Энола Холмс и Леди с Лампой - Нэнси Спрингер
— Пудинхи, пирохи!
— Имбирный эль!
— Рыба, рыба! Свежая селедка!
Среди прачек и других трудяг, спешащих в город, я заметила высокого мускулистого рабочего в слишком большой тряпичной кепке в шотландскую клетку. Он шел неспешно и, по моему мнению, рисковал опоздать на работу. Я прошла мимо водонапорной башни Олдгейт, огромного сооружения футов в двадцать высотой, увенчанного роскошным фонарем. Это был своего рода монумент Свету и Гигиене в Лондоне, который обозначал границу более приличного, достойного района. Там мне удалось вызвать кеб, и я попросила отвезти меня в Найтингейлскую школу для сестер милосердия.
— Есть, мисс, — сказал кучер, и я молча опустилась на сиденье, как бы предполагая, что он знает, куда меня везти: сама я понятия не имела, где находится эта школа — только слышала, что в Лондоне есть такая.
Лошадь неспешно побежала по дороге, и мой кебмен крикнул другому, проезжающему мимо:
— Эй! Не знашь, хде школа сестер милосердия?
Как выяснилось, надо было проехать по Лондонскому мосту — и на другой стороне Темзы, рядом с больницей Святого Томаса в Ламбете, стояло нужное мне здание. Выпрыгнув из открытого экипажа и заплатив кучеру, я огляделась вокруг. По тропкам аккуратного садика парами гуляли девушки в накрахмаленных белых воротничках, передниках, чепцах и таких скромных коричневых платьях, что по сравнению с ними даже мой наряд из грубой шерсти выглядел великолепно. Они шагали медленно и в полном молчании, словно выполняя определенное задание. Очевидно, это были будущие сестры.
Они не были никак во мне заинтересованы и даже не смотрели в мою сторону. Я приблизилась к массивной двери несимпатичного кирпичного здания приличных размеров, посмотрела на табличку с надписью «Входите» — и так и поступила.
Следующий знак — рука, указывающая пальцем в сторону, — привел меня в кабинет, где сидела сухонькая дама в черном.
Она окинула меня оценивающим взглядом. Ох, неужели решила, что я хочу поступить сюда учиться? Стыдно признаться, но меня охватило волнение.
— Я не за этим... то есть... я не... Я ищу кого-нибудь из семьи Найтингейл, дело важное и личное.
Высохшая дама озадаченно заморгала:
— Кого-нибудь?
— Я... м-м... мисс Флоренс Найтингейл...
Мне хотелось как можно мягче объяснить, что саму леди Флоренс уже ни о чем не спросишь, но я прикусила язык, увидев, что матрона кивнула и взяла чистый лист бумаги. Набросав на нем несколько слов, она протянула его мне.
— Саут-стрит, тридцать пять, — прочла я вслух и удивленно ахнула: — Мисс Найтингейл жива?!
Наверняка вид у меня был презабавный, поскольку худосочная дама улыбнулась:
— О, разумеется. Только совсем не выходит из дома.
Печально: будет ужасно, если окажется, что она не может ответить на мои вопросы.
— Она нездорова? Не очень... мм... ясный рассудок?
— Маразм? Ни в коем случае! — Сморщенная слива усмехнулась. — И болеет она редко. Однако после возвращения с Крымского полуострова как легла, так больше с постели и не вставала.
— Она... э-э-э... физически неполноценна?
Я очень надеялась, что нет, поскольку считала инвалидов людьми сварливыми и требовательными, которые делали вид, будто они слабее и болезненнее, чем есть на самом деле, и их выбор «неполноценности» был в какой-то мере осознанным. Не одна благородная английская семья хоть какое-то время, но страдала от тирании инвалида. Многие леди лишь притворялись больными, чтобы остальные выполняли все их прихоти. Признаться, я и сама однажды так поступила. После того как моя мать сбежала, мне пришлось провести несколько месяцев в одном доме с моим неприятным братом Майкроф- том, и я сделала вид, будто очень слаба и не могу вставать с кровати.
Однако... Тридцать пять лет добровольного заточения?!
— Она предпочитает, чтобы ее называли «человеком слабого здоровья», — заметила матрона. — Впрочем, в Лондоне нет физически неполноценного, как вы выразились, человека, который мог бы развернуть такую же бурную деятельность, как мисс Найтингейл. — Она махнула рукой, как бы прогоняя меня словно ребенка: — Ну, идите, милая. Моим стажеркам уже пора заканчивать моцион.
Когда я вышла, голова у меня гудела. Героиня мисс Флоренс превратилась в лежачую больную?! Как пали великие! Поможет ли бывшая Леди с Лампой пролить свет на тайну, окутавшую миссис Таппер?
Ламбет был районом приличным, и в полдень улицы по большей части пустовали. Тем не менее мне на глаза попался тот же самый нерасторопный рабочий в слишком большой кепке в клетку, которого я до этого видела в Ист-Энде. Возможно, он работал где-то поблизости.
Найдя стоянку кебов, я запрыгнула на сиденье одного из них и назвала кучеру адрес:
— Саут-стрит, тридцать пять.
Вместо того чтобы немедленно тронуться, он воскликнул:
— Вам в Мейфэр, мисс?!
Я удивилась не меньше, но постаралась это скрыть:
— Саут-стрит находится там?
— Да, мисс.
— Так отвезите меня туда.
Неудивительно, что он переспросил адрес — Мейфэр считался самым роскошным и дорогим районом Лондона. Старая дева, положившая жизнь на алтарь гуманитарных наук, не могла жить там, среди богатых и влиятельных сливок общества. Значит, Флоренс Найтингейл была дамой состоятельной? Только сейчас я поняла, что это довольно очевидно. Ее великие дела однозначно требовали великих затрат. Однако зачем леди из хорошей семьи, из тех, кого представляют ко двору, отправилась в кровавое месиво, в госпиталь Крымского полуострова? Почему по возвращении осталась с этими снобами и заточила себя в собственной спальне? Пока кеб, подпрыгивая на неровной дороге, вез меня на Саут-стрит, я гадала, какая же она — мисс Флоренс Найтингейл.
Однако никакие догадки не могли подготовить меня к тому, что я увидела на Саут-стрит, тридцать пять — дом у Парк-лейн с видом на Гайд-парк! Роскошный четырехэтажный особняк из кирпича с оградой из кованого железа и ставнями великолепного зеленого цвета, насыщенного, но не слишком яркого.
Я перевела дыхание и поднялась по каменным ступенькам к крепкой двери
с небольшим окошком над ней. А затем постучала дверным молотком, готовая увидеть на пороге грозного дворецкого и ответить на вполне уместные вопросы, пройти в тихую, укрытую ковром библиотеку или маленькую гостиную, где придется терпеливо ждать... Мне открыл молодой человек, не дворецкий и не лакей, в удивительно модном твидовом костюме, бриджах и коричневых гетрах. Едва взглянув на меня, он сказал:
— Проходите.
До меня донесся аромат чая, выпечки, свежих цветов, слабый шум голосов.
— Прощу прощения, — озадаченно произнесла я, —
