Выстрел в лесу - Анелюс Минович Маркявичюс

— Нет, мне пора, мама велела мигом обернуться, завтрак уже готов.

Собравшийся бежать Ромас остановился. Хотелось посмотреть на аиста, но и с девочкой расставаться было жаль, и он сказал:

— Приходи к нам после обеда.

— Мама больна, дома надо сидеть, — неуверенно сказала Циле.

— Что с ней?

— Не знаю, уже второй год болеет.

— Ну, тогда завтра приходи.

— Может, приду.

Они еще немного постояли. Циле вздохнула и, не оглядываясь, пошла по тропинке. Ромас смотрел ей вслед, пока девочка не скрылась за горкой…

Возле гумна шло веселое сражение. Рыжик прыгал вокруг аиста и задиристо лаял. Сначала, казалось, птица не обращала внимания на пса. Рыжик не унимался. Аист, склонив голову, долго и вдумчиво разглядывал его, потом шагнул вперед и попытался клюнуть пса, но тот ловко увернулся, кубарем подкатился под долговязую птицу и, вынырнув сзади, залился звонким лаем. Аист неуклюже повернулся, снова ткнул клювом и снова мимо.

— Ату, ату его, Рыжик! — науськивал Алпукас.

Глаза мальчика смеялись, его круглое добродушное лицо сияло.

Рыжик захлебывался веселым лаем, метался как ошалелый, дразня аиста, а птица неуклюже подпрыгивала, хладнокровно и упорно орудуя клювом, словно пикой, и все никак не могла попасть в забияку. Но вот аист примерился получше и, улучив момент, со всего маху долбанул собаку в загривок. Рыжик взвизгнул, откатился в сторону и жалобно заскулил.

Птица как ни в чем не бывало застыла, неподвижная и важная, склонив голову набок.

— Где вы взяли аиста? — небрежно спросил Ромас, делая вид, что ему не так уж интересно.

— Аиста? — удивился Алпукас. — Какой аист? Это журавль!

Действительно, птица была выше аиста, клюв и ноги не красные, а сероватые, словно покрытые илом; на голове — розоватый хохолок. Ну конечно же, это не аист, это журавль. Ромас подозрительно глянул на Алпукаса: не обманывает ли? Алпукас понял его, поймал журавля и развернул обвислое крыло:

— Вот, перебито; он не летает.

Ромас приободрился и погладил жесткие и холодные перья птицы.

— Дедушка его еще совсем маленьким в поле нашел, — пояснил Алпукас. — Зимой с курами держали. Мама хотела отдать кому-нибудь, а дедусь не позволил.

От избы послышался детский голос:

— Журка, журка, журка!

Птица вытянула шею, вырвалась из рук Алпукаса и, припадая к земле, большими шагами побежала через двор. С крыльца спускалась Натале с миской вареной картошки. Она поставила корм на землю. Журавль стал хватать целые картофелины. Натале подбирала сыпавшиеся по сторонам крошки и бросала обратно в миску.

Алпукас подтолкнул Ромаса локтем:

— Идем-ка, я тебе еще что-то покажу.

— Что? — заинтересовался Ромас.

— Увидишь!

От недавнего уныния не осталось и следа. Ромас побежал за Алпукасом.

За клетью, меж кустов и камней, скатившихся когда-то с крутого берега, протекала речушка, такая чистая и прозрачная, что можно было пересчитать мелкие камешки на дне. Только в небольших омутах, где, пенясь, кружили водовороты, она казалась черной, как деготь. Берег был сырой, и Ромас нерешительно остановился.

— Разуйся, — посоветовал Алпукас. — Не холодно.

Ромас какое-то мгновение стоял с молчаливой улыбкой, потом скинул ботинки и побрел следом.

Вдруг Алпукас замер как завороженный. Он долго стоял не шевелясь, потом резко выбросил руку…

В следующий миг Ромас оцепенел от ужаса: в руке Алпукаса извивалась змея. Она кольцом оплела запястье его руки. Ромас опрометью бросился назад, но споткнулся о кочку и растянулся во весь рост. Думая, что страшное пресмыкающееся гонится за ним по пятам и вот-вот ужалит, он вскочил как ошпаренный и заорал:

— Змея! Змея!

Между тем Алпукас был напуган не меньше Ромаса. Случилось то, чего он и не ожидал. Мальчик хотел только показать гостю давнего друга дедушки — старого ужа. Он вовсе не собирался дразнить безобидную тварь: мальчик побаивался ужа и никогда не прикасался к нему. Но, когда он подошел к кочке, дремавший на солнцепеке уж проснулся, поднял голову и впился в него своими круглыми выпуклыми глазами… Леденящий взгляд проникал, казалось, в самое сердце мальчика. Сам того не желая, он вытянул руку и схватил ужа. А теперь Алпукас не знал, как от него избавиться.

К счастью, в это время показался дедушка. Он выбежал из-за клети, простоволосый, в полотняной рубахе, расстегнутой на груди, облепленный еловой хвоей, с развевающимися прядями давно не стриженных белых волос. Старик забрал у Алпукаса ужа и принялся уговаривать, словно малого ребенка:

— Успокойся, Юргу́тис, успокойся! Дети играли, не хотели тебе зла…

Он гладил ужа, нашептывал ласковые слова, и тот понемногу успокаивался. Серебристый хвост еще поблескивал молнией, уж еще разевал пасть и раздраженно шипел, но без прежней ярости, все реже и реже.

Когда старик вернулся во двор, а за ним, понурясь, приплелся Алпукас, уж лежал спокойно, свернувшись на ладони деда.

— Дайте и мне подержать! — осмелел Ромас.

Дед пристально посмотрел на него, но ужа не дал.

— Э, да ты, оказывается, не из трусливых, внук!.. Не нужно его дразнить. Он ведь только меня признает.

Сев на приступок, старый Суопис продолжал:

— В старину на Литве чуть ли не при каждой усадьбе жили ужи. Люди верили, что уж помогает им, оберегает скотину. Поэтому у нас издавна не обижают ужей… А теперь отпустим Юргутиса! — Старик поднялся.

Они снова отправились к речке. Дед нагнулся, уж без всплеска ушел в воду и поплыл к кустам. На солнце его спина отливала сталью.

На обратном пути дедушка приметил покоящиеся на кочке знакомые ботинки. Он глянул на шедшего впереди Ромаса, на его босые, порозовевшие от воды ноги и опять чему-то улыбнулся в усы.

Мед и жало

Отец и дедушка пошли готовить к поездке телегу, за ними в почтительном отдалении, чтобы не путаться без нужды под ногами, потянулись ребята.

Навалившись разом, отец и дед вытолкнули вперед задком дроги, потом смазали оси густой черной мазью и насадили колеса. Алпукас разыскал под навесом коробок, который дедушка еще в прошлом году смастерил для диких пчел. Теперь мальчик шнырял вокруг телеги, стараясь всюду поспеть и всем услужить. Но взрослые, казалось, не замечали его. На душе у Алпукаса становилось все тревожнее. В который уже раз заводил он разговор, но никто еще так и не сказал, возьмут ли ребят на луга. А как здорово было бы попасть туда! Одна поездка чего стоит: лошадь идет рысцой, порой пускается в галоп, колеса тарахтят, а ты стоишь, раскинув руки, зажмурившись, и тебя качает из стороны в сторону, Равнина… Равнина… А вот горка и спуск. Приоткроешь рот, прижмешь кончик языка к