Выстрел в лесу - Анелюс Минович Маркявичюс
Алпукас уже примерился накрыть его шапкой, как вдруг крот заюлил и исчез. Мальчики кинулись выдирать траву, раскапывать землю. Но крота и след простыл. Только и осталась от него на память крохотная норка, вырытая мышью-полевкой.
— Чуть-чуть не поймали, — сокрушался Алпукас. — Из-под носа улизнул!
— Да что с него толку, пусть ползает.
— Погоняли бы, знаешь как здорово! А то бы домой принесли.
— Ящик нужен, — размышлял Ромас. — В шапке не повезешь — тут же стрекача задаст.
Алпукас вдруг охнул и испуганно посмотрел на Ромаса.
— Ты что? — удивился тот.
— Коробок!.. Где коробок?
— Коробок? Наверное, в телеге оставили.
— Нет, я уже потом его держал.
— Не держал.
— Держал, — стоял на своем Алпукас. — За донышко держал, как сейчас помню.
— Пошли искать!
Ребята помчались на лужайку, где остались взрослые. Но там никого уже не было. Мальчики обшарили каждую кочку, каждую ямку. Все напрасно — коробок как сквозь землю провалился.
Они стояли обескураженные.
— Может, и правда не держал? — заколебался Алпукас. — Может, на телеге оставил?
Они пошли по узкой колее, которая вела на соседний покос, и обнаружили взрослых на самой большой лужайке. Отец сгребал сено, собирал в пласты и подавал деду на воз. Дед укладывал сено охапку к охапке, плотно уминая, чтобы воз мог смело проехать по любой дороге и не опрокинуться.
Подошли ребята.
— Дедусь, не видели нашего коробка? — спросил Алпукас. — Ищем, ищем, никак не найдем.
Дед поднял голову:
— Посеяли?
По его тону Алпукас понял, что дедушка не видел коробка. Теперь они не соберут пчел, вороны поклюют соты. Но тут отец оглянулся и загадочно произнес:
— А вы хорошенько посмотрите, может, сыщется. Ну-ка, гляньте, не залез ли в мешок?
Они бросились к набитому соломой мешку за телегой и достали целый и невредимый коробок.
Дикие пчелы жили на другом конце лужайки, под старой черемухой. По дороге Алпукас учил Ромаса, как себя вести: остерегаться, конечно, надо, но не махать руками, не бежать — тогда пчела не ужалит. А главное, не трусить.
Они натянули рубашки на голову и застегнули пуговицы, оставив щелки для глаз и носа. Все было тихо. Только время от времени беззвучно подлетала пчела, пулей вонзалась в траву и исчезала. Ей на смену выкарабкивался из земли коричневый комочек, круто взмывал вверх и жужжал уже где-то высоко-высоко.
Алпукас улыбнулся:
— Смотри, что сейчас будет.
Он приподнял клочок мха, и разом обнажились желтые соты, густо облепленные пчелами. Сначала пчелы взлетали по одной, будто нехотя, но, когда Алпукас начал сдирать мох и полегоньку приподнимать веткой соты, пчелы зловеще загудели, всем роем поднялись в воздух. Вокруг Ромаса звенели, гудели, жужжали сотни голосов — грозных, тонких и острых, как жало.
Между тем Алпукас осторожно вынимал из мха большие, с добрых два кулака, соты. Он откатил их подальше от гнезда, отогнал пчел и, выложив мхом дно и стенки коробка, положил туда соты. На солнце засияли десятки ячеек. Сдув пчел, Алпукас воткнул соломинку в один глазок, в другой, в третий, потом передал Ромасу:
— На, тяни!
Ромас зажал губами соломинку. Мальчик облизнулся от удовольствия: никогда еще он не пробовал такого душистого меда, так и тает во рту!
Терпкая сладость вязала рот, а удивительный запах — запах клевера, липы, сладкой гречихи, душистых цветов — разливался, казалось, по всему телу. Алпукас протянул руку:
— Хватит, надо пчелам оставить.
Он поглубже вытоптал пяткой гнездо. Получилась довольно глубокая ямка. Алпукас поставил в нее коробок и аккуратно прикрыл мохом, чтобы гнездо не нашли вороны или сороки — самые страшные враги диких пчел.
— Ну, сладок ли мед? — поинтересовался дедушка, когда они вернулись. — Может, и нам принесли?
— Да там и было-то всего ничего, — сказал Алпукас. — Еще не успели наносить. Мы сами только попробовали, и всё.
— А Ромасу досталось?
— Досталось, — ответил тот, облизываясь и не подозревая, какая надвигается опасность.
Когда мальчик стаскивал с головы и заправлял рубашку, в складках ее нечаянно запуталась пчела. Никто не заметил, как она перебралась со спины на плечо и повисла на краю воротника. При каждом движении Ромаса воротник то приближался к шее, то отходил. Пчела выжидала. Мальчик взмахнул рукой, воротник приподнялся и коснулся лица. Тут пчела вцепилась всеми лапками в щеку и вонзила жало. Ромас вскрикнул.
— Пчела-а-а! — заорал Алпукас.
— Никак, ужалила! Ужалила? Кого? — всполошился дед.
Подбежал лесник и выдавил из щеки Ромаса тонкое черное жало.
— Приложи что-нибудь холодное, железное! Приложи скорее! — командовал с воза дед.
Отец вынул из кармана нож, несколько раз воткнул лезвие в землю, чтоб захолодело, и приложил к щеке Ромаса.
— Сильно болит? — спросил старик, когда телега выбралась с луговины на дорогу и все залезли на сено.
— Не очень, — сквозь зубы процедил Ромас.
Щека болела.
Старик похлопал Ромаса по плечу:
— Вот это я понимаю! Если и болит, терпи. Ты же мужчина!
Ромас улыбнулся. Он уже почти не чувствовал боли и даже гордился — пчела ужалила, а он не жалуется.
Алпукас почти завидовал, что беда приключилась не с ним, а с Ромасом…
На лес, на поля и луга медленно наползали сумерки. Было по-прежнему тепло, только чуть посвежело после дневной духоты. Все вокруг посерело, словно затянулось дымкой. В полутьме там и сям замерцали огоньки — один, другой. Но их было мало, как звезд в этот ранний вечер. В деревне летом редко где зажигают огонь. Люди рано ложатся и рано встают.
Ехали молча… Хорошо было ехать так. Кругом тишина… Лишь в придорожной траве что есть мочи трещали неугомонные кузнечики, пофыркивала лошадь да изредка чиркало колесо по задку телеги: шши-и-рк, шши-и-рк… Видно, чека отошла.
Вдруг Алпукас вскрикнул:
— Смотрите, смотрите, душа пруссака!
Все, как по команде, повернули головы в одну сторону, и только Ромас озирался, не зная, куда смотреть. В полукилометре от дороги, возле обрыва, виднелся старый, заброшенный завод, где когда-то выжигали известь, а потом якобы стали являться призраки. Рассказывали, что вскоре после первой мировой войны откуда-то взялся в деревне немец. День-деньской он таскался по полям, что-то копал, вынюхивал… Приглянулся ему каменистый бросовый участок. Купил его пруссак, поставил там завод — печь, склады, — понанимал рабочих и давай известь выжигать. Поначалу дело шло на лад, а потом пласты известняка неожиданно кончились, пруссак обанкротился и повесился в своем подвале. Там его и нашли в одно прекрасное утро.
Со временем люди и думать забыли о пруссаке. Но
