Большая книга ужасов – 90 - Мария Евгеньевна Некрасова
«Пусть глаза явное не увидят, ноги мимо пройдут, дела мои не увидят, не найдут».
Откуда я это узнал? Слова пришли ко мне вместе с колдовской силой. Звуки выходили всё такие же странные, как игривое ворчание большой собаки. Но, кажется, у меня получилось. Толпа с ружьями рассеянно перекинулась парой слов и вяло разбрелась по своим домам. Один даже споткнулся о Лома, но ругнулся и обошёл, будто это какой-нибудь пенёк.
Мать осталась. Она стояла на месте и вертела головой. Я знал, что она ищет меня, но не может увидеть. От неё пахло ирисами и молочаем.
– Ты домой собираешься? Или пулю в лоб захотел? – сказала она какому-то дереву. Вообще-то я не разбирал, что она говорит, но это было очень похоже. Я вышел. И мы пошли домой.
Всю дорогу мать что-то доказывала, явно мне, но смотрела при этом в другую сторону. Не так на неё действует моя магия. Может, оттого, что она меня знает как облупленного? Лом плелся за нами, точнее за мной, и вид у него был совершенно потерянный. Я втягивал носом его запах, силясь нащупать того мальчика с книжкой, – нет, не вышло.
Потом был длинный день, и я пытался многое объяснить матери, но она всё твердила: «Тебя застрелят, тебя застрелят», – и не хотела ничего слушать. А вечером и вовсе заперла меня в погребе, чтобы не выскочил на луну.
Я не обиделся. Ничего. Я бы тоже запер. Я сижу среди банок и думаю, как быть дальше. Среди старых газет, которыми переложена картошка, я нашёл плакат группы «Смайлики». Вот за ним и будет мой тайник. Я положу ноутбук на полку и прикрою плакатом, чтобы любопытный нашёл сразу. А нелюбопытные мне не нужны… Мать жалко, ужасно жалко, но я теперь вожак…
Я всё обдумал. Я дождусь, пока она уснёт, переползу под полом в соседнюю комнату, там в полу давно треснула доска. Её-то я и выломаю вместе с парой-тройкой соседних. Я теперь сильный, даже сильнее Лома. Перед тем как уйти, я потихоньку на цыпочках подойду к спящей матери. Стереть ей начисто память о том дне, когда она догадалась, я уже не смогу, раньше надо было. Но кое-что сделать можно, чтобы она не сразу бросилась меня искать.
«Как ты забыла, как первые шаги ходила, так отныне и до веку забыть тебе этого человека. Как на ноже дым не держится, на тебе тоска не держится. Забудешь, не вспомнишь, не скажешь, не сможешь».
Я повторю это много раз, пока не почувствую, что хватит. Тогда я уйду.
А ты, кто прочтёт эти записки… Знай, я уже в пути. Ведь ты легко нашёл мой тайник, ноги будто сами привели, и ещё, наверное, подумал, какую фигню я слушаю. Нет, не слушаю, что нашёл, тем и залепил. Ты, кто запустил ноутбук Толстого или выломал жёсткий диск. Ты знай, всё так и было. И в тот день, когда мы встретимся… Я не прошу тебя убивать. Это очень трудно, лично мне ещё ни разу не приходилось, хотя к тому времени, как ты это прочтёшь, возможно, всё изменится. Ты просто знай, что я готов. Знай, что освободить оборотней, вернуть пропавших людей можно, только убив Альфу. Я никого не убивал, но Альфа – это я. Так получилось. Моя задача – оберегать стаю, пока кто-нибудь не пристрелит меня. Тогда всё закончится, и звери снова станут людьми. Я готов.
Знай, что целиться нужно в голову, иначе толку не будет. Мы очень живучи. И бойся стаи: звери ни черта не соображают, они будут до последнего защищать хозяина. Так что лучше нам встретиться днём. Я не прошу тебя убивать… Но знай, если вокруг тебя творится что-то странное: ни с того ни с сего вырубается электричество, сам собой переключается телевизор, падают по ночам предметы, если из леса бежит зверьё, а из деревни – скотина, значит, я где-то рядом.
Глава VIII
Морок
На улице выпал свежий снег, Киря шёл, скрипя, и оставлял глубокие, черноватые от земли следы. Волки по дороге не попадались, вообще было тихо вокруг, будто деревня вымерла. Киря прошёл её всю, но только и встретил что бабку – школьного завхоза. Она укутывала деревья во дворе и распевала во всё горло, будто и правда осталась одна во всей округе.
Жутковато было в этой пустой деревне. Смеркалось, а в домах не было света. Редкие точки свечей в окнах только добавляли картине мрака. Чёрный лес стоял впереди тяжёлой стеной.
У заброшенного дома сидели бездомные собаки. Должно быть, пришли из соседних деревень, когда началась вся эта заваруха. После нашествия волков их осталось всего две. Киря только цыкнул, и они забились под крыльцо. В доме гулко постукивали шаги.
Киря потихоньку вошёл. В угрюмом полуразрушенном доме с выбитыми окнами было совсем темно. В глубине комнаты кто-то шумно возился и покряхтывал, звеня железом.
Киря включил фонарь и увидел сгорбленную спину бабы Тани в этой нелепой серой хламиде. Старуха сидела на корточках и, громыхая замком, отпирала крышку подпола. Киря кашлянул, но она не услышала. Отпирала замок и бормотала под нос: «Мама уже пришла, молока принесла»… Киря стоял у неё за спиной, а ей было всё равно.
– Баба Таня! Темнеет уже!
– Мама пришла…
– Идём отсюда, баб Тань!
Старуха будто не слышала. Она ковырялась ключом в нелепом навесном замке на подполе и говорила с невидимым собеседником:
– Потерпи, мой хороший. Ещё ночь-другую – и всё. А там на рыбалку с дядь Колей пойдёшь, а хочешь – со мной в лес: брусника-то стоит ещё…
Слушать это было стыдно и отвратительно, Киря даже закрыл уши ладонями. Отпёрся замок, старуха открыла крышку подпола с гулким стуком и полезла вниз. Киря направил фонарик в проём, чтобы баба Таня ноги не переломала. Она легко спустилась по раздолбанной лестнице и стала хлопотать у столика с вылинявшей клеёнкой. Она доставала из свёртков еду и выкладывала на тарелочки, предлагая невидимому сыну:
– Теть Маша пироги пекла и тебе передать велела. Попробуй рыбник. Очень удачный. Похудел ты чего-то…
Зрелище было не для слабонервных. Киря отошёл в другой конец дома к входной двери и посветил фонарём во двор, разглядывая голубые сугробы. Бездомные собаки уже вылезли из-под крыльца и стояли у порога, виляя хвостами. Ясно, кому достанется ужин невидимого бабы-Таниного сына. Киря стоял в дверях, а собаки лебезили у ног, роняя слюни и просовывая в проём
