Ежи Брошкевич - Тайна заброшенной часовни

— Где?! — воскликнул он и схватил газеты.

Подойдя к двери, где было немного светлее, он прочел каждую заметку по два раза. Потом, провияв, гордо поглядел на ребят. В эту минуту он был как две капли воды похож на Дон Кихота, одержавшего победу над великанами.

— Вы читали? — спросил он. — Читали? Послушайте!

И прочел следующее:

Вчера в Черном Камне близ Соколицы было сделано новое поразительное открытие, в очередной раз подтверждающее высказанное нами предположение о культурном богатстве южных районов Польши — богатстве, зачастую еще недоступном общественности. Так, известный исследователь и собиратель произведений народного творчества магистр Алджернон Потомок, проводя изыскания в окрестностях Соколицы, обнаружил в заброшенной старой часовне в Черном Камне уникальное произведение искусства, а именно: необычайно ценную картину художника-примитивиста, относящуюся, по-видимому, к концу пятнадцатого — началу шестнадцатого века. Эта написанная на доске, прекрасно сохранившаяся картина, великолепная по колориту, отличается исключительным своеобразием. Открытие магистра Потомка — событие, по своей значимости выходящее за пределы нашей страны. Полностью оценить художественное и научное значение открытия пока не представляется возможным. Но уже сейчас следует от лица всего нашего общества принести сердечные поздравления и выразить благодарность заслуженному исследователю магистру Алджернону Потомку.

Голос магистра, зачитывающего хвалебный гимн во славу заслуженного исследователя, дважды обрывался от волнения, но под конец зазвучал торжественно и чисто — точь-в-точь как победные фанфары на олимпийском стадионе.

— Ну и что вы на это скажете? — с гордостью вопросил магистр. — Мастерски написанная заметка, настоящее литературное произведение. Все тут есть: и оценка по заслугам, и богатая информация, и сжатая, ясная манера изложения. Вы согласны?

— Конечно, — подтвердил Брошек, — но…

— Но, — резко перебил его Влодек, — хотелось бы знать, кто автор этого замечательного литературного произведения? Кто он, этот «специальный корреспондент»?

— Как кто? — изумился магистр. — Разумеется, я!

Воцарилась тишина. Иного ответа, собственно, никто и не ждал. Но в устах магистра Потомка эти слова прозвучали наивно и так комично, что всем, не исключая Влодека, безумно захотелось расхохотаться. Чего делать ни в коем случае не следовало. Магистр тем временем принялся читать вслух эту же заметку, напечатанную в другой газете. Он читал, держа газету в вытянутой руке, а вторую руку прижав к сердцу. В часовне раздались покашливание и сдавленный смех. К счастью, магистр слышал только себя, и эти звуки ему нисколько не мешали.

— …открытие магистра Потомка, — читал он проникновенным басом, — событие…

В этот момент в часовне вспыхнул ослепительно яркий свет, подобный синей вспышке молнии. Магистр умолк, а ребята зажмурились в ожидании удара грома.

Однако вместо грома за дверью послышался жалобный и усталый, но довольно приятный голос:

— Хороший… ой… получится снимок. Магистр Алджернон Потомок… ой… если не ошибаюсь? Попрошу… ой… не шевелиться. Повторим!

Опять полумрак часовни озарила вспышка, осветившая лицо магистра, успевшего повернуться к двери.

— Фоторепортер, — шепнула Ика, давясь от смеха. — Почему только он так ойкает?

Она не ошиблась. Минуту спустя порог часовни переступил очередной кандидат в альбом достопримечательностей нынешнего лета: крохотный человечек со старческим лицом, молодыми глазами и венчиком седых волос на макушке. Его шею опутывало множество ремешков, на которых болтались разной величины фотоаппараты и мощная батарея, подключенная к вспышке. Поэтому не было ничего удивительного в том, что фоторепортер казался смертельно усталым и издавал жалобные стоны.

— Ой… — сказал человечек, — моя фамилия Мицкевич. Конечно… ой… не тот, а другой, из Центрального… ой… фотоагентства. Ага, — продолжал он, страдальчески морщась, — значит, вот она, эта картинка… Сейчас мы ее… Чик! Раз… ой… два! Чик… три, четыре, пять… А это кто? — спросил он у магистра, указывая на скромно отошедших в сторонку молодых людей. — Это… ой!

— Никакие не «ой»! — грозно сказала Ика.

— Ой, извините, — сказал человечек. — Вы меня неправильно поняли… ой… я хотел спросить, ваше ли это потомство, пан магистр?

— Мое потомство? — недоуменно переспросил магистр.

