Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова
Когда открыл – у костра уже была Катькина и Лёхина мать: я её и узнал-то только по грибному ножичку. А Миха ещё мелко крестился. Хотелось выскочить туда, к нему, но было нельзя. Я лежал, старательно не глядя на Юрича, на женщин, от которых мало что осталось. Лежал и уговаривал себя, что надо увидеть всё, что хотел, чтобы уже уйти, убежать отсюда навсегда. Они испугаются меня. Они не покажутся мне. Как в тот раз, когда мы видели только псов.
Псов не было. Я бегал глазами по пустырю, насколько позволяло моё укрытие, я видел людей, но не собак. Миха отшатнулся от призраков, ступил в костёр, взвыл, выдернул ногу, захлопал руками по штанине, прихлопывая искры.
– Только скажи мне, что ты смотался, больная аптечная ромашка!
Если ругается – значит отходит. Креститься он точно перестал, был занят штанами, но я всё-таки тихо буркнул:
– Я здесь.
Убитые стояли молча, за спинкой скамейки, будто чего-то ждали или позировали для фотографии. Они стояли ко мне лицом, и мелькнула мысль, что они видят меня, знают, что я здесь, смотрят… Я тоже смотрел. Смотрел и не видел, не понимал. Я думал: взгляну только – и сразу-сразу всё пойму… И тут в свет костра вышел Лёха.
Он прошёл вдоль огня, сел на скамейку, которую мы с ним делали, на которой сидел до этого тысячу раз, и туда, где только что сидел Миха, лицом ко мне, спиной к своему деду и остальным. Взял прутик, поворошил в костре. Он поднял на меня глаза – и тогда я взвыл.
Всё, чего я боялся, всё, о чём догадывался, но боялся об этом подумать, весь мой стыд и весь мой ужас – всё оказалось правдой. Дед Витя не врал. Ни в чём.
Миха удивлённо замер на одной ноге, глядя то на меня, то на Лёху, а я, уже не скрываясь, вскочил, споткнулся о спальник, зацепил носом горелую деревяшку забора, завопил «Бежим!» и стал нашаривать в кармане телефон: вот дурак, выключил, может быть, сейчас уже поздно, а я выключил…
Миха через секунду был рядом со мной, костёр не потушил, плевать, тут нечему гореть, кроме наших скамеек, и пусть их, туда им и дорога…
– Ты чего, Ромашка? – голос его был нарочито бодрым, как будто не крестился как пропеллер пять минут назад. – Эти вроде ничего ребята, не болтливые. Говорил: «Сам испугаешься!», – так нет, не послушал дядю Мишу, пошёл куда не надо…
– Заткнись! – Я понимал, что он это всё болтает, чтобы успокоиться, и всё равно… Телефон не хотел включаться. Заряжен же вроде, заряжен, давай…
– Кому ты собрался звонить, ночь на дворе.
– Мне, не я… – Наконец этот несчастный кирпич осветился весёлой заставкой. – Мне… Катька. Катька в опасности, бежим!
Вряд ли Миха тогда понял: я был слишком зол и встревожен, чтобы внятно объяснить. Но побежал со мной без вопросов к дому деда Артёма. А я понял всё, как только увидел Лёху. Как только он сел на скамейку, за которой стоял его вечно молодой дед. Я узнал третьего мальчика.
Глава XX
БЕРЁЗА
Дорога плясала в свете фонаря, больно била ступни – так, что в ушах отдавалось. Катька. В это трудно было поверить, но в тот момент я не верил, а знал, иначе отмахнулся бы, ведь это так легко. Катька. Миха бежал за мной, оглушительно топая, даже эхо разносилось от его шагов. Мне казалось тогда, что мы перебудим всю деревню, и хорошо, и правильно, пусть знают, пусть видят, мало ли кто ещё может нарваться, мало ли кто там у псины следующий… Но дома стояли такие же слепые и чёрные, никто не спешил к нам на помощь.
К деду Артёму мы ворвались не притормаживая, Миха ещё пытался придерживать двери, чтобы не хлопали, но в спящем доме звук всё равно получился оглушительный.
– Катька! – я влетел в Катькину комнату, хлопнул по выключателю – и тут же зажмурился: то ли от света, то ли от того, что увидел.
Скомканное одеяло, сбитый половичок у кровати, разбросанные тапочки, одежда на стуле. Катьки не было. Псины тоже. Из соседней комнаты раздавался размеренный храп деда Артёма. Я подумал, что его здоровый сон в последние дни – тоже заслуга псины. Дед Артём давно жаловался на бессонницу: днём мог вырубиться, едва присев, хоть за столом, хоть у телевизора, а ночью – нет. Бродил по дому молчаливой тенью, разгадывал кроссворды, перечитывал древние детективчики в мягкой обложке, у него их целая библиотека…
– Нету… – Миха заглянул в комнату из-за моего плеча. – И где искать?
Я оттолкнул его, протопал как конь по коридору, распахнул дверь в дедову комнату, уже зная, что зря, нечего Катьке там делать. Врубил свет… Дед Артём мирно храпел в своей кровати, уронив на одеяло раскрытую книжку. Нету. Нету Катьки, надо бежать, может быть уже поздно… Чувствуя, что теряю время, я всё-таки сунулся на кухню, мне хотелось убедиться, чтобы не сомневаться потом, когда побежим в лес – или что там псу в голову пришло? Я знал только, что ничего хорошего…
– Где?! – это сказалось на собачьем языке, легко, само собой, как в том сне. – Где?! Убью!
– Не мешай мне… – ответ был неуверенный и какой-то тихий, робкий. В голове мелькнуло изображение моей улицы, козырёк над дверью, лес за домом, далеко-далеко…
– Ромка! – Миха тряс меня за плечо. – Ромка, не спи, надо бежать. Куда, правда, не знаю…
– Знаю! – Я проскочил мимо него в коридор, вырвался первый на улицу. В лицо ударил ветер, холодный, колючий, злее и сильней, чем несколько минут назад.
– Не мешай мне… – это звучало уже не как угроза. В собачьем языке нет интонаций, но настроение ты слышишь. Я мог поклясться, что псина не угрожает, а… боится?
– Я те щас так помешаю!.. – я вложил в это всю злость и отчаяние – и как будто почувствовал, как далеко, наверное, в паре сотен метров от меня, псина вздрогнула. Физически, как человек, дёрнула мышцами и, кажется, вильнула хвостом…
Я вырвался за калитку и рванул к своему дому. Миха как будто приотстал, но оглядываться было некогда.
– Не мешай. Нельзя. Нельзя мешать… – Он скулил! Наверное, всё-таки не вслух, так, внутренне, на этом странном собачьем языке из моего сна. Я не удивлялся тогда, вот ни капельки, слишком боялся за Катьку, слишком был зол на пса, и эти две
