Тимур Ибатулин - Возьми, он твой... навсегда!

— А как?.. — сказали мы с Вовкой в один голос. Переглянулись и засмеялись уже в троем.

— Просто. Попросите родителей написать заявление. Вон в том окошечке у администратора аквапарка, и вам выдадут браслеты с дыркой.

— А… ты, не потеряешься? — спросил я девочку.

— Ха! Территория обнесена забором, тут и трехлетка потеряться не сможет, — ответила девочка и кокетливо накрутила прядь волос на палец, — бегите быстрей! Время летит, оглянуться не успеете — вечер настанет!

И мы побежали. К родителям.

Через пятнадцать минут мы уже ходили по Ква–ква–парку гордые, с «черной меткой» на руке. Вовка подбегал ко всем, с кем успел здесь познакомиться и показывал рукой на свой браслет «…у меня есть черная дыра!», говорил он. Я тоже не отставал — а что я хуже что ли? У меня тоже есть своя «черная дыра»!

Светка, так звали девочку с браслетом, оказалась мировой девчонкой. Мы катались до вечера на всех горках. Нас везде пускали, и на желтые горки и на зеленые, на синие и даже на чёрную!!! Горки различались по цветам — чем темнее, тем страшнее. Самые страшные горки были в виде прямых и извитых труб зеленого, синего, и черного цвета, а ещё горка, где всех закручивало по спирали в большой воронке, а потом сбрасывало вниз, в воду — через огромную дыру (как в туалете). Эту горку Вовка сразу окрестил «УНИТАЗ». Мы думали Светка смутится от такого названия. А она очень смеялась. Наконец пришла очередь самой страшной — черной горки. Эта труба была самая высокая, длинная и перекрученная. Пока мы собирались с духом Светка просто села и поехала. Она так кричала, и визжала внутри трубы, что наверху все смеялись, а кто–то ежился. А мы — передумали кататься и пошли вниз, за Светкой.

Спуститься мы не успели. Светка бежала по лестнице нам на встречу. Глаза её были как «два алмаза на солнце», она смеялась.

— А вы что не скатились, мальчики?

— За тебя испугались, — ответил я, осторожно выбирая слова.

— Ха! Да я же специально визжала, чтобы веселей! А так, там совсем не страшно, только едешь немного дольше. А ну быстро наверх! И чтоб орали у меня погромче! — скомандовала Света.

Мы чуть помялись и пошли следом за Светкой — не показывать же ей что мы боимся. Впрочем, боялись мы зря. Черная горка оказалась самой веселой. Визжали мы на славу. Вовка поехал вторым — сразу за Светкой (она нас ждать не стала). Вовка так орал, что у меня мурашки по коже пошли. Пара только что подошедших девушек услышали, развернулись и пошли вниз, а Вовка надрывался:

— Ма–а–амочки! А–а–а!! Спа–а–асите!!!

А я… я сел, и представил что я автогонщик:

— А–а–а! — закричал я и ухнул в черное нутро трубы. Чтобы было не так страшно зарокотал как мотор:

— Р-ррр, ррррр, рррррр, чух–чух, первая передача, р-ррр, ррррр, рррррр, чух–чух вторая пере…. А–а–а!!!! А-а! (это меня занесло и перевернуло), третья пере–дача, рррр, ррррррр!!!

Внизу меня уже ждали счастливые друзья.

— Ну, ты дал жару! — смеялся Вовка.

— Прямо как Формула один! — поддержала Светка.

— Вы тоже молодцы! — Засмеялся я, — ну, бежим, покажем им?

И мы побежали. Мы снова поднялись и скатились, и еще, и опять, и снова. В очередной раз поднявшись я увидел как парень съехал без коврика. «Ого! — подумал я, — а что, я тоже могу!»

— Величайший Фокус! — закричал я, — смертельный номер — езда на попе без защитных приспособлений.

— Донизу доедут только уши, — вполголоса засмеялись сбоку.

— До первого этажа доедут только уши! — радостно заорал я, — даешь красную задницу!

— Ты что, с ума сошел, — шепнул мне на ухо Вовка, — такое орать при взрослых. Родители услышат — точно … это самое… красным будет.

Но меня уже было не остановить, я как петух «поправил перья», «поднял боевой гребень» и с разбегу влетел в трубу.

У-ух! Как я влетел, как разогнался!!! Одним махом треть трубы пролетел. Только вот. Что–то скорость падать начала и, упала. «На ноль», как говорит старший брат. Я остановился и увидел, что потолок вовсе не гладкий, а весь в царапинах, и есть в трубе щели — сквозь них немного сочится свет, и вообще как–то очень уж уютно я расположился, как на кровати. «Ну да, — подумал я, — лежу, руки на груди крест–накрест. Ой… а ведь так в гробу лежат?»

Я оглянулся. Сверху вроде еще никто не ехал, — «…а если поедут?! Ой… мамочки!!!»

Я задрыгал ногами и локтями. Не помогло.

Я ускорил движения. Не помогло и это.

Я запаниковал и двинулся вниз по трубе. Я извивался ужом; я ввинчивался в неё как мог; я полз тараканом пытаясь быстрее набрать скорость. Все было без толку — как только я набирал хоть немного скорости и переставал двигаться, я тут же останавливался. Я весь взмок, я стал красным от натуги и стыда:

— Это что же мне до самого низу… как таракану бежать? А внизу, когда меня увидят… выползающего тараканом!

Я удвоил усилия по тараканьим бегам. А сверху уже гудели в трубу:

— Эй! Ты там жив? Эй, прилип ты там что ли? — голос инструктора.

— Да нет там уже никого, — откликнулся другой голос, — проехал он.

— Снизу никто не выезжал, — забеспокоился инструктор.

— А он в футболке был и без коврика поехал, — сказал кто–то третий.

— Твою… — послышалось глухо голосом инструктора. Потом добавили громко, грозно и отчетливо: «Сними футболку и ложись на спину, а задницу приподними! Тормозит она в трусах и майке!» и дальше сказали опять что–то неразборчиво–неприличное вроде «ж…па с ручками».

Я уже все понял. Снял футболку, зажал в зубах и набирал скорость тараньим способом, а затем плюхнулся на спину — как учили. Поехал. Вверху оставались стыд, хохот, и улюлюканье. Снизу… Снизу повезло никто ничего не понял. Решили, что просто задержка.

Вовка со Светкой тревожно заглядывали в глаза. Я не выдержал и расхохотался.

Они чуть не обиделись на меня, тогда я рассказал им. Тут уж друзья смешинку проглотили — они так хохотали, что на нас стали оглядываться. Ну и что, а нам не жалко — пусть и остальным будет весело!

Нам было так хорошо друг с другом, а потом вдруг пришел вечер и пришлось расставаться.

Мы грустно стояли около раздевалки и не решались первыми сказать друг другу «Пока!»

А потом Светка ухватила за руку проходящего мимо администратора и выпросила у неё ручку и бумагу. Так у нас появились адреса и телефоны друг друга. Нам с Вовкой достались одинаковые кусочки бумаги с ровным округлым почерком и такими ценными буквами, какие получаются только у самых близких людей.

А наутро случилось горе.

Я пришел к Вовке, а он тихо сидел в углу и не мигая смотрел на море за окном. Я окликнул его. Вовка не обернулся, только немного вздрогнули плечи, и левая рука легко хлопнула по кровати рядом. Я сел. За окном беспокойно носились чайки; там, где небо сходилось с морем, все заволокли темные тучи; по деревьям было видно, как стих морской ветер, а солнце продолжало жарить.

— Ты идешь на море? — спросил я, и заглянул Вовке в глаза. В глазах у Вовки стояли молчаливые слезы. Он отвернулся и мазнул по лицу рукавом. Махнул рукой в сторону противоположного угла комнаты. Около тумбочки стоял красный таз, в котором Вовка держал своих крабиков.

Я подошел. В воде неподвижно лежали навсегда уснувшие тела крабов. Некоторые уже побелели потеряв естественный темно–зеленый цвет. «Здесь уже ничем не помочь» — подумал я, — «а вот Вовке помощь нужна».

Вовка так же смотрел в окно. Я сел рядом и спросил:

— С утра увидел?

— Да. Почему? Почему так?!

Я не стал отвечать. Что тут ответишь? Я предложил:

— Этих уже не вернешь, но есть ведь еще мой краб, давай с ним играть вместе, он будет общий — по дружбе!

— А тебе не жалко?

— Да что ты, конечно нет, так только интересней! И краб, думаю, против не будет!

— А… если, он тоже?

— Ох! — вырвалось у меня и мы побежали смотреть краба.

Краб был жив. Смотрел на нас глазами бусинами и боком бегал по железному корыту с морской водой и камнями, пытался залезть под что–нибудь, но камни были мелковаты и попытки неудачны.

Вовка посмотрел на меня и сказал:

— Как думаешь, почему мои погибли?

Я пожал плечами.

— Может, испортилась вода, или поменялась её температура? Таз на солнцепеке стоял?

Вовка напрягся и опустил ресницы.

— Да, — чуть слышно ответил он.

— Не вини себя, я тоже не знаю от чего все… просто у меня дома аквариум с рыбками, а они больше всего боятся грязной или хлорированной воды, а еще смены температуры. Может и здесь…

— Митя, — обратился Вовка, и поднял на меня свои ясные янтарные глаза, — а… давай отпустим его?

— … давай, — согласился я, и вдруг понял, что если бы умер еще и мой, то это было бы выше крыши, а так… хорошо, и, может, Вовке легче станет.

— Тогда прямо сейчас!