Большая книга ужасов – 91 - Елена Арсеньева
– Да ладно токсичить! – Потап решил не давать себя в обиду. – Вон деревья, видите? Они вроде березы, стволы у них березовые – а листья как у рябины, понятно? Такие только на этом кладбище растут!
– Мутанты, что ли? – с сомнением протянула Лили.
– Не знаю, – дернул плечами Потап. – Зато если пойти по этому кладбищу во‑он туда, говорят, обязательно добредешь до дерева-урода – страшного, корявого, огромного… А на его ветке висит старая ведьма.
– Старая ведьма висит на дереве-уроде?! – повторила Лили чуть ли не по слогам. – При-кол-дес… И давно висит?
– Лет, наверное, пятнадцать, – ответил Потап. – Или двадцать… Не знаю точно.
Ребята так и грохнули восторженно:
– Ауф!
– Пушка!
– Ты гонишь, Потап!
– Скинь пруф!
– А по ночам она кричит «Снимите меня отсюда, я уже высохла!»? – ехидно вопросила Лили.
– Как она может кричать, если давно умерла и в самом деле высохла? – фыркнул Потап. – Нет, честно: говорят, она совсем как осенний лист, который болтается на ветке всю зиму. Но иногда ее сдувает ветром и носит по дворам. Бывает, она зацепится за куст; бывает, ее заносит под чье-нибудь крыльцо. Тогда беда. Надо сидеть дома и не высовываться. Потому что на ее поиски отправляется человек, у которого нет лица, и если он заметит кого-то, то заберет его с собой.
– Веди себя хорошо, а то дед Бабай спрячет тебя в мешок и унесет! – страшным голосом провыл Стас Чернышов и покосился на Лили.
И он туда же!
А с другой стороны, Потап порол такую ересь… Уникальную ересь, рассчитанную на полных болванов! Тоже выпендривался перед Лили почем зря.
А он все не унимался:
– Риали, с тех пор как ведьму повесили, в Ельне начали люди пропадать! Риали, я вам говорю! И поэтому остальные почти все разъехались. Страшно стало. Может, заметили, что почти все дворы пустые? Дома, огороды, хозяйства бросают, потому что их не продать: перебираться сюда никто не хочет.
«Ага! – сказал я сам себе. – Так вот почему к его родителям никто не приехал».
– Мы сегодня приехали не только мой день рождения отпраздновать, но и попрощаться. И вещи кое-какие собрать, – вздохнул Потап. – Уедем мы – и скоро никого здесь не останется. Ельня захиреет и совсем под землю уйдет, как Ведема ушла.
Я насторожился.
Из Ведемы родом мои мама и бабуля, да и я там родился, как уже говорил. Но мне никогда не рассказывали ни про сухой труп ведьмы, ни про то, что Ведема под землю ушла. Просто заброшенная, покинутая деревня, каких много. И когда я предлагал туда съездить, мама отвечала, что не хочет, мол, воскрешать печальные воспоминания. Ведь там не только я родился, но и умер мой брат.
– Ой, Потап, ты такой душнила! – простонала Лили. – Окончательно меня утомил. То говоришь, что ведьму на каком-то дереве повесили, то она у тебя под землю ушла… То есть она сначала ушла под землю, а потом ее повесили проветрить, что ли?
Наш коллектив опять заржал. Бедный Потап, который, похоже, во что бы то ни стало хотел сохранить мир во всем мире и дружбу между народами, начал объяснять, что это вообще разные вещи: повесили старуху ведьму, а Ведема – это деревня, которая…
Интересно, знал он, что «ведема» – это то же, что «ведьма»? Вряд ли. Я открыл было рот, чтобы внести ясность, но в этот момент на опушке появился Потапов фазер и крикнул:
– Денис, пора уезжать! Смеркается. Мы уже все погрузили. Давайте, ребята, в машину!
Голос у него был встревоженный, и эта тревога передалась нам. Мы сорвались с места, как будто нас подхватил тот самый ветер, который срывал с какого-то там дерева-урода высушенную ведьму и таскал ее по деревне. Вся наша компания мигом оказалась около «газельки».
Я оглянулся. Закат был яркий, багряный, можно сказать кровавый. Не люблю такие безнадежные закаты! Да и вообще, рассветы я люблю больше.
Машина до половины оказалась загружена коробками и большущими пластиковыми пакетами. Понятно: родители Потапа вывозили имущество…
Нам теперь пришлось сидеть не по двое, а по трое. Сумерки сгущались, свет в салоне почему-то не горел, и наш отъезд все больше походил на самое настоящее бегство. Я не совсем понимал, от чего мы бежим-спасаемся, но настроение у меня и так было не ахти из-за массового Лили-поклонства, а теперь и вовсе испортилось. Как-то не по себе стало… Но остальные вели себя как всегда. Правда, книжки никто не открывал: в темноте читать невозможно. Кто-то пялился в телефон, кто-то задремал, ну а Лили сидела между Потапом и Кириллом и перекладывала голову с плеча одного на плечо другого. Кирилл довольно лыбился, а Потап опять переживал.
Все в своем репертуаре, короче.
По телевизору, помню, стихотворение Блока читали: «Так вонзай же, мой ангел вчерашний, в сердце острый французский каблук!» Похоже, Потап и против такого возражать не будет. Риали, как он любит говорить!
Ну, мчались мы, мчались, я думал, что без остановки и до города долетим, уже задремывать начал, как вдруг «газелька» остановилась. Шофер выскочил из кабины, кинулся куда-то в сторону, и я увидел, что под одиноким фонарем стоит покосившийся сарай с почти нечитаемой вывеской «Почтовое отделение», а на его стене висит ящик для писем. Шофер бежал к этому ящику, держа в руке конверт.
А-а!!! Почтовый ящик! Письмо! Мне же надо опустить мамино письмо!
Я выхватил из рюкзака помявшийся конверт, хотел сказать соседям, что сейчас вернусь, но и Стас Чернышов, и Ванюша Метелин спали, поэтому я молча выскользнул из машины и помчался к ящику.
Показалось, что Лили посмотрела мне вслед. Ох и надоела она своими взглядами!
Только шофер опустил свое письмо, как подъехал корявенький облупленный пикап с закрытым кузовом. На боку надпись «Почта». Из кабины выскочил тощий долговязый дядька в коричневой куртке, коричневых штанах и коричневой фуражке. Я, правда, думал, что у почтальонов форма синяя, да какая разница? Может, этот дядька просто подрабатывает, собирая почту в придорожных отделениях. Под ржавый, с облезлой краской, ящик (та еще рухлядь!) он подсунул темно-серый мешок (ну знаете, есть такие особые почтальонские мешки, которые вставляют в какие-то пазы, что ли, под ящиками) и стоял ждал, пока конверты в мешок упадут.
Я подбежал к почтальону и говорю:
– Подождите, еще мое
