Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова
– Скорее!
Я бросился за хвостом. Бежалось легко, словно и нет земли под ногами. Впереди на горизонте показалась полоска рассвета, а через несколько секунд и само солнце взошло. Я не думал, что это странно, я бежал за собакой, потому что было нужно бежать, не спрашивая зачем. На бегу я прочёл название улицы – Чеховская, как у нас, – и не удивился: мало ли улиц с таким названием?
Мы подбежали к допотопному дощатому дому, длиннющему, как спортзал, с огромным двором. Солнце уже стояло высоко, хотя мне показалось, что бежали мы всего несколько минут. Собака нырнула за калитку, я вошёл за ней и встал.
Двор, который секунду назад был пустым, кишел ребятнёй. Тут и там носились мальчишки разного возраста в синей школьной форме из старых фильмов, девчонки в чёрных форменных фартуках: две стояли, растянув длиннющую резинку, связанную кольцом, третья прыгала…
– Идём! – Собачий хвост мелькнул в этой разномастной толпе, я пошёл за ним.
Школьники не обращали на меня внимания, как будто не видели, но чудесным образом как-то сами расступались передо мной: я никого не толкнул, не задел, даже не налетел, хотя бежал так же легко и быстро.
Мы обежали домину, выскочили на задний двор, и собака села: пришли. С этой стороны у строения не было окон, ни единого. На вытоптанной земле валялось поваленное дерево, давно сухое, и какой-то мусор. В глубине двора, шагах в десяти от нас, трое мальчишек, Катькиных ровесников, лупили четвёртого.
* * *
Они что-то кричали, но я не разбирал слов, будто звук пропустили через специальный фильтр, который делает его далёким и неразборчивым, как сквозь подушку. Мальчишка валялся на земле, закрывая голову, эти трое лупили от души…
– Эй! – Я рванул туда, но тут же встал как вкопанный, повинуясь неслышному приказу гончей. Просто ноги перестали слушаться меня и послушались её. Я знал откуда-то, что она со мной делает, но не успел ни удивиться, ни испугаться: надо было срочно разнять…
– Поздно, – объяснила собака. – Давно.
Я наконец начал понимать: старая школьная форма, название нашей улицы на допотопных незнакомых домах…
– Это наша деревня? Сгоревшая школа, да? – я сказал это не вслух, не как крикнул «Эй!» мальчишкам, – я сказал это вроде как про себя, но не словами. Как собака разговаривает со мной, не открывая рта. Испугался, что она не поймёт.
– Да. Бежим. – Гончая легко перепрыгнула завалившийся забор, и я не думая рванул за ней.
Земля легко ушла из-под ног, как будто я всю жизнь этим занимался, и так же легко вернулась опора – без всякого удара, даже, кажется, без звука…
– Куда?
– Увидишь.
Она бежала вниз по улице, смешно обгоняя себя задними лапами, а я всё не мог перестать рассматривать эти старые дома. Я даже пытался гадать на бегу, где был чей, но просто не успевал разглядеть, да и вряд ли это что-то дало бы. Нашего не было. На его месте стояла какая-то убогая избушка, и чёрная берёза во дворе была ещё тонким прутиком. Гончая вела меня вниз, к реке, на всём пути я узнал только голубое строение почты: оно было новёхоньким – по-моему, даже ещё пахло краской.
Мы ловко сбежали вниз по склону и опять наткнулись на тех четверых. Они были уже старше, в классе, наверное, третьем. С ними были два щенка, привязанных к поваленному дереву. Гончая села, приглашая меня посмотреть.
Трое окружили четвёртого, раздавая мелкие тычки и что-то громко выкрикивая, а я по-прежнему не разбирал слов, хоть и стоял совсем рядом. Явно назревала драка. Очередная нечестная, трое на одного…
Я видел лица, и они даже показались мне знакомыми, все четверо, но этого же не могло быть, это же случилось очень давно…
– Какой год? – я опять спросил это на собакином языке, и она поняла:
– Не знаю, давно.
– Почему не слышно?
– Не я помню. Не было меня.
– Что значит «Не я помню»?
Парня опять били. Хоть я и не разбирал слов, а звуки ударов слышал отлично, потому что зажмурился, чтобы этого не видеть. Я словно чувствовал на себе каждый их удар и, кажется, вздрагивал.
– Мальчик, который слышал. Он вспомнил. Он мне рассказал.
– Он один из них?
– Его бьют.
– За что?
– Плохие, – как маленькому объяснила мне гончая.
Раздался всплеск, я открыл глаза и увидел, что парень уже в реке. В школьной форме, в расстёгнутой куртке. Рванул к нему, но споткнулся обо что-то невидимое, неощутимое, шмякнулся на мелкие камешки лицом вниз, но больно не было. Я даже не почувствовал этих камешков и песка.
– Стой. Выплывет. Сильный, – прокомментировала гончая.
– Тебе совсем плевать, что ли?!
– Давно. Уже было. Прошлое.
Я вроде верил, а всё равно ничего с собой поделать не мог: как-то это неуютно, когда у тебя на глазах кого-то кидают в реку, а ты стоишь…
И эти трое: они были в шаге от меня, но даже не обращали на меня внимания. Ну да: они воспоминания, они… мираж? Сон?
Я встал, подошёл к одному вплотную и уставился в лицо. Он раздражённо что-то говорил своим дружкам, я слышал звук, а слов не разбирал, он смотрел сквозь меня, будто это меня тут нет. А лицо было знакомое: парень чем-то напоминал Юрича, как если бы тот был мальчишкой…
– Твой хозяин? Маленький?
– Плохой. Отец плохого. Плохого, который думал, что он хозяин.
Значит, отец…
– А эти? – других я тоже, кажется, знал. Даже получше, чем этого отца Юрича. Я рассматривал их как в зоопарке – и не мог понять. Это вроде нетрудно: узнать на детских фотографиях того, кого знаешь взрослым, но при условии, что тебе скажут «Ищи папу», например, когда знаешь, кого искать…
– Плохие, – повторила гончая.
– К чёрту, как их зовут?!
– Да… У людей нельзя без имени.
– И?!
– Не знаю. Плохие.
С досады хотелось плюнуть на песок, но почему-то не получалось. Я пытался, но даже губами пошевелить не мог. Один из парней выл, держась за разбитую коленку, и меня как стукнуло:
