Александр Власов - Белый флюгер
— Компас нужно! — вслух произнёс Федька. — А раки — чушь собачья! Не потонем!
Так они и лежали на печке каждый со своей наивной тревогой и никто не думал о настоящей опасности, с которой они могли встретиться в самом Кронштадте.
Гриша заснул первым. Он всегда засыпал после большого волнения. Чуть позже, отогнав от себя упрямого мертвеца, задремал Карпуха. И Федька вдруг расслабился, заулыбался. Он держал в руках во сне огромный чудесный компас, по которому можно дойти, не плутая, хоть до Америки…
Они спали, а подготовка к их походу продолжалась. Отец уехал на Прошке верхом — вернулся на санях. Не распрягая коня, он закрутил вожжи вокруг берёзы и задал ему сена. Матрос Зуйко принёс откуда-то три короткие зимние удочки с лесками, с поплавками, только без крючков. Они были большой редкостью. Даже чекисты не смогли их достать.
Мать накрыла на стол и, вздохнув, подошла к печке. На краю лежанки желтели шесть пяток. Самые маленькие — посередине. Карпуха лежал между Федькой и Гришей. У братьев пятки были грубоватые, чуть приплюснутые, растоптанные — много ходили босиком. У Гриши кожа не загрубела, ступня узкая, как у девчонки.
У матери на глазах навернулись слёзы. Она потянула Федьку за ногу, сказала, как обычно:
— Вставайте. Пора.
Но вечер был совсем не обычный. Проснувшись, мальчишки почувствовали, что они стали какими-то важными персонами. Всё делалось для них. Только для них. На столе — всего три плошки. Никто больше не сел за стол. Они ужинали втроём, а взрослые работали на них. Зуйко резал для них хлеб. Отец проверял, хорошо ли высохли валенки. Мать гладила выстиранные днём портянки.
Пришёл и Крутогоров. Не один. Сначала в распахнувшуюся дверь, пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку, протиснулся высокий военный. Когда он распрямился, мальчишки по усам узнали его. Василий Васильевич был ему по плечо.
— Здравствуйте! — поздоровался усатый командир и внимательно оглядел мальчишек.
— Они! — подсказал Крутогоров.
Ребята перестали есть. Заметив, как вытянулся Зуйко, они тоже встали с табуреток.
— А-а! Старые знакомые! — военный шагнул к столу, взъерошил мальчишкам волосы. — С солдатской кашей справились?.. Справились!.. Значит, и солдатское дело тоже по плечу!
Перед матерью военный встал по стойке смирно, как перед самым большим начальником.
— Разрешите вас поцеловать?.. За сыновей!.. Простите, что так приходится… Время такое… Они — как подснежники. Ещё снег и холодно, а расцвели! И не в наших сегодня силах укрыть их от последней, может быть, метели.
Он наклонился, поцеловал её в лоб и на каблуках повернулся к Крутогорову.
— Отвечаете за них и перед ней, и передо мной!..
Командир ушёл, а часов в двенадцать Крутогоров как-то по-особому взглянул на мать. Она поняла. Сказала:
— Сели… Все сели.
И все сели по старинному обычаю. Потом мать, а за ней отец обняли мальчишек. Провожать их Крутогоров не разрешил. Впятером разместились в санях. Василий Васильевич впереди, Зуйко сзади. Застоявшийся Прошка заторопился к заливу. У камня остановились. К саням из темноты и начавшего густеть тумана подошли три матроса, откозыряли Крутогорову и дружески потискали присмиревших мальчишек.
— Поехали, — очень буднично произнёс Василий Васильевич.
Два матроса тотчас ушли вперёд. Зуйко с третьим матросом двинулись за ними. Когда и эта пара отошла метров на десять, Крутогоров пошевелил вожжами. Полозья заскрипели по льду.
Справа что-то горело. Пожар начался несколько часов назад, когда гремела артиллерийская перестрелка. Теперь было тихо. Туман справа отсвечивал красным. А впереди, где смутно чернели два матросских бушлата, иногда возникали какие-то голубоватые пятна.
— Прожектора кронштадтские, — пояснил Крутогоров.
— Мы так и будем ехать? — спросил Федька. — До самого Кронштадта?
— Ты недоволен?
Федька и сам не знал, доволен он или огорчён. Пожалуй, и то, и другое вместе. Он ответил уклончиво:
— Можно бы и не так, если б компас был.
А Гриша с Карпухой откровенно радовались, что поход оказался таким простым и нестрашным.
— Нет, ребятки! — невесело сказал Крутогоров. — Не до самого… До Кронштадта всем нельзя! Высажу метров за четыреста… Только не робеть! Робкого и воробей заклюёт!
— Кто робеет-то? Никто и не робеет! — отозвался Карпуха. — Верно, Гриша?
— Пока нет.
— И пока, и потом! — рассердился Федька.
— А ты не горячись! — произнёс Крутогоров. — Ты теперь командир. Выдержка для тебя — самое главное. Командир без выдержки — не лучше труса… И вот тебе, командир, боевой приказ: возвратиться всем троим! Насмерть это запомни!
— Вернёмся!..
Когда отсветы от зарева пожара ещё проникали в гущу тумана, конь шёл за второй парой матросов шагах в пятнадцати. Но чем дальше удалялись от берега, тем становилось темнее, и Прошка приблизился к матросам шагов на пять. Иногда и на этом расстоянии их не было видно. Но конь слышал их шаги и неотступно следовал за ними. Под матросскими ботинками сочно чавкал влажный снег. Под Прошкиными копытами эти звуки усиливались и повторялись. Казалось, что конь идёт по разбитой осенней дороге.
— Стой! — послышалось где-то впереди.
Федька дёрнулся.
— Сиди! — успокоил его Крутогоров.
Прошка остановился. Перед ними в тумане скучились какие-то люди. Их было больше, чем четверо. К саням подошёл Зуйко. Доложил:
— Тут промоина. Объезжать будем.
Он взял лошадь под уздцы и повёл влево. Справа остались три красноармейца. Матросы по-прежнему двигались впереди. Уже не снег чавкал под ногами, а булькала вода.
— Мы ведь в валенках! — вспомнил Карпуха.
— Разницы нет, — сказал Крутогоров. — Посмотри на Зуйко… Что в валенках, что в сапогах!
Мальчишки посмотрели и сначала подумали, что это туман, но это была вода, холодная, чёрная. Она доходила матросу чуть не до колен. Конь ступал осторожно и тревожно похрапывал.
Впереди побелело. Вода кончилась. Снова началась снежная жижа, смешанная со льдом. Вскоре опять встретилась промоина, и опять какие-то красноармейцы показали, куда нужно свернуть, чтобы не провалиться.
«Сколько же людей тут понапихано!» — подумал Федька и спросил у Крутогорова:
— Это всё нас встречают?
— А ты как думал?.. Один хороший разведчик дорого стоит. А вас трое!.. Да и мамке вашей обещал… Охраняем!
Ехали долго. Федька уже решил, что они заблудились без компаса. Наконец остановились на сухом месте. Зуйко накинул на голову Прошке какой-то жгут и связал коню челюсти, чтобы не заржал.
— Приехали? — спросил Федька и почувствовал, как вздрогнул Карпуха, сидевший бок о бок с ним.
Крутогоров не ответил. Он ждал чего-то. Матросы стояли рядом с Прошкой. Вдруг из плотного тумана вышла ещё более плотная тень. Человек в белом мокром халате выдохнул:
— Можно!
Крутогоров по одному снял мальчишек с саней, раздал им удочки, присел перед Федькой, проверил, на месте ли записка, выпрямился, поморщился, как от зубной боли.
— Идите…
— За мной! — добавил человек в халате.
Ходил этот человек удивительно. Мальчишки старались не шуметь, но валенки у них шлёпали, казалось, на весь залив. А он не шёл, а плавно плыл в тумане, как призрак. Ни звука! Это было так странно, что Федька ухватился рукой за мокрый халат. Ему показалось, что стоит отстать всего на один шаг — и призрак растворится в тумане. Не увидишь его и не услышишь.
Гуськом шли минут десять. Под ногами захрустел снег. Он был здесь довольно глубокий и не очень мокрый. Человек лёг и совсем исчез. Халат слился со снегом. Залегли и ребята, прислушиваясь к неторопливому шёпоту:
— Дальше — одни. Шагов сорок. Там вас окликнут. Отвечайте, что заблудились. Идите на голос… Всё!
Теперь командование переходило к Федьке. Впервые в жизни ложилась на него такая ответственность. Она точно придавила его к снегу, и он не сразу сумел подняться на ноги.
— Пошли, что ли! — сердито сказал он. — Чего ждать?
— Мы тебя ждём, — ответил Гриша.
И Федька вскочил. Теперь они стояли. Ноги не хотели двигаться вперёд. Ребята пошли только тогда, когда получили сзади по ободряющему шлепку.
— Я здесь буду ждать, — услышали они на прощанье. — Не бойтесь!..
Через несколько шагов Федька оглянулся. Они были одни, совсем одни. А вокруг ночь и туман. И тихо. Тогда он взял Карпуху и Гришу за руки и, будто отрубив всё, что осталось позади, ринулся вперёд. На Федьку нахлынула какая-то порывистая храбрость. И если бы в них начали стрелять сейчас хоть из пушек, это бