Астрид Линдгрен - Суперсыщик Калле Блумквист
И тут он увидел… На стене имен не было! Их перечеркнула толстая полоса фломастера, так что ничего нельзя было прочитать.
- Вот тебе и раз! - громко сказал Калле. - Неужто какой-то призрак былых времен, который терпеть не может, когда расписываются на стенах, явился и стер все следы?
Калле содрогнулся от ужаса. Но можно ли представить себе призрака, вооруженного фломастером? Калле вынужден был сознаться самому себе, что это малоправдоподобно. Но кто-то же, в самом деле, сделал это!
- Как я сразу не сообразил? - прошептал Калле. - Дядя Эйнар! Ясное дело! Ведь дядя Эйнар пытался помешать нам писать свои имена, и дядя же Эйнар перечеркнул их вообще. Он не хотел, чтобы кто-нибудь хотя бы когда-нибудь, спустившись вниз, в подземелье, узнал о том, что мы были здесь!
Настолько-то Калле соображал! Но когда мог дядя Эйнар перечеркнуть их имена?! Ведь имена - совершенно точно - целые и невредимые красовались на стене, когда они в прошлый раз покидали развалины.
- Ой, какой же я дурень! - сказал Калле. - Да конечно же, ночью!
Дядя Эйнар побывал в развалинах замка нынче ночью. Поэтому-то он и купил карманный фонарик. Но неужели же он и вправду положил столько трудов только на то, чтобы замазать несколько имен на стене? А что тогда ему делать в сарае, где хранились инструменты и снасть? Может, взять оттуда фломастер?
Калле презрительно расхохотался. А потом огляделся вокруг, пытаясь обнаружить какие-нибудь другие следы визита дяди Эйнара. Через маленькие отдушины в стенах подвала туда проникал скупой свет, но его не хватало, чтобы осветить все углы и закоулки. Да и вообще, кто поручится, что дядя Эйнар побывал лишь в этой части подземелья, расположенной ближе всего к лестнице, там, где Калле, Ева Лотта и Андерс написали на стене свои имена? Подвал был большой. Темные ходы разветвлялись в разные стороны. У Калле не было ни малейшего желания продолжать свою изыскательскую экспедицию под сумрачными сводами и дальше. Да это и вообще бесполезно, раз нет фонарика.
Но одно ясно: дяде Эйнару не видать больше свою отмычку. Это Калле решил совершенно безоговорочно. Разумеется, совесть его чуточку восставала, говоря, что нельзя присваивать чужое, но Калле быстро заставил смолкнуть все доводы своей мятежной совести. Зачем отдавать дяде Эйнару отмычку? Кто знает, какие еще двери собирается он открывать с ее помощью? Если дядя Эйнар действительно личность подозрительная, то он, Калле, скорее всего, совершил доброе дело, изъяв ее. А кроме того, уж очень соблазнительно - сохранить ее для себя. Андерс, Ева Лотта и он могли бы устроить себе в этом подвале штаб-квартиру, они могли бы обыскать там каждый уголок и выведать, что делал в подземелье дядя Эйнар.
- Последнее - важнее всего, - решил для себя Калле.
Он уже собрался уходить, как вдруг у самой нижней ступеньки лестницы заметил какой-то крошечный белый предмет. Быстро нагнувшись, он поднял его. Это была жемчужина - белая, сверкающая жемчужина.
5
Калле лежал на спине под грушевым деревом. Ему хотелось как следует подумать, а это лучше всего получалось у него в лежачем положении.
- Вполне вероятно, что жемчужина лежала там со времен Густава Васы [11] и что какая-нибудь тяпа-растяпа - знатная дворянская девчонка - спустилась в погреб за бутылкой светлого пива да и рассыпала там свое жемчужное ожерелье, - рассуждал прославленный сыщик Калле Блумквист. - Но возможно ли это? Когда решаешь криминалистическую задачу, - продолжал он, поворачиваясь на бок, чтобы заглянуть в глаза воображаемому собеседнику, - нужно всегда считаться с реальностью, - знаменитый сыщик крепко ударил кулаком по земле, - а истина, реальность состоит в том, что жемчужина эта не лежит там со времен Густава Васы, потому что в таком случае нашелся бы, верно, кроме меня, еще какой-нибудь глазастый парень, который мог бы найти ее. Вообще-то, если жемчужина лежала здесь не далее чем с позавчерашнего дня, когда мы были в подземелье, то столь бдительный молодой человек, как я, обнаружил бы ее тотчас же. Особенно если бы так же тщательно осмотрел земляной пол. Да, да… - Он, словно защищаясь, отмахнулся рукой от воображаемого собеседника, который выражал ему свое восхищение. - Это же самая обыкновенная рутинная работа и ничто иное. Таким образом, какой вывод можно сделать из вышесказанного? С величайшей приверженностью к истине можно утверждать, что этот так называемый дядюшка Эйнар потерял жемчужину во время посещения развалин замка. Может, я не прав?
Воображаемый собеседник явно не возразил ему, потому что прославленный сыщик Блумквист продолжал:
- Спрашивается: видел ли кто-нибудь дядюшку Эйнара с жемчужным ожерельем на шее? Расхаживает ли он по городу, так и сверкая жемчужинами и драгоценностями? - Рука знаменитого сыщика решительно хлопнула по земле: бац! - Определенно нет! Поэтому, - и он схватил воображаемого собеседника за отворот пальто, - если этот дядюшка Эйнар расхаживает тут, сея вокруг жемчуга, то вправе ли я рассматривать это как крайне подозрительное обстоятельство или нет?
Ни малейшего возражения не последовало.
- Однако, - продолжал суперсыщик, - разве я из тех, кто судит на основании одних лишь инди… индиций? [12] Дело это необходимо расследовать, и я полагаю, я осмеливаюсь утверждать, что я с этим справлюсь.
Тут воображаемый собеседник разразился таким потоком лестных суждений относительно детективных способностей господина Блумквиста, что самому господину Блумквисту они показались даже чуточку чрезмерными.
- Ну, ну, без преувеличений, - мягко сказал он. - Лучший сыщик, который когда-либо существовал на свете?… Это все же несколько преувеличено. Лорд Питер Уимси тоже был не промах!
Калле достал записную книжку. Под рубрикой «Особенно подозрительные обстоятельства» он добавил: «Наносит ночные визиты в развалины замка. Теряет жемчужины».
Очень довольный, он перечитал все свои записи о дяде Эйнаре. Теперь для полноты счастья оставалось только одно: получить отпечаток пальца дяди Эйнара! На это ушло все утро. Он часами болтался вокруг своей жертвы, подставляя ей самым коварным образом маленькую штемпельную подушечку из своей домашней игрушечной типографии. Он надеялся, что дядя Эйнар по рассеянности поместит указательный палец сначала на подушечку, а затем на нужный листок бумаги. Но как ни странно, дядя Эйнар так и не попался в ловушку.
- Видать, продувная он бестия, - фыркнул Калле.
Оставалось одно - усыпить его с помощью хлороформа, а затем попытаться взять отпечаток пальца, пока дядя Эйнар без сознания.
- Валяешься тут, лодырь несчастный, а представление через пятнадцать минут!
Андерс, повиснув на заборе, бросал уничтожающие взгляды на кейфовавшего Калле. Хорошо отдохнувший Калле вскочил. Нелегко быть одновременно и сыщиком, и артистом цирка! Он пролез через дыру в заборе и помчался во всю прыть рядом с Андерсом.
- Хоть кто-нибудь пришел? - задыхаясь, спросил он.
- Спрашиваешь! - ответил Андерс. - Все места заняты. А многие стоят.
- Тогда мы, верно, почти разбогатели?
- Сбор - восемь крон пятьдесят эре, - ответил Андерс. - Вместо того чтобы валяться на зеленой лужайке, как турецкий паша, ты бы лучше сменил Еву Лотту в кассе.
Они ринулись вверх по лестнице на чердак пекарни. Там уже стояла Ева Лотта и смотрела в щелочку между ставнями.
- Битком набито! - сказала она.
Калле подошел к окну и тоже заглянул в щелочку. В саду сидели все ребята из их квартала, а также несколько пришлых чужаков. Кроме того, на самой передней скамейке восседал, словно на троне, дядя Эйнар. Рядом с ним сидели пекарь и фру Лисандер, а на следующей скамейке Калле увидел собственных папу и маму.
- Я так нервничаю, что у меня ноги подкашиваются, - пискнула Ева Лотта. - Будьте готовы к тому, что в акробатическом номере я свалюсь вам прямо на голову. И конь, который развозит хлеб, не в духе, так что опасаюсь худшего, зря я его дрессировала!
- Смотри! Не опозорь нас, - строго сказал Андерс.
- Пора начинать! - нетерпеливо воскликнул дядя Эйнар.
- Полагаю, это решаем мы, - заметил директор цирка.
Но все же надел на голову свой цилиндр (вернее, цилиндр пекаря Лисандера), открыл люк, схватился за веревку и приземлился на арене. Ева Лотта изобразила резкие звуки трубы, а публика доброжелательно зааплодировала. Тем временем Калле прокрался вниз по лестнице, отвязал коня, который развозил хлеб, а теперь стоял, привязанный к дереву. На глазах радостно удивленных зрителей он протащил животное между скамейками. Директор снял цилиндр, учтиво поклонился, затем схватил бич, прислоненный к стене пекарни, и громко щелкнул… И сам он, и публика ожидали, что конь, развозивший хлеб, пустится бодрой рысью вокруг арены. Но у коня был совсем другой настрой. Он только тупо глазел на публику. Директор еще раз ударил бичом и громко, так, чтобы слышала публика, прошептал:
