Олесь Донченко - Ветер с Днепра
Олеся от напряжения высунула кончик языка. Это очень помогает от внезапной кляксы.
— «Дорогой Павел Петрович!» Есть, ребята. Дальше!
И все наперебой начали диктовать, перебивая друг друга, обступив со всех сторон Олесю, следя за каждым движением пера.
— Мы, пионеры колхоза «Днепровский ударник»…
— Делаем вышку!
— Водную вышку!
— Водоход!
— Председатель колхоза не дает нам древесины…
— Ему все некогда.
— Все обещает, а не дает!
— Не так! Он думает, что вышка — это мелочи…
— И глупости!..
— Ребята, а про гуся забыли! О Капитане Капитаныче! Напиши, Олеся, что я вырастил гуся — лучшего в районе!
— А я — тыквы! Напиши — тыквы у Проньки — вво! И огурцы тоже — вво!
— А я — Наталья, и я буду врачом. Только у меня нет трубки и очков!
— Не пиши этого. Врачи бывают и без очков!
— А о соме! Напиши — Быцык обязательно поймает сома! А Матильда теперь имеет аж шестнадцать поросят!
— «И приезжайте к нам, Павел Петрович! Мы вам покажем водоход!»
— «Отведаете огурцов с Проньминой грядки. И еще есть у него подзорная труба. Она настоящая, самая настоящая, только разбитое стекло…»
Дед Галактион степенно снял картуз и сказал:
— Пиши, внучек: «Привет вам, Павел Петрович, на многие лета от деда Галактиона, который пасечник в колхозе. Мед у нас чистый, как слеза, который желтый, тот с гречихи, а который белый, как сметана, — с пахнущей липы».
Дед Галактион смахнул слезу — взволнованный и умиленный — и закончил:
— Пиши, внучек: «Шестьдесят лет ездил дед Галактион на чужих волах, а теперь дед Галактион имеет три трактора в колхозе, четыре машины–водохода и покупает себе дед Галактион велосипед на двух колесах, которые с шинами, а внутри воздух и спереди руль».
Когда закончили письмо и критическим глазом проверили написанное, все громко захлопали в ладоши, потому что письмо было очень хорошим и чисто написанным, без ошибок и клякс. И все по очереди начали ставить свои подписи.
Первой подписалась Олеся, вторым — дед Галактион (он хоть не пионер, но характер у него пионерский), третьим — Кузька. Он, как приличествует «следопыту», поставил вместо подписи какие–то непонятные знаки (между нами говоря, это были обычные буквы, но такие кривые и горбатые, что походили на таинственные условные знаки — Кузька по письму частенько имеет «неудовлетворительно»).
Дальше — Павлик. И здесь… Здесь, извините, я волнуюсь. Здесь произошла неприятная история. Очень неприятная история для Павлика…
Перед тем, как взять ручку, мальчик вытащил из кармана носовой платок. Обычный платочек и начал вытирать им пальцы. Павлик пришел сюда прямо из своего сарайчика, прямо от водохода, и на пальцах у него были следы краски.
И вот… вот Олеся вдруг шагнула вперед. К изобретателю. К Павлику… Ее глаза были расширены. Словно девушка увидела нечто страшное. Однако она смотрела только на платок в руках у Павлика, на белый платок с синей каемочкой.
— Это… это твой? — глухо, почти шепотом, спросила она.
Словно ветерок какой–то повеял над головами детей, и стало вдруг тихо–тихо… В этой тишине приглушенно прозвучал голос Павлика:
— Мо… мой.
— Неправда! Это тот самый платочек… Мой! Он исчез тогда в лесу, когда я упала без сознания. Он был с пряниками…
— Я не знал… честное слово — не знал!
— Ты не знал? Еще и слово дает! Когда у тебя платочек — это доказательство! — крикнул взволнованный, возбужденный Кузька. — Ты и есть хулиган! Ты ударил Олесю! Не разрешайте ему ставить подпись под письмом! Прочь от нас! И водоход твой нам не нуж…
Второй половины слова Кузька не успел произнести. Просто перед его глазами неожиданно появилось краснобокое, привлекательное яблоко.
— Растем, Кузька? Возьми яблочко… Съешь. Остынь немного…
Кузька невольно взял у пионервожатого яблоко и растерянно посмотрел на ребят — действительно съесть или это только шутки?
Василий незаметно вошел раньше и слышал всю беседу. Он обратился к Павлику.
— Скажи, Павел, где ты взял этот платочек?
— В лесу. Я нашел его… Нет, не нашел. Мне его принес Куцак. В зубах…
— В зубах? — снова воскликнул Кузька. — Ловкий у тебя Куцак, платочки с пряниками приносит! Кто этому поверит? Мы хулигана везде искали, я ботинок на сто ног примерил, а он, хулиган, вот перед нами!
— Ребята, не волнуйтесь. Подождите, — сказал пионервожатый.
— Чего ждать, Василий? Все ясно: хулиган — он.
