Марина Дяченко - Слово Оберона
— Бр-р-р… — мне всё больше становилось не по себе.
— Тут бы всему и конец, но нашлась одна ведьма — имени её никто не помнит. Она запечатала проход между тем и этим миром. Много веков между ними вообще не было связи. Мёртвые, как ты понимаешь, назад не приходили, рассказать было некому… Я вообще всегда думал, что это сказки. Только когда Оберон в позапрошлом году показал мне эту Печать…
— Оберон? Она у него?
— Она ни у кого. Просто есть люди, которые умеют Печать открывать и закрывать. И Оберон бывал за Печатью, давно. Это больше не царство мёртвых… но место очень неприятное.
— М-да, — пробормотала я.
Вечер был тёплый, безветренный, напевал сверчками, еле слышно шелестел водой, а я сидела вокруг всего этого мира и спокойствия, и мне представлялось бывшее царство мёртвых, захламлённое и запертое, как чулан.
— Как-то, знаешь… — начала я без уверенности. — Есть легенды про героев, которые спускались в загробное царство. Н-но… Это в самом деле были великие герои…
(И все взрослые мужчины, добавила я про себя.)
Гарольд пожал плечами:
— В настоящем загробном царстве, действующем, у нас хоть какая-то была бы подмога: Ланс, например. Мой отец… А так — подмоги не дождаться.
— Но там есть принцы?
— Да! Оберон рассказывал, там очень много маленьких королевств. Все со всеми воюют. Конечно, там есть принцы.
Понемногу темнело. Небо окончательно вылиняло, из бежевого сделавшись голубым, а потом и синим.
— А почему Оберон сам туда не пойдёт?
Гарольд хлопнул по колену хрустящим свитком:
— Да потому что… понимаешь, здесь только с виду всё спокойно и хорошо. А на самом деле у Королевства полно врагов. Стоит им узнать, что короля нет на месте — тут такое начнётся…
— А если он умрёт? Не начнётся?
Гарольд виновато опустил голову.
— Ну что ты молчишь?
— Если он умрёт, — сказал Гарольд глухо, — король всё равно будет на месте. Я.
— Вот как? — спросила я противным голосом ябеды. — Ты что, ровня Оберону?
— Нет, — Гарольд глядел за реку. — Но когда… если… он умрёт, я получу по наследству часть его силы.
— Тогда о чём мы вообще беспокоимся? — спросила я после длинной паузы.
Гарольд коротко взглянул на меня. Мне сделалось стыдно.
— Прости.
Он молчал.
— Ну прости, пожалуйста. А ты сам не можешь туда…
— Ну что мы одно и то же по кругу повторяем? — в голосе Гарольда было теперь раздражение. — Я пойду, а там пусть кочевники детишек режут.
— Ты на меня рассчитывал, — сказала я грустно. — Ты меня привёл, чтобы я отправилась за Ведьмину Печать.
— Я тебя привёл, чтобы ты уговорила Оберона, — возразил Гарольд не очень уверенно.
— Зачем его уговаривать, если ты сам говоришь — он не может идти?
Над рекой зажглась первая тусклая звёздочка.
— Если честно, — тихо сказал Гарольд, — я тебя привёл просто от отчаяния. Ты единственный человек… единственный здесь маг, кроме меня и Оберона. Мне хотелось с тобой… поговорить, что ли.
— Ну вот и поговорили.
— Поговорили, — Гарольд вздохнул. — Лучше тебе вернуться, конечно. Всё равно…
Он замолчал.
— Как он мог дать такое глупое обещание? — вырвалось у меня. — Не мог придумать что-нибудь другое?
— Может, и мог, — голос Гарольда посуровел. — А может, не было ничего другого. Не было выбора, понимаешь?
Звезды загорались одна за другой, словно рассыпали белую крупу. И чем темнее становилось, тем ярче они горели, мерцали, едва заметно меняли цвет.
— Значит, и у нас нет выбора? — спросила я тихо.
Гарольд молчал.
— А время? Время там такое же?
— Оберон говорил, такое же точно. День в день.
— Уже веселее, — я нервно захихикала.
Гарольд взялся за голову:
— Ленка… Эта ведь Печать — такая подлая штука. Если за неё кто-то войдёт с нашей стороны — пока он не выйдет обратно или не погибнет, Печать никому не подчиняется. Это значит, что никто никому не придёт на помощь. Если вошёл — рассчитывай на себя!
Холодный ветер прошёлся над речкой, и мне показалось, что звёзды на минуту пригасли.
* * *Мы долго спускались по узкой лестнице — в подвал, в подземелье. Шли в полной темноте — ночным зрением я различала влажные стены, кое-где поросшие плесенью, и гладкие ступеньки под ногами. Время от времени лестница поворачивала под прямым углом. Трижды за весь наш путь за поворотом показывался свет — стражники несли вахту на узких лестничных площадках.
Пять или шесть раз Гарольд останавливал меня, чтобы показать ловушку. Человек, не знающий как следует коридора, обязательно задел бы невидимый волосок, протянутый над полом, или наступил на широкую — шире других — ступеньку, или заставил бы вздрогнуть паутинку в углу. Такого неосторожного ждал каменный мешок, а среди стражи поднялась бы тревога.
— Там внизу что, сокровища? Тайник? Ведьмина Печать?
— Тюрьма.
Я притихла.
Наконец, спустившись глубоко-глубоко, мы оказались в большой комнате под низким потолком. На потолке темнели рисунки и надписи, сделанные копотью свечей: «Люблю Элизу», «Здесь сторожил Василёк» и тому подобная ерунда. Вдоль стен горели факелы. Стояло большое кресло (как его только протащили по этому узкому коридору?) и несколько бочек, больших и маленьких.
Кое-где на кольцах, вмурованных в камень, висели обрывки цепей.
— О-о, — сказала я, оглядываясь.
— Побудь здесь, — Гарольд взял один из факелов. — Я скоро вернусь.
И так, с факелом, прошёл сквозь каменную стену. Только спустя секунду я поняла, что на самом деле в стене был проход — узкий, замаскированный игрой тусклого света.
Я огляделась ещё раз. Мне приходилось много раз бывать в разных неприятных зловещих местах, но это подземелье показалось едва ли не рекордсменом по неприятности и зловещести. Чтобы придать себе мужества (я всё-таки не пленник здесь, а королевский маг), я уселась в кресло.
Оно было рассчитано на крупного взрослого человека, мужчину. Я попыталась пристроить руки на подлокотниках — локти задрались, как крылышки жареного цыплёнка. Чтобы опереться на спинку, надо было принять неудобную, полулежачую позу. Ноги болтались. Повозившись немного, я сползла на край деревянного сиденья, положила ладони на колени и попыталась повторить про себя правописание суффиксов —онн, —енн.
Вспомнить правило мне не удалось, но я, по крайней мере, восстановила присутствие духа к тому моменту, когда из стены — из узкого прохода, где скрылся Гарольд, — без всякого предупреждения показались двое.
Один был мой друг и учитель.
Другой — здоровенный детина, бородатый и лохматый, как дикарь, и голый до пояса. Коричневые волосы росли у него из ушей, из ноздрей, из подмышек, сплошным слоем покрывали живот и, кажется, спину (я сразу не успела рассмотреть). Руки он держал скрещёнными перед грудью, и каждая рука была, как тельце барашка, — такая же большая и шерстистая. На запястьях желтели браслеты. Из бороды, колтунами затопившей всё лицо, глядели жёлтые и круглые, как у кота, глазищи. Клювом выдавался белый острый нос; ростом волосатый был примерно с Гарольда, но зато в полтора раза шире. Я оцепенела в своём кресле.
— Познакомься, Лена, — сказал Гарольд буднично. — Это Уйма… Бывший племенной вождь и бывший людоед. Уйма, это Лена — маг дороги.
Жёлтые глазищи окинули меня внимательным взглядом, и я сильно усомнилась в словах Гарольда. С какой стати мой друг решил, что людоед «бывший»? Зачем он вообще привёл сюда это чучело? С ума сошёл, что ли?
— Лена, — Гарольд коротко вздохнул. — Я не могу отправиться с тобой сам. Но и одну тебя отпускать — глупость и преступление. Вот Уйма. Он один стоит десятка бойцов. И он согласен пойти с тобой за Ведьмину Печать.
О да, подумала я в ужасе. Он согласен, какая радость. Это что же, один из племенных вождей, захваченных Обероном на островах? В тюрьме показал себя как примерный вегетарианец, «перевоспитался», и теперь Гарольд не просто его отпускает — предлагает мне в спутники? Чтобы первым людоедским блюдом после долгого перерыва стала Лена Лапина?!
— Спасибо, — сказала я, откашлявшись. — Но лучше я всё-таки одна.
Гарольд нахмурился, не понимая. Поглядел на Уйму, на меня. Я сделала вид, что рассматриваю чёрные надписи на потолке.
— Уйма, — сказал Гарольд напряжённо, — подожди минуточку…
Он взял меня за локоть и вытащил в коридор, нисколько не заботясь о том, что людоед остался без присмотра.
— Ленка, я ему доверяю. И ты можешь ему доверять. Я бы никогда не отправил его с тобой, если бы хоть одно сомнение…
— А почему он у вас в тюрьме сидит?
— Он не сидит. Он добровольно решил разделить участь своих соплеменников, а среди них есть такие, которые глотают людей целиком.
Я поперхнулась.