— Немедленно перестаньте ойкать! — решительно потребовала Ика.

Фоторепортер Мицкевич покорно кивнул.

— Сейчас, сейчас! — смиренно пообещал он.

А затем повел себя как-то странно. А именно: сел на пол и молниеносно стянул с ног новенькие кроссовки.

— Уф-ф! — вздохнул он, с наслаждением шевеля пальцами в чистехоньких белых носках. — Уф-ф… понимаете ли, при моем росте… у меня должен был бы быть самое большее тридцать восьмой размер. Но, к сожалению, это не так… уфф… ноги у меня нормальные.

— Извините, — сказала Альберт, — но меня это интересует исключительно с научной точки зрения. Вы что, без ойканья и уффканья говорить не можете?

Фоторепортер рассмеялся и тут же снова погрустнел.

— Честно говоря, не могу.

— Почему? — удивилась Альберт.

— А потому, — объяснил Мицкевич, — что размер у меня, как я уже сказал, немаленький, самый ходовой. И поэтому о хорошей, удобной обуви даже мечтать не приходится. Какой-то я невезучий. Не успеваю войти в магазин, мой размер кончается. А достать приличные кроссовки… сами знаете. Вдобавок, хоть ноги у меня и нормальные, чувствительность у них ненормальная. Теперь понимаете?

И обвел печальным взглядом ноги стоявших перед ним ребят.

— Боже правый! — крикнул он. — Откуда у вас такие чудесные кроссовки?

— Хе-хе, — сказал Влодек. — Вы разве не знаете, что кроссовки покупают зимой?

— А где же я сейчас возьму зиму? — простонал фоторепортер.

Ике стало жаль забавного человечка.

— У вас хорошая фамилия, — сказала она, — а продавец в соколицком обувном магазине большой любитель поэзии. Загляните туда, пусть пошарит у себя под прилавком.

В душе фоторепортера, видно, вспыхнула надежда. Быстро надев кроссовки и даже не потрудившись их зашнуровать, он вскочил и торопливо проговорил:

— Ну, я свое дело сделал. Отличный получится фоторепортажик. Подписи придумаем в редакции. Мое почтение, спасибо, до свидания! В случае чего я к вашим услугам!

И неуклюже затрусил к стоявшей внизу, возле моста, редакционной «варшаве». Видимо, посчитал, что выполнил свой долг и может со спокойной совестью заняться личными делами.

Отойдя на некоторое расстояние, он энергично помахал маленькой ладошкой, отчего фотоаппараты у него на груди и боках забавно подпрыгнули.

Зрелище было очень смешное, и столпившиеся на пороге часовни за спиной магистра «молодые люди» громко расхохотались. И тут магистр заговорил.

За все время пребывания фоторепортера в часовне он не проронил ни слова. Это было понятно: вначале магистр позировал, а потом, вероятно, внутренне готовился к пространным объяснениям и подробным ответам на вопросы «что, когда и как», — короче, рассчитывал дать обстоятельное интервью. Поэтому внезапное бегство пана Мицкевича его страшно удивило. От изумления он на некоторое время лишился дара речи. Но потом изумление сменилось яростью, и магистр взорвался.

— Послушайте! — закричал он. — Что же это такое? А пояснения? А подписи к снимкам? А интервью?! Эй, послушайте! Вы ведете себя просто возмутительно!

— Что-о-о? — едва слышно донеслось снизу.

— Воз-му-ти-тель-но! — скандировал побагровевший от гнева магистр. — Воз-му-ти-тель-но!

Однако фоторепортер только еще раз дружески помахал рукой и прыгнул в машину, которая немедленно тронулась и через две минуты скрылась за поворотом дороги, ведущей в Соколицу. А магистр еще долго продолжал выкрикивать разные оскорбления в адрес крохотного человечка со знаменитой фамилией.

— Какой цинизм! — неистовствовал он. — Какое возмутительное равнодушие! Какое невежество! Какое скудоумие!

Неудивительно, что даже Толстый с Пацулкой заинтересовались происходящим. Толстый, кажется, задал Пацулке какой-то вопрос, и Пацулка — о, чудо! — кажется, внятно ему ответил.

Ика толкнула Брошека локтем.

— Ты не считаешь, — шепотом спросила она, — что Пацулка чересчур рьяно «втирается в доверие» к этому мерзкому толстяку?

Брошек озабоченно покачал головой.

— Я должен это обдумать, — пробормотал он, чем страшно разозлил Ику.

Влодек и Катажина тоже с нескрываемым неодобрением глядели на Пацулку и Толстого, в дружном молчании поднявшихся с завалинки и направившихся к часовне.