Иван Сотников - Чудо-камень
— Что-то больно соленая ваша уха? — поморщился Юрка. А попробовал рыбину завопил: — Это же обман! Не окуней ловил он, а тарань из мешка.
— Ох, и притвора ты! — рассердился Биктимер. — Окуня с таранью спутал.
— У меня тоже тарань! — воскликнул Петька.
Теперь уже нечего было скрывать, и Азат повинился. Не оставлять же ребят без ухи! Вот и пришлось пустить в ход тарань. Зато ассорти!
— А окуни, были ли окуни?
— Говорю же, сороки! Чуть вздремнул, а тут сорок сорок! Незачем горевать, будет уха к ужину. Тут уйма окуня.
Юрка не верил, что были окуни. Поймал двух-трех, а ведра не было, и сорок не было. Все выдумка. Нет, Альда сама видела. Были окуни, честное слово, были. Но сороки разлетелись. Лишь несколько еще сорочили изредка на ветвях елей и пихт, и их не спросишь.
Все же уха из тарани пришлась по вкусу. Съели ее с удовольствием, хоть и казалась она довольно солоноватой.
Так закончился этот незадачливый обед.
— А мед у тебя сороки не съели! — съехидничал Юрка.
— Сороки не медведи, что им мед. Вон он, в холодной воде у ручья.
Мед был на месте, и все успокоились.
Час отдыха был тих и безмятежен. Ребята разлеглись на мягкой густой траве и забылись в сладком сне. А Альде и Азату не до сна. Нужно готовить ужин. Азат все же решил удивить ребят ухой и собрался на озеро. Взял мешок, удочки и тронулся было в путь, как его окликнул Юрка:
— Ты куда, рыбачить?
— Угу, — буркнул Азат.
— Пойдем вместе, только без обману. Если нет окуня, не пойду.
— Идем, сам увидишь.
На озере все стало по-другому. Легкий ветерок зарябил воду, и в ней уже не разглядеть ни гор в бездонной глубине, ни даже елей под самым берегом. Рябь озера искрится и серебрится и кажется непроницаемой. Воздух горячий, лучи солнца припекают изо всех сил. Легко оттолкнулись от берега, и Азат направил лодку к месту, где ловил окуней. Лодка забухла и подтекала меньше. Да теперь их двое, и есть черпак отчерпывать воду.
— Вот тут подсекал их, — сказал он Юрке. — Тут и оставил меченого окуня с гусиным пером на нитке. Если найдем, лафа.
Юрка недоверчиво оглядел воду:
— Где он, твой белоперый?..
— Не найдем — еще поймаем. Долго его оперить!
Пера нигде не было, и Юрка иронизировал.
— Пропал твой меченый.
— Ладно, будем ловить, где давеча брал их. Авось повезет…
Но сколько ни закидывали они удочки, клева не было. Поплавки мерно покачивались на серебристой ряби озера и равнодушно глядели на ребят. Азат занервничал. В чем дело? Куда ушла рыба? Хоть бы одного, самого ледащего выловить. Он бы привел их к стайке.
— А по-моему, тут и не было рыбы, — отрезал Юрка. — Тебе, наверно, лесник дал ту тройку окуней, а ты и нафантазировал: озеро, перо, окуни! Я же, простофиля, еще поверил…
— Знаешь, помолчи лучше, маловер несчастный. Говорю, была рыба.
— Фантазер ты…
— А знаешь, все от солнца зависит. Сам читал. И саранча, и грипп, и чума. Активно солнце — одно, а тишь на нем — совсем другое. Даже сельдь косяками ходит по солнцу. Может, и окунь тоже.
— Ох и фантазер!..
Возвратились они ни с чем. Обескураженный Азат принялся за ужин. Юрка присел рядом и все подтрунивал над товарищем.
Гроза на Иремеле
На карте Иремель с ноготок. А тут его не объять и взглядом. Громада! Камни и болота, кручи и пропасти, тайга и тундра — все одновременно. Даже времена года: весна, лето, осень, зима. Друг над другом. Правда, зима лишь в расщелинах, где чудом сохранился снег. Одним словом, гляди и дивись.
На вершину поднимались цепочкой. Утро выдалось ветреным, и Альде стало зябко. Глуше запахнула ворот, рассучила рукава. С завистью взглянула на Грека. Весь нараспашку. Что ему жара, что холод: закалка что надо.
Передохнуть остановились у серебристого ручейка. Бежит себе, прыгая с камешка на камешек, и с утра до ночи что-то лопочет по-своему. Ему тоже ни жарко ни холодно. Привык ко всему.
Платон Ильич поглядел на небо, на горы, на деревья и сказал, быть сегодня дождю. Возможно, с грозою. Альда невольно вздернула плечи. Какой дождь, откуда? Над головой ни облачка. Правда, небо белесое, холодное. Не лучится, как вчера. И сизая дымка стала гуще, синее. Деревья тоже вроде беспокойнее. Листва их шелестит настороженно, тревожно. Неужели этого достаточно, чтобы быть дождю? Да еще с грозою? А грозы тут гремучие, на все горы грохочут, и с ними не шути.
Снова тронулись в путь. Петька разболтался — не остановишь. Жужжит, как оса над ухом. Никак не сосредоточишься. А нужно глядеть и глядеть. Как иначе вести дневник.
Склоны гор становятся круче. В девственном лесу ель, пихта, черная береза. Уже встречаются зеленые мхи, бурые лишайники. Выше тысячи метров лес постепенно редеет и мельчает, все чаще каменные россыпи, горцовые поляны. Трава здесь выше ребячьих голов. Легко растеряться. На полянах больше всего заметен горец, он весь в цвету, и, кажется, будто только-только выпал белый снег. Полно тут и чемерицы, и раковой шейки, и хвоща с валерианой.
Местами нагорье изрезано сетью мелких и узких рытвин. Они образованы ручьями, сбегающими в болото с торфяными буграми. Сфагновые мхи с осокой затягивают водную гладь мочажин между буграми и берегом «котлин», как зовут здесь крошечные озерца, Много морошки и голубики.
У высоченных лиственниц вершины срезаны, сломаны молнией. Альда увидела их и снова взглянула на небо. На нем ни тучки. Лишь бы не было грозы. Она и внизу боится молний, а здесь, на такой высоте, они еще страшнее.
Чем выше, тем более низким и редким становится уже замшелый лес. С елей обильно свисает лишайник. Многие деревья похожи на скелеты без коры, отбеленные дождем, снегом и ветром. Местами у елей сбежистый, сильно утолщенный книзу ствол.
В стланике или в еловом мелколесье травы исчезают и сменяются мхом. Он застилает землю сплошным ковром до десяти сантиметров толщиною. Это кукушкин лен. Взлобочки и гривки покрыты лишайником — ягелем с овсяницей и брусникой. Местами в изобилии стелющийся можжевельник желто-зеленой окраски.
Все тут необычно, все привлекает глаз, обо всем хочется говорить. На привалах Грек рассказывает что-то новое и интересное. Вот и сейчас он говорит о лишайниках. Это симбиоз гриба и одноклеточных зеленых водорослей. Они очень устойчивы. Легко переносят холод. Азот усваивают из воздуха, из него же поглощают и воду. В сухое время листовые лишайники пересыхают и крошатся. А пройдет дождь — оживают снова. Живут они дольше человека, лет до ста.
Азат расспрашивает про зверя. Оказывается, есть тут и волк, и рысь, и медведь. Изредка можно встретить горностая, еще реже колонка. Водится и дикая коза, и лось. Лоси любят осину, а также и рябину, и ее ягоды.
— А вы били лося, медведя? — не утерпел Азат. — Охотились на рысь?
Нет, Платон Ильич не охотился. Вот догонит их белорецкий медвежатник — тот расскажет. Он на редкого зверя не охотился.
Выбравшись на неширокую слань, туристы решили передохнуть. По краям ели, сибирские пихты. Альда облюбовала плоский камень, обросший мхом. Дернина кукушкина льна плотно облегает поверхность породы и стелется зеленым бархатом. Готовая кровать. Альда с удовольствием легла на спину и раскинула руки. Удивительно хорошо.
— Так нельзя, а вдруг змеи? — подбежал к ней Петька и стащил ее с камня.
Альда рассердилась. Откуда они? Мох такой гладкий, чистый. Змеи, скорее, в камнях. Петька упорствовал. Нет, лучше проверить. Он достал нож и распорол дернину, схватил за край и снял ее, как коврик.
— Ой! — вскрикнула Альда. — Змея!
Черная гадюка размоталась из клубка и метнулась с камня. Азат бросился на нее с палкой в руке и сильными ударами оглушил змею. Ребята затоптали ее ногами.
Все еще испуганная Альда не могла придти в себя, А вдруг бы ужалила?! Порывисто, признательно сжала Петьке руку. Если б не он…
Разговор о змеях невольно затянулся. Каждый ввернул историйку о слышанном и пережитом. Биктимер не преминул рассказать про анаконду. Семиметровая змея-удав из рек Южной Америки ему казалась самой значительной.
Только тронулись в путь, как всех стал душить отвратительный запах. Хоть нос зажимай. Оказывается, лосиная туша. Подлое дело браконьера. Видно, еще зимой он поставил у водопоя капкан из толстой проволоки. Лось и угодил в ловушку, а взять его почему-то не сумели. Туша и разложилась, отравляя теперь воздух зловонием.
— В капкан бы того браконьера! — рассердился даже молчаливый Биктимер. — Загубить такого зверя!
С приближением, к седловине Иремеля снова началась горная тундра, то желтовато-бурая, то буровато-зеленая.
Вот и Кабан — главная вершина Иремеля. Подъем трудный, небезопасный. Всюду осыпи каменных глыб из белого, розоватого или серого кварцита.
Азат первым вырвался на вершину, за ним Альда с Петькой, и пока поднимались остальные, они залюбовались горным ландшафтом.
