Андрей Нуйкин - Посвящение в рыцари
— Ага, двести пятьдесят тысяч чертей! Попалась, паршивая деревяшка! Теперь-то уж я с тобой разделаюсь! — взревел торжествующе Карабас, сопя и отдуваясь. — Я тебя!..
Истязатель кукол замахнулся волосатым кулачищем с добрый арбуз величиной. Я зажмурился от ужаса. В этот миг раздался тонкий жалобный вопль. Затем другой, еще более: тонкий и отчаянный.
— Все! Прощай, малыш, прощай, Буратино! — подумал я горестно и открыл глаза.
Карабас Барабас сидел в дорожной пыли, зажав руками левый глаз. На лбу его буквально на глазах росла и наливалась синевой огромная шишка. Перед Карабасом, целясь в него из рогатки, стоял Задира, а возле шляпы покатывался от хохота живехонький Буратино. Только тут я сообразил броситься на помощь своему оруженосцу, схватив какой-то прут, валявшийся возле дороги.
Я думал, что главная драка впереди, но хозяин кукольного театра жалобно протянул мне навстречу волосатую лапищу: «Запретите ему! Пусть уберет рогатку!.. Это же чистый терроризм! Я буду жаловаться!»
Похоже, что Задира опешил не меньше, чем я. Даже камушек из рогатки выронил.
— Смотрите, что сделал со мной ваш бандит! — глотая слезы, продолжал жаловаться Барабас. Из-под руки его выглянул заплывший фиолетовым подтеком глаз. — Будете свидетелем… Я этого так не оставлю.
— А чего ты маленьких обижаешь? — растерянно ответил Задира. — Я же сам видел, как ты на него налетел…
— Старый дурак! Старый дурак! Так и надо, так и надо! — плясал у дороги, высовывая язык и корча рожи, деревянный мальчишка.
— Что? — взревел Карабас. — Да я тебя…
— Стой! Ни с места! — крикнул Задира, быстро закладывая в рогатку новый снаряд.
Карабас испуганно закрыл лицо руками.
— Вот! Слышите, как он разговаривает со старшими! Сколько же еще я должен все это сносить, скажите мне? Неужели, как руководитель коллектива и наконец как педагог, я не могу вздуть этого бездельника? Ведь он буквально разваливает театр, на создание которого я угробил все свои средства и лучшие годы жизни? Неужели в этом мире совсем нет ни правды, ни справедливости?!
— Карабас Барабас взывает к справедливости, ха-ха, — неуверенно поиронизировал Задира.
— Понятно! — воскликнул Карабас. — Вы тоже начитались этой книги про золотой ключик! Были, не скрою, с моей стороны в свое время допущены ошибки, даже, может быть, злоупотребления, но столько воды с тех пор утекло! Как все изменилось! Однако про это уже никто не хочет даже слушать. С вами вот тоже, я вижу, бесполезно разговаривать. Не видя меня и разу, вы убеждены, что я злодей и людоед, а этот хулиган, для которого нет ничего святого, — герой: еще бы, он так остроумно приклеил к сосне бороду старого Карабаса! Ха-ха-ха! И никто, никто не хочет выслушать другую сторону, разобраться, а как же все было и есть на самом деле. Уже сколько лет, молодые люди, я тщетно взываю: если я действительно такой злодей, судите меня! По крайней мере это заставит вас выслушать старого, больного Карабаса. Но от меня все шарахаются, и только. Разве я виноват, что вам всем не нравится моя внешность?
— Разбойничья внешность! Людоедская внешность! — запищал вновь Буратино. — И ты весь разбойник!.. Господин мальчик! Не слушайте этого коварного куклоеда, умоляю вас! Стреляйте быстрее в его последний глаз, не то вы будете свидетелями того, как меня превратят в пучок лучины. Честное-расчестное слово, он только что собирался со мной это сделать, и если бы не ваше безмерное благородство и безграничная отвага, то, наверное, привязывал бы уже к бедным беззащитным лучинкам кусты помидоров…
Буратино растирал своей бумажной шапочкой щеки. Слезы у него лились столь обильно, что шапочка тут же превратилась в кашицу и растеклась по щекам разноцветной грязью.
