Агния Сенч - Повстанчик

Подсыпался к нему Ларька, и когда они поили вдвоем коней, Илья сам сказал:

— Улепетывал бы ты отсюда, Фомка, no-добру — по-здорову. Все равно нам каюк придет. Глупость наша кончиться должна, а ты невинно пострадать должен.

— Да как я уйду-то? — спросил Ларька, перестав корчить «Фомку».

— Ты по совести мне скажи, зачем ты пришел-то к нам? — шепотом спросил Илья.

— Да кобылешку искал, — смеется Ларька.

— А ты не хомутайся, правду сказывай.

— Как я бандиту правду скажу?

— Нешто я бандит?

— С волками живешь, — не по-собачьи же лаешь.

— А ну их к черту всех! Живодеры они. И впрямь, что волки. Нет, ты вот что мне скажи. Я вижу, что Фомка-то у те накладной. При мне, я замечаю, ты не прикидываешься.

— Да я вижу, брат, что ты не из волчьей породы.

— Я видишь, так скажи ты мне пожалуйста. Я ведь в лесу-то здесь ничего не знаю. Что делают с такими, как вот я, примерно, ежели они сами явятся ко властям и чистосердечно раскаются. Я уж не о бандитстве говорю, потому, как я ни капли здесь чужой крови не пролил, окромя комарьей, а о том, что из колчаковской армий не явился ко властям по дурости своей. Меня наши-то варнаки застращивают, будто расстреливают на месте, хоть и покаешься. Как парень?

— Нет, Илья, не слушай никого. Это нам хорошо известно, что наказать накажут, расстреливать — ни-ни.

— Правда?.. — обрадовался Илья.

— Правда, правда. У нас в селе двух этаких посадили в тюрьму, а потом они по воле на работе ходили. Числятся в тюрьме, а ходят по воле.

— Ну, спасибо тебе, что успокоил меня. Теперь ты скажи мне про свое дело, — зачем ты…

Илья не договорил. Ему представилась интересная картина. Одна из лошадей вдруг бросилась к Ларьке на его тихий, какой-то особенный свист и начала тихо радостно ржать и тереться красивой мордой о щеку Ларьки…

Ларька радостно плакал и, как безумный, целовал морду лошади, крепко сжимая ее руками.

Илья понял и не стал больше ничего спрашивать Ларьку.

— Вот так зазноба у те тута, — умиленно бормотал он.

— Боялся я, что выдаст он меня, шельмец, — смеялся сквозь радостные слезы Ларька, кивая на Карьчика. — Не подходил к нему, лицо отворачивал от него, а заметил его с первого же дня.

— Знамо выдал бы, — это умная скотина, первый друг человека, — сказал Илья и, помолчав, прибавил:

— А ты ночью крой на своем Карьке. Я уж так и быть пособлю тебе. Не погибать же тебе с нами.

— Спасибо Илюша, — ответил Ларька, благодарно взглянув на Илью. Воспользовавшись случаем, он вызнал у Ильи, что рыжий и есть сам Гришка Чайкин, а востроносик — его помощник.

В ту же ночь с помощью Ильи Ларька выбрался за «Бородатую согру», где верстах в двух от него был привязан Карьчик. Еще с вечера, хотя и довольно поздно, Илья отправился с Ларькой на водопой и, пока Ларька купал лошадей, Илья отвел в условленное место Карьчика и привязал там. Ночью он посадил Ларьку на Карьчика и, сунув ему за пазуху краюху хлеба и мяса, направил домой.

Когда Ларька сел на коня и окончательно убедился, что Илья ему действительно друг, он наклонился с седла и тихо сказал:

— Будешь на воле, спроси Камышенскую коммуну «Солнечный восход» и в ней Ларьку Веткина.

— A-а! Так вот ты какой Фомка.

— А ты думал как? — Засмеялся Ларька. — Ну, прощай же, Илья. Спасибо тебе за все!

Ларька крепко сжал руку Ильи и помчался вперед. При лунном свете на соснах блестели его заметки, как новенькие полтинники. Скоро он выбрался на дорогу и помчался стрелой. Карьчик, наскучавшись по дому, летел, как на крыльях. Ларька все время нежно гладил его и тихо просил:

— Карюшка, сладенький мой, арбузненький, — не выдай!

И все же он был уверен, что ему не грозит опасность быть пойманным бандитами. Ночью его не хватятся. В ночь на таком самолете он будет далеко, а утром в эту сторону не кинутся, так как он выдал себя за коробихенского, из противоположной от Камышей стороны. Кроме того, бандиты днем не поедут в сторону коммуны. По всему их разговору Ларька понял, что они боятся комотрядов, стоявших в Камышах.

На рассвете он был уже далеко от «Бородатой согры».

В полдень он рискнул отдохнуть с часик и покормить коня, а затем поехал дальше. От волнения он даже забыл про хлеб, данный ему Ильей. Бояться ему нечего. Дороги он умел распознавать с величайшей способностью, но все же он волновался, быть может, представляя себе тревогу коммунаров.

Часам к трем-четырем он уже под'езжал к своему участку «Солнечный восход».

Сердце его радостью билось. Еще издали он услышал непрерывные звуки, похожие на набат. Знакомые звуки. Так били палкой или железиной в подвешенный к столбу сошник, когда созывали на еду или собрание членов коммуны. Но почему звонят, как в набат, долго и непрерывно.

Затем он увидел со стороны участка длинные шесты с пучками сгоревшей на них соломы.

— Это они думают, что я заблудился и потому бьют в сошник, а ночью жгут на шестах солому, чтоб вышел на звук и на свет, — подумал Ларька, зная это по опыту. В коммуне у них был такой случай.

Под‘ехав совсем близко, Ларька увидел, что все коммунары дома и одеты по праздничному.

— Значит сегодня воскресенье, — подумал Ларька.

Увидев Ларьку, под'езжающего верхом на Карьчике, коммунары загудели, как пчелы. Набат сразу оборвался…

Все кинулись навстречу прибывшему.

Ларька понял, что он наделал здесь немало тревоги и ему стало жаль близких ему людей. Однако же, радуясь удаче, он в'езжал в коммуну, как герой.

Ребятишки с визгом стащили его с седла, наперерыв и тормошили его.

Наташа с Георгием буквально тискали своего вернувшегося приятеля.

Мать с плачем припала к Ларьке и не выпускала его из своих об'ятий.

— Ну, ладно, мама, — солидно сказал, наконец, Ларька, стараясь высвободиться из ее об'ятий. — Я, ведь, жив и здоров, Карьчика нашел, так чего плакать-то?

— Ишь дерево какое нечувственное, — прошипела Федосья Лапина. — Мать страдать заставил да еще и отпихивает от себя. Не плачь, говорит. Да как же не плакать с вами. Поди-ка родили да ростили вас.

— Ну, чего ты на него? — вз'елись на Федосью молодые парни, души не чаявшие в смелом, горячем Ларьке.

— Он правду говорит: че, мать-то в подоле будет его до двадцати лет носить, по твоему рассуждению? Тринадцати годов, ведь. Он у нас красноармеец хороший растет. Не то, что Игнатька твой нюня, маменькин сметанник.

Ларька заметил, что Игнатьки где-то не видать. Это его почему-то заинтересовало.

Мать продолжала его обнимать. Лицо Ларьки вдруг нахмурилось и приняло озабоченный вид.

— Где отец с Леоном Корнеевичем? — спросил он у коммунаров, высвобождаясь из об'ятий Глафиры.

— Искали тебя, а теперь дома. Вон они идут, — ответил кто-то.

Из общей столовой шли Гурьян с Пахомычем. Лица у обоих были радостные. Им уже успели сообщить о прибытии Ларьки. Ларька вел за повод Карьчика.

— Сынок… — мог только произнести Гурьян, прижав к себе голову сына.

— Ну, вот, другой опять, — усмехнулся Ларька, лукаво взглянув на парней. Те захохотали.

— Да ты дай нам Карьчика-то, поди не убежит, — предложили парни.

— Ладом его надо выстоять, — предупредил Ларька, передавая парням своего любимца.

Затем, обернувшись к отцу с Пахомычем, тихо сказал — Пойдемте в ригу: сказать мне что-то вам надо.

— Знаешь, подлец, что отец не будет ругать, — засмеялся Пахомыч.

Придя в ригу, убранную, как комната, на случай спектаклей, — Ларька деловито сказал:

— Карьчика я нашел у волков в горле.

— Как так?.. — воскликнули оба в раз коммунары, и лица у них побледнели. Они догадались, где был Ларька.

— Да так, — спокойно продолжал Ларька.

— Вам доведется сей же минут бежать на вершной в комотряд, Гришка Чайкин с гнездом около «Бородатой согры» околачивается, где еще у нас позалетось, тятя, буланка падал, как мы за груздями ездили. Изловить очень просто.

— Не врешь, сынок? — воскликнул Гурьян.

— Я только белякам да бандитам вру, потому, как они правды не стоят, — отрезал Ларька. Некогда было ни бранить, ни ласкать Ларьку. В одно мгновенье ока очутились в седлах старые испытанные партизаны числом около двадцати, остальные остались работать.

Поев и отдохнув, Ларька вышел на улицу, где его снова обступила толпа. Все пытали, где он был, как нашел он Карьчика, но Ларька — ни звука в ответ.

— Давайте лучше в лапту играть, — предложил он молодежи. Началась оживленная игра в лапту.

Поиграв, Ларька незаметно дернул Георгия, и оба вместе скрылись в ригу. Георгий рассказал ему, как все ребята и ребятишки, сменяя друг друга, день и ночь звонили в сошник и жгли солому, думая, что Ларька заблудился. Оказалось, что и Наташа била в сошник, ничуть не отставая от других. Она сильно плакала и даже отказывалась от еды.