Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной
— А потом что с ним было? — спрашивал огорченный Степка.
Этого Маюнна уже не знала.
Еще Степке очень нравилась кухлянка, в которой Маюнна ходила в школу в сильные морозы, сшитая, как она объяснила, из шкур молодых оленей. А на капюшоне вокруг лица — красивый длинный мех россомахи. И этот же мех — по краю рукавов и на подоле. Спереди, на груди — четырехугольный кусок шкуры белого медведя. А на спине — замшевые ленточки с цветными бусинками на конце.
А теперь вернемся в Германию 1933 года, о которой Степка примерно за два месяца упорной работы узнал решительно все. Как? Да очень просто — сидел часами то в школьной, то в сельской библиотеке, а также в Интернете: Степкин дядя, материн младший брат-студент, приехав на каникулы, разрешил ему пользоваться своим ноутбуком. И подключил в их дом Интернет — на вырост, чтобы потом, когда у Степки компьютер появится, он уже был.
А потом произошло чудо — по-другому Степа это про себя не называл. В их поселок приехал председатель правления общественной организации «Винт» (это такое сокращение — ветераны плюс интеллигенция: В-инт). И с ним профессор — член правления. И они провели в их школе письменный конкурс под названием «Русским языком вам говорят!».
Объявили, что конкурс этот по уровню рассчитан на 9 — 11 классы. Но это совсем не проверка знания правил, которые проходят в разных классах. А просто — проверяли, кто как владеет родным языком. Поэтому, сказал председатель правления «Винта», бывший разведчик в афганской войне Мосин, к участию приглашаются все желающие. Можно попробовать свои силы и пятиклассникам, и шестиклассникам. Потому что тут не всегда от возраста зависит. Иногда парень уж бреется давно, а двух слов толком связать не может, только и знает «блин» да «короче».
И Степка — он был в седьмом уже классе — решил попробовать.
Полтора часа сидел — писал ответы. На двадцать шесть, между прочим, разделов. А в каждом — по несколько вопросов.
Например — пояснить значение слов «отнюдь» и «окоем». Или — просклонять в единственном и множественном числе слово «туфли», да еще с ударением.
…Когда итоги подводили, с этими туфлями оборжались.
Несколько девчонок вообще написали: «Единственного числа слова „туфли“ не существует». Ну не потеха? А ведь туфли-то они все-таки еще носят, не совсем перешли на сапоги и кроссовки. Как же это — «не существует»? А если у одной ее туфли каблук сломался?.. Или одна туфля дома куда-то завалилась? Как она про нее скажет-то?.. Ну, Степка выступать, конечно, не стал, только смеялся потихоньку. Там еще одна девчонка — из пятого класса, а кажется, что из третьего, маленькая совсем, — написала, что множественное число — «туфельки». Так Степке это даже понравилось. Такая смешная девчонка.
И вот что непонятно — все ребята как один написали правильно: единственное число — туфля. И ударение правильное поставили, на первом слоге. А девчонки, которые эти самые туфли носят, писали как малахольные — туфель. И даже — туфль. Если же все-таки туфля — то уж ударение ставили на последнем слоге. С чего бы это?
В общем, каждый свою дурь, как мог, показывал.
Слово «отнюдь», например, никто почти не знал. А Степке оно очень хорошо было знакомо. Их учитель истории каждый день его употребляет. Спросит, например, когда Наполеон со своей армией в Россию вошел, а кто-нибудь и ляпнет — «В 1905-м!». А Силантьич ходит по классу, потирает руки, будто ему зябко, и говорит: «Отнюдь!» Все ведь, кто у него учился, это слово слышали сто раз — почему значения-то его не знали? Непонятно.
А про «окоем» Степке двоюродный брат-студент ненароком однажды объяснил:
— Это, — говорит, — сколько око твое объемлет: все, что вокруг себя видишь, — до горизонта.
И вот Степан, когда писал ответы на конкурсные вопросы, вспомнил вдруг это объяснение! И оказалось: среди всех-всех-всех — человек шестьдесят работы писали — он один и знал значение этого слова. То есть — отдельное спасибо брательнику.
А еще надо было объяснить значение слов «аллюзии» и «иллюзии».
Иллюзии — это многие старшеклассники знали: мечтанья всякие несбыточные. А аллюзии — опять никто не знал. И Степка тоже нипочем бы его не узнал, если б не Валленберг. Он много чего про его короткую жизнь читал. И если встречалось непонятное слово — а они поначалу чаще ему встречались, чем понятные, — обязательно смотрел в словаре. Это у него такое правило было. И вот так и узнал про аллюзии — это когда намеки на что-то. Пишут вроде про одно — а намекают на другое. И в гитлеровской Германии и Советском Союзе цензура эти аллюзии у писателей и журналистов выискивала и вычеркивала.
