Владимир Кузьмин - Под знаком розы и креста
Вот тут Иннокентий Петрович смущается и уж в точности не понимает, как ему реагировать на такие признания. А вдруг правда? Но если нет, так уж на издевательство похоже, но как доказать? Тут еще и хихиканье начинает по классной комнате расползаться.
– Собственно говоря, меня в данном случае интересовало не то, отчего вы в окно смотрите, а та записка, что была вам передана минутой раньше, – приходит в себя учитель. – Извольте, госпожа Бестужева, отдать ее мне.
Вот кто тянул меня за язык про эту мнимую глухоту говорить? Я же поняла, для чего учитель подошел ко мне, и почти вывернулась, сбила его с толку, пересказав его же слова. Ну и про воробьев разговор его отвлек. А тут мое хулиганское заявление настроило его против меня, вот он и вспомнил про злополучную записку, которую мне вполне могли передать более аккуратно.
– Иннокентий Петрович, ну зачем вам наши девичьи тайны?
– Секретничать извольте после уроков, а не вместо них! Давайте записку и не срывайте урок!
– Пожалуйста, пожалуйста! – я протягиваю учителю свернутый в несколько раз кусок тетрадного листа.
– Да это шифр какой-то! – восклицает Иннокентий Петрович, а Огнева бледнеет и даже чуть съезжает под парту. – Что сие означает: «3 ст. м. 2 я. щеп. соли»?
– Три стакана муки, два яйца и щепотка соли. Это рецепт пирога с рыбой. Очень вкусно получается, если желаете, я вам после уроков перепишу без сокращений, пусть ваша кухарка попробует приготовить…
– И чья это записка? – не желает уходить в сторону историк.
– Моя. Вы вот и почерк можете сравнить.
– Но вам же ее передали…
– Совершенно верно. Я списывала рецепт на перемене, потом машинально свернула его в несколько раз и обронила. Его подняли и передали.
Рецепт, конечно, очень вовремя подвернулся, хотя сворачивать его и пришлось только что в кармане фартука, где он попался мне под руку по счастливой случайности.
– Так что это и не записка выходит, а просто возвращение потерянной вещи. Это же совсем другое дело, Иннокентий Петрович, не правда ли? – тараторю я, чтобы не стали спрашивать, кто же поднял и передал, а то ведь придется отвечать, и ответ мало кому понравится, пусть и последствий не должно быть.
– Достаточно, сударыня, достаточно. На чем я там остановился?
– Михаил Федорович Романов вступил на престол в лето одна тысяча шестьсот тринадцатое от Рождества Христова, и тому предшествовали следующие события… – подсказала я.
– Спасибо. Итак, о событиях, предшествовавших началу царствования первого из представителей ныне правящей династии…
Меня вся эта перепалка больше развлекла, чем напугала. А вот Огнева и Эрисман со страху чуть не умерли. Впрочем, поделом им, незачем такого рода послания, связанные с их тайным обществом, на уроке писать да еще передавать неуклюже. Нам почти любые шалости с рук сходят, но из той записки достало бы для грандиозного скандала двух слов: тайное общество! Да будь это общество тысячу раз безобидным, а досталось бы каждой по первое число. Даже мне, хотя я-то как раз от участия в обществе отнекиваюсь как только могу. Но не станешь же про это говорить и выгораживать себя!
Ладно, нужно будет сказать Огневой, что такой урок нельзя так просто не учитывать. А пока стоит додумать тот план действий, что мы с мальчиком Степкой накануне набросали.
За чаем мы больше про книжки Жюля Верна разговаривали, а после прошли в мою комнату, Степан рассказал, кто он такой, поведал все, что ему известно о Михаиле, и мы принялись составлять план сыскных мероприятий. Хороший план, только я в него не стала включать очень многое. Степан, конечно, вызывал полное доверие, но не могла же я ему поручать слишком сложные задания. И говорить про них при нем тоже не хотелось, вдруг обидится, что его в стороне оставляют.
Итак, Степану, который очень удачно живет в паре кварталов от домов, где проживал у тетушки Михаил и где квартировал Пискарев, поручено в первую очередь через таких же мальчишек разузнать все, что в тех домах говорится об убийствах. Мальчишки зачастую обо всем знают не меньше и даже больше взрослых.
О том, как развиваются события в полиции, должен сообщить адвокат, о котором мне пока ничего не известно, кроме имени и фамилии. Стоит, видимо, хоть какие-то справки и о нем навести, мало ли, что они с Михаилом знакомы. Ну да это сделать просто.
Следующим пунктом стоят знакомцы Валентина Пискарева. Я предполагала навести о них справки у Клары Карловны уже завтра, на именинах ее сына. О нем самом справки наведет Петя.
