Жорж Байяр - Школа Детективов
Конши! Совсем как у нас!
Видя удивление своих друзей, Жюстен принялся объяснять, чем этот пейзаж напоминает ему болотистую равнину его родного Пуату. В некоторых местах поверхность прудов рассекали гряды коричневой земли, образуя сеть запутанных каналов, которые и назывались в Пуату "конши".
— Идемте кататься на лодке! — заключил он. — Это будет так здорово!..
Остальных не очень вдохновило его предложение, и на сей раз им пришлось объяснять причины. Во-первых, родители считали пруды и связывавшие их каналы очень опасными— из-за зарослей тростника и длинных водорослей, от которых пруды очищались отнюдь не так тщательно, как следовало бы. Но к этим туманным опасностям прибавлялась еще одна, которая отпугивала любителей приключений сильнее, чем запреты родителей. Это были торфяники. Хотя торфодобыча, из-за конкуренции находящегося совсем близко угольного бассейна Па-де-Кале, здесь больше не велась, берега прудов были очень топкими и обманчивыми, особенно в тех местах, где был выбран торф. Наконец, владельцы лодок — рыбаки и охотники — хранили весла в прочно закрывающихся сараях, так что воспользоваться чьей-нибудь лодкой не было никакой надежды.
— Да зачем нам весла? — удивился Жюстен. — Куда удобней пигуй!
Он объяснил, что "пигуй" — это длинный шест, отталкиваясь которым от илистого дна, можно плавать по коншам сколько влезет.
Слово "пигуй" всем показалось таким забавным, что Жюстен в два счета расстался со своей настоящей фамилией — и так же покладисто и добродушно, как во всех прочих ситуациях, превратился в Пигуя.
Он лишь посмеивался, слыша эту кличку, но с того дня все реже участвовал в общих играх. Приходя на Скалы, его друзья много раз видели, как он на лодке, оставленной кем-нибудь из рабочих, или на шаткой плоскодонке, ловко орудуя пигуем, исследует тростники.
* * *Жюстен Пигуй остался верен Роберу и Люсьену Дюмарбру. В нем совершенно отсутствовали те страсти, что бушевали в других. Ему казалось совершенно нормальным, что он, "чужак", подвергавшийся в свое время остракизму, был на стороне другого "чужака", с такой же судьбой. Люсьен был ему очень симпатичен, а Гюстав Дюмарбр чем-то напоминал одного из его дядьев в Пуату, которого Жюстен очень любил. Этого было достаточно, чтобы убедить Жюсте-на в невиновности печатника. Хотя он не делился с остальными этим простым аргументом, он-то прекрасно знал, что ошибки тут быть не может.
Однако в затею Робера помочь Люсьену в мастерской он не очень верил и поэтому после первого вечера больше не появлялся там. В ближайший четверг он вновь отправился на пруды и там, на воде, среди тростника, плыл, не особенно обращая внимания, куда движется лодка, и сосредоточенно размышлял о всяких вещах.
— Если бы еще не собака, — бормотал он про себя, как часто делал, находясь в одиночестве. — Злая собака, которая принимается лаять при любом шорохе… А вот надо же: как раз когда преступники тащат в подвал к Дюмарбру станок, она и не пикнет. Иначе ведь Дюмарбры всполошились бы: этот зверь мертвого на ноги подымет… Да что Дюмарбры: вся улица проснулась бы. Нет, тут что-то не так… И полиция явилась прямиком к Люсьену… без всяких поисков, без слежки… Видно, они были хорошо информированы… Слишком хорошо! Если все так, то у нас есть три… как выражаются в полиции… три следа. Пес, который молчит, когда должен лаять; станок, который сам собой оказывается там, где его не должно быть; и кто-то, кто извещает полицию. Ничего не получается!.. Ничего не получается…
Он, как молитву, твердил про себя это "ничего не получается" — и действительно не мог найти никакого решения.
Он обнаружил, что машинально направил лодку, как обычно, к самому большому острову на пруду, единственному, возле которого вместо простого причала был плавучий понтон. Этот остров ему особенно нравился: весь он зарос тростником, в котором пряталась избушка, построенная добротно, на каменном фундаменте. Жюстен любил сидеть возле этой странной избушки на скамеечке, которая представляла собой срубленное и слегка обтесанное цельное дерево. В самой избушке, собственно, ничего интересного не было. Дверь ее не запиралась, и он как-то раз в нее заглянул. Внутри было пусто, если не считать источенного жучком сундука и шаткого стула, весьма опасного для того, кто неосторожно решил бы на него сесть.
Подплывя к острову, мальчик выпрыгнул на понтон, держа в руках конец каната. Он собирался привязать его к одной из квадратных тумб, стоявших по краям понтона, и вдруг удивленно вскрикнул.