— Господа мальчики, — продолжал Буратино. — Если бы вы знали, какое преступление этот ужасный человек только что совершил на моих глазах, вы бы не стали мешкать с выстрелом. Вам, конечно, хорошо известно имя девочки с голубыми волосами, имя… — тут Буратино зарыдал в голос, — имя незабвенной нашей Мальвины… Так вот, ее уже больше нет в живых!.. Вся вина кроткого создания состояла в том, что оно простыло, бегая за пивом для этого ненасытного эксплуататора в харчевню «Трех пескарей». Мальвина потеряла голос и не смогла петь, чтобы зарабатывать ему деньги. И это чудовище… о!.. заткнуло невинной глубокоталантливой девочкой, которая — вы только подумайте! — каждый день мыла уши и шею, нору крысы Шушеры. Противная крыса и ее крысенята отъели Мальвине голову!.. Но и это не все, глубокоуважаемые мальчики. Когда Пьеро, этот хрупкий лирик, не в силах сдержать своего горя, мягко и тактично упрекнул нашего жестокосердного хозяина, Карабас с такой злостью ударил его пивной кружкой, что от любимого массами поэта осталась куча тряпок и опилок вперемешку с осколками стекла. Умоляю вас, господа мальчики, покарайте этого губителя юности и палача радости самым беспощадным образом, иначе всех нас постигнет столь же ужасная участь…
Даже бесстрастный Научный Мальчик был потрясен рассказом Буратино. Зажав в руке большой блестящий циркуль (и откуда он у него вдруг взялся?), Профессор решительно шагнул вперед и встал плечом к плечу с Задирой.
— Вот-вот, каждый раз одно и то же, — печально усмехнулся Карабас Барабас. — Ну что же, стреляйте! Чего там, сбросьте с высокой скалы, закопайте в землю старого Карабаса! Ему не привыкать! Я уже устал, я не в силах опровергать все, что успевает сочинить про меня этот неутомимый бездельник. Вот вам мой второй глаз, выбивайте его — мне просто противно смотреть на этот мир, в котором люди верят не собственным глазам, а тому, что им внушают всякие болтуны и обманщики.
Задира опустил рогатку, Научный Мальчик незаметно спрятал циркуль. Молчание длилось довольно долго.
— Послушайте, гражданин Карабас, — начал Задира. — Я готов верить своим глазам, но если вы и вправду скормили крысам Мальвину, а Пьеро обратили в кучу опилок, то… Учтите, я тоже читал книжку…
— Что ж, идемте, — тяжело вздохнул Карабас. — Вы будете семьдесят пятой комиссией по проверке жалоб на меня. Судя по всему, не последней. Идемте.
И, прикрывая рукой подбитый глаз, великан тяжело зашагал по дороге. Очень скоро мы уже стояли возле дверей красивого, но изрядно облезлого здания. «Королевско-императорский кукольный театр имени черепахи Тортилы» — крупно было написано на фронтоне.
Трепетно открыли мы двери, ожидая, что нас встретит могильная тишина и забрызганные кровью стены. Встретил нас на редкость веселый гам. По коридору вслед за огромным многоцветным мячом несся с лаем пудель, за ним с хохотом мчались несколько почти неодетых кукол. На нас, как и на хозяина театра, никто не обратил внимания.
— Видите, какова в театре дисциплина, — горько вздохнул Барабас. — А ведь сейчас репетиционные часы! Этот чертов пудель целыми днями готов гоняться за мячом, между тем из него мог бы получиться отличный трюковый артист — прекрасная реакция, хорошо координирован, но когда не любят трудиться… С тех пор как Артемон одолел (вовсе не один, как обычно считают!) двух старых бульдогов, он стал совершенно несносен. Ест только пирожные, работать не хочет, лает в рабочем помещении; однако попробуйте объявить ему выговор — такой вой поднимает, что сразу же сбегается чертова дюжина корреспондентов. Так вот и работаем.
В это время из-за дверей с табличкой «Костюмерная» до нас долетел девчоночий голосок, твердивший на одной пронзительной ноте: «Не буду!.. Не буду!.. Не буду!..»
— Вот, можете полюбоваться, — кивнул на дверь Карабас. — Очередное представление той, которую я скормил крысам.
Мы открыли дверь. Возле столика, уставленного разноцветными пузырьками и коробочками, перед огромным, хотя и несколько облезлым, зеркалом сидела в коротенькой нижней юбочке красивая девочка с голубыми волосами. Возле нее, просительно склонившись, стояли две пожилые женщины с какими-то кружевными и шелковыми тряпками в руках. Девочка, зажмурив глаза и заткнув пальцами уши, дробно топала каблучками красивых розовых туфелек и твердила капризным голосом: «Не буду!.. Не буду!..»
— Чем не угодили «принцессе» на этот раз? — спросил Карабас у старушек.
— Да костюм вот… — виновато ответила одна из них. — Мы уже в пятый раз перешиваем.
— Хоть десять перешивайте! — Девочка подняла длинные, слипшиеся от туши и слез ресницы. — Я чужих обносков носить не буду! Не буду!.. Не буду!.. Я вам не Эльвирка какая-нибудь! Обо мне вздыхают на всех языках мира, и я не позволю, чтобы меня превращали в огородное пугало! Не буду!..
— На что, хотел бы я узнать, мы купим новые костюмы, если из-за твоих капризов у нас только в этом квартале сорвано восемь спектаклей? Нам, между прочим, пришлось вернуть за них деньги публике. До последней копеечки.
— Если вы не отберете в новом спектакле роль у этой бездарной кривляки Эльвирки, вам придется возвращать деньги каждый день.
