Захрустело, посыпались кости, череп, отвалившись, выкатился из шкафа и юлой завертелся посреди комнаты.