Вот это да!..
Он внимательно оглядел тумбу и убедился, что ее серую поверхность пересекают свежие бледно-оранжевые царапины.
Кто-то недавно тут был, — пробормотал он, привязывая лодку. — И он очень старательно прикручивал лодку к тумбе… Цепями!
Жюстен направился к хижине, и тут ему пришлось удивиться еще сильнее. Дверь была закрыта на новенький, внушительных размеров висячий замок.
Озадаченный, он сел на свою скамью. Оказывается, он ошибся: это был не его остров, здесь был хозяин, который распоряжался своей собственностью когда и как вздумается.
Жюстен почувствовал себя обманутым. Слишком уж он привык думать об этом кусочке земли как о своем владении…
Вдруг он подпрыгнул. С берега донесся металлический лязг. Его первая мысль была о лодке. Если кому-то взбредет в голову ее увести, он окажется в дурацком положении. Он рывком поднялся и застыл на месте с горящими щеками.
Шум исходил не от "его лодки". Это была лодка какого-то рыбака, который сейчас стоял к нему спиной, склонившись над цепью, которую он привязывал к причалу.
Потом человек выпрямился и повернулся… И чуть не выронил роскошную удочку из голубоватого металла, с хитрой хромированной катушкой из черной пластмассы. Удивление было взаимным. Человек был одет как настоящий рыбак: широкая куртка табачного цвета, коричневая плетеная сумка, высокие болотные сапоги. Его худощавое лицо было частично затенено полями шляпы из непромокаемой ткани.
Ты что тут делаешь, сопляк? — спросил наконец рыбак, справившись с изумлением. — Тебя кто сюда звал?
Жюстен покраснел еще сильнее. Он развел руками и пожал плечами, словно желая показать чистоту своих намерений. В то же время он энергично кивнул.
Надеюсь, не браконьерствуешь? — еще более сердито спросил человек.
О нет, мсье, — быстро ответил Жюстен. — Я гуляю.
Это твоя лодка у причала?
Д-да, мсье!
Что-то не очень уверенно ты отвечаешь. Она ведь не твоя, так? Ты взял ее без разрешения. Если бы это была моя лодка, я бы тебе показал!.. И вообще, что ты тут делаешь? Ты что, не знаешь, что это частное владение? А ну, брысь отсюда! Живо!
Человек подошел ближе и поднял голову; Жюстен смог разглядеть его получше. Очень черные брови, нахмуренные от злости, сходились над длинным и тонким, как лезвие ножа, носом. Тонкие губы казались бесцветной линией. Жюстен, ошеломленный этой встречей, не шевелился.
Ты что, оглох? — уже почти кричал человек. — Я сказал тебе: убирайся! И скажи спасибо, что я не надрал тебе уши, чтобы ты научился уважать чужую собственность! Убирайся ко всем чертям, и чтобы я тебя здесь больше не видел!
На сей раз Жюстен, кажется, понял, чего от него хотят, и поспешил "убраться ко всем чертям", как ему советовали, а если точнее, со всех ног помчался к причалу, сделав крюк, чтобы обогнуть этого чересчур вспыльчивого рыбака. Он прыгнул в лодку, быстро отвязал ее и торопливо поплыл прочь.
Ишь, псих! — бурчал он, недовольный тем, что ему пришлось бежать. — Какой вежливый!.. Наверняка это и не его остров совсем. А он еще из себя изображает!..
Жюстен долго не мог успокоиться. Его щеки и уши горели, как от пощечины.
Особенно его злило то, что — с точки зрения инспектора или сторожа — человек этот был прав.
Чего зря орать? Съем я, что ли, его остров? И с лодкой его ничего не будет… О-ля-ля!
Внезапная мысль, мелькнувшая у него в мозгу, почти успокоила его.
Ну и хитер мужик! Ведь у него даже сачка с собой нет. А еще рыбака изображает!..
* * *Как раз в это время Робер вернулся в типографию. Он не хотел тут же рассказывать мадам Дюмарбр о своем проекте издания "Мессаже дю Сантер"; сперва нужно поговорить с Люсьеном.
Конечно, — сказал тот. — Это был бы выход. Но дело в том, что папа сам писал статьи и у него был рабочий, который помогал ему в типографии. Газета, знаешь ли, требует много труда… даже если в ней всего четыре странички.
А что с тем рабочим? Его уволили?
Пришлось! Я думаю, папа вложил в газету все свои сбережения… У него, кажется, были подписчики и какая-то реклама, но все это он вынужден был вернуть, когда газета перестала выходить. И уволить рабочего.
А если ограничиться одним листом, то есть двумя страницами? Как ты думаешь, твоя мама разрешит нам использовать остаток бумаги?