А вот теперь что касается лично меня…
Но додумать мне не дал звон колокольчика в коридоре.
На этот раз я сама подошла к неразлучным руководительницам тайного общества, чтобы устроить им разнос.
– Ох, Бестужева, какая ты молодец! – сообщила мне Зинаида. – И как ты сумела вместо письма от Огневой этот рецепт подсунуть?
– Ловкость рук и никакого мошенничества, – отмахнулась я. – Кстати, дать вам рецепт списать?
– Так его же Иннокентий забрал!
– А я его наизусть помню.
– Вот еще, не хватало нам стряпней заниматься! – фыркнула Огнева.
– Сашенька-душенька, – не удержалась я от колкости, – стряпней заниматься много полезнее, чем тайными обществами. И уж окажи любезность, не пиши мне записок во время уроков. У меня при себе один рецепт, и тот случайно под рукой оказался.
Огнева помрачнела, но согласилась, что переписка такого рода слишком опасна, лучше уж перемены дождаться и пошептаться в уголке.
– Бестужева, а ты все равно скажи, как ты записку подменила, жуть как интересно! – попросила Зинаида.
– Я вашу записку в карман сунула, а там еще один листочек оказался. Я его, как сумела, одной рукой свернула и отдала учителю. Все.
Эрисман тут же зашарила по карманам в поисках листочка, чтобы проверить, как его можно, не вынимая руки из кармана, свернуть несколько раз. Мы с Огневой с восхищением наблюдали, как из карманов извлекались самые неожиданные вещи. Обертка от плитки шоколада. Несколько перышек для ручки, достав которые Зинаида сильно смутилась, видимо, до сих пор потихоньку играла в перышки[29]. Из другого кармана были извлечены пуговица неизвестно от какого платья, заколка для волос и четыре игральные карты.
– Постой, не убирай! – потребовала Александра. – Это не из моей ли колоды? Ты, верно, жульничала, когда мы играли, вот и спрятала карты в карман.
– Делать мне нечего, как жульничать. А карты, может, из твоей колоды, я что, помню, что ли? Хочешь, забирай!
И протянула карты Огневой в самый для того не подходящий момент.
– Игра в карты по сути своей безнравственна и по сей причине запрещена Уставом, – прорычали позади нас.
– Здравствуйте, Савелий Парфеныч! – вразнобой поздоровались мы с директором гимназии.
– Здравствуйте, сударыни. У кого уж не ожидал карты в руках увидеть, так у вас!
– Савелий Парфеныч, эти карты не для игры, – пришлось как всегда выкручиваться мне, хотя я и здесь была ни при чем. – Да у нас их всего четыре штуки.
– Тогда уж поясните, для какой такой надобности они у вас здесь, в гимназии?
– Мы же готовим номера к концерту!
– Все равно не понимаю, при чем здесь карты!
– Для показа фокусов!
Директор глянул на нас с подозрением и потребовал показать фокусы.
– Вот гляньте, пожалуйста! – предложила я, развернув карты лицом к директору и рубашкой к себе. – Выберите одну из них, но мне не говорите какую. Выбрали?
Я тщательно перетасовала карты и, протянув их директору на вытянутой ладони, предложила:
– Какой, по вашему мнению, лежит выбранная вами карта: сверху, второй, третьей или в самом низу?
– Пожалуй, что вторая сверху.
Я подняла по очереди две верхние карты:
– Вы ошиблись, Савелий Парфеныч. Выбранная вами карта лежит в правом кармане вашего мундира.
Директор погрозил мне пальцем, но в карман все ж таки руку засунул. И извлек оттуда карту.
– Это как же? – искренне удивился он, растеряв всю свою строгость.
– Ловкость рук и никакого мошенничества. Только нам нужно еще пару фокусов разучить, а то одного мало для номера получается.
– Ну-ну… Что ж, не стану запрещать, напротив, весьма заинтересован и заранее жду вашего показа.
Директор ушел, Огнева повернулась ко мне:
– Бестужева, это что? Это, выходит, нам теперь нужно карточным фокусам обучаться! Ужас какой!
– Да ничего ужасного, напротив, очень увлекательно, – не согласилась Эрисман. – Даша, я готова учиться!
– Да, придется учиться, – вздохнула я. – Раз уж мне в голову не пришло ничего более умного.
11
За обедом маменька стала интересоваться моими делами в гимназии.
– Мне вот придется на празднике с номером выступать, – пожаловалась я.
– Неужто петь станешь?
– Нет. Хорошо, хоть не петь.
– Да отчего же ты к этому так относишься? Тебе позаниматься, может, и станет получаться.