Но не об этом сейчас речь, а о том, что Степан нежданно-негаданно отхватил на другой день, когда итоги подводили, первую премию. И это было не хухры-мухры какое-нибудь, игрушки-побрякушки, куколки-зверюшки, а — целый ноутбук!..
Мать, когда он принес его домой — и грамоту еще, что награждается первой премией, — заплакала. И сказала: «Вот зачем ты у меня словари-то покупать просил!» И деньги на Интернет дала.
И Степины дела по Валленбергу с того времени пошли гораздо быстрее.
Глава 19. Опять в Москве. И в Омске. «Приключения Гекльберри Финна» и начало новых приключений Тома Мэрфи
…Насчет документа с адресом Жени в кожаной папке с золотыми уголками Дима послал эсэмэску Ване Бессонову. Тот оказался еще в Москве, хотя и собирался вскоре домой, в Петербург. Они поговорили по телефону, Дима удостоверился, что и папка, и документ — целы. Сейчас нужды в них не было. Они понадобятся потом, для суда. В том, что суд над теми, кто гнался сейчас за Женей, рано или поздно будет, — Дима не сомневался. Он непоколебимо верил в конечное торжество справедливости.
А сейчас нужно было начинать срочные действия по защите Жени от смертельной угрозы.
Звонить ей самой Дима не хотел. Нельзя так пугать девочку.
Не было сомнений, что немного знакомые Диме Саня и Леша, которым его отец поручил Женю, и так берегут ее от любых неожиданностей. Но прямая киллерская угроза обостряла ситуацию. Если бы отец был сейчас в Москве — начинать, бесспорно, надо было бы с него. Но отец выехал по своим оборонным делам, и связи с ним в такой ситуации не было — за исключением только уже произошедшего с кем-либо из близких несчастного случая. Вернется он через два дня. Предупредить «афганцев» об опасности Дима, конечно, мог и без него. Но, сын человека военного, он хорошо знал, что по-настоящему действенной будет для них только информация, идущая от генерал-лейтенанта. В этом сообществе действовали свои психологические законы.
Но даже если их сейчас предупредить — к чему Дима, конечно, склонялся, — все равно он помнил, что оба водителя были без оружия. Удачным приемом рукопашного боя далеко не всегда опередишь выстрел. В любом случае надо было как можно скорее там, на месте, создать вокруг Жени еще более плотное кольцо защиты. Может быть, даже несколько колец — прежде чем удастся поднять для обеспечения ее безопасности, так сказать, регулярные силы правопорядка.
Дима узнал — все от того же Фурсика, — что Том Мэрфи задержался в Омске. Сейчас это было очень кстати. Потому что там адвокат Артем Сретенский — главная их опора — под рукой.
Дима знал, что только что в Омске взяли настоящего убийцу Анжелики. Из телеобзора новостей о девочке, оказавшейся под арестом, он понял, что это скорей всего заказчица убийства — ему было кое-что известно о ней от Фурсика. Теперь он думал и о том, что Олегу Сумарокову замаячила свобода. То есть — приближается то, ради чего Женя и пустилась в свой далекий и, как оказалось, крайне опасный путь… Он решил Тому звонить — потому что писать буквами, что Женю хотят убить, у него как-то не получалось.
В тот самый час, когда Дима собирался подымать Тома Мэрфи по боевой тревоге, тот сидел очень далеко от Москвы в уютном кресле под торшером в доме родителей своего друга детства Петра Волховецкого — сами родители уехали отдыхать в Турцию. Сидел и с наслаждением читал «Приключения Гекльберри Финна». Правду сказать, читал не в первый раз и даже не во второй. Но почти с тем же интересом. Такая уж это книга.
В тот момент Том как раз читал про то, как его тезка Том Сойер объясняет Геку, что беглый негр Джим, запертый в сарае, обязательно должен вести дневник — на своей рубашке. «Какой еще дневник? Джим и писать-то не умеет!» Но для Тома это как раз неважно: пусть ставит какие-нибудь значки. А перо они ему сделают из оловянной ложки. «Да что ты, Том! Можно выдернуть перо у гуся — и лучше, и гораздо скорей». Но Том Сойер знает, что узникам так положено. «Гусиным пером они и писать ни за что не станут, хотя бы оно и оказалось под рукой. Это не принято.