Дорогие читатели, вы помните, конечно, историю с платочком? Помните ночь в лесу под Ивана Купала? Думал ли кто–то из вас, что этот платочек снова так неожиданно появится из кармана Павлика для того, чтобы обвинить Павлика в хулиганском нападении на Олесю? Вы знаете, что если бы платок умел разговаривать, он, наверное, заверила бы, что Павлик ни в чем не виноват. Настоящий виновник сидит сейчас между детворой. Вы хорошо помните его имя, его лицо то краснеет, то бледнеет, его глаза бегают во все стороны, как пойманные мышата. Он пионер. Наверное, он сейчас встанет и расскажет все, как было.
И впрямь все услышали голос Евгешки:
— Ребята… Погодите… Я скажу…
Все стихло. Все смотрели на Евгешку. И все увидели, как он вдруг съежился, согнулся, как будто у него заболел живот, и промямлил:
— Да нет… Я ничего… Жаль Павлика. Факт… — повернулся и тяжело пошел на свое место. Пионервожатый пристально посмотрел ему вслед, затем громко сказал:
— Ребята, и вышка, и водоход — наше общее дело. Никто из вас не должен обижать Павлика. А о его поступке мы поговорим на собрании отряда.
Павлик побледнел. Он дрожал от страшной обиды. Он знал, что Олесю кто–то ударил камнем и Кузька ищет хулигана, но про платочек, про платок он услышал сегодня впервые.
Собственно говоря, тот случай, когда Куцак принес в зубах платок с пряниками, случился давно, но парень никогда не думал, что этот гостинец принадлежал Олесе. Озабоченный неудачей с водоходом, Павлик никому не рассказал о таинственных пряниках и вскоре совсем забыл о них. Но в кармане осталась платочек.
* * *Евгешка хорошо представлял, как это было. Когда он ударил в лесу Олесю и она упала, потеряв сознание, тут наверняка появился Куцак и, схватив платок с пряниками, отнес его Павлику. Павлик не врет. Он действительно — не хулиган. Не хулиган и он, Евгешка. Он трус. Надо признаться, рассказать все, как было! А вот Евгешка этого не может. И с тех пор, как все отвернулись от Павлика, с тех пор большой груз упал Евгешке на грудь. Он не может смотреть в глаза товарищам, ночью ему снится Павлик, который смотрит укоризненно из ночной темноты.
Так жить — страшно, и страшно признаться, до муки стыдно признаться товарищам и сказать: «Не Павлик виноват, а я…»
Было когда–то — плыл Евгешка Зуб на большом корабле, в большом море. Плескались ласковые зеленые волны, звонко смеялись товарищи, солнце смеялось. И вдруг шторм. Буря разбила корабль, все погибли, и только Евгешка спасся. На неизвестный остров выбросило его море, и вот он, как Робинзон, стоит одинокий на пустынном берегу и с тоской смотрит на неприветливые возбуждённые волны.
Вот такое чувство у Евгешки. Он ходит задумчивый — вдруг у него не осталось ни одного товарища. Никому он не может сказать правду, а правда угнетает парня, рвется из груди.
Единственный приятель у Евгешки теперь — Капитан Капитаныч. Только гусю он рассказывает все.
— Здравствуй, гусенок. Как поживаешь? А? А я, брат, плохо. Факт. История случилась, гусенок.
Гусь гелгочет, вытягивает длинную шею.
— Не понимаешь ты, гусак. Ты — дурак, Капитан Капитаныч, неразумное ты животное. Думаешь, мне не жалко Павлика? Все его хулиганом теперь зовут. Но я тебе признаюсь, кто в этом виноват. Только ты молчи. Ни–ко–му!.. Нет, лучше я тебе не скажу.
И Евгешка идет к Днепру, садится на берегу, на горячем песке, и бросает в воду камешки. Пусть бросает, этим он никому не мешает, но мы с вами знаем, дорогие читатели, что легче от этого Евгешке не будет. Откровенно говоря, этот Евгешка Зуб начинает мне не нравиться. Одно дело быть трусом, но, когда вот так подводить своего товарища, это уже, знаете, дело другое.
Павлик тоже вдруг остался без друзей, одинокий. Единственная радость теперь у него — водоход. Правда, изобретатель не разговаривает с ним так, как Евгешка с гусем, но водоход для Павлика, словно родной брат. Такие уж они есть, изобретатели. Любят всякие машины. А больше всего те, что сделаны собственными руками.
И хоть какая неожиданная неприятность упала на Павлика, как ему ни тяжело на сердце, а водоход не бросает. Винтики, шпунтики, колесиками колесики — подкручивает их Павлик, совершенствует, подчищает, смазывает свиным салом. Вчера мать жаловалась:
— Ты, Павел, какой–то там водопровод делаешь; а обычной ловушки на мышей сделать не хочешь. Ежедневно сало таскают. Какие–то мыши пошли необычные — никогда не слышала, чтобы вот так целыми кусками сало воровали…
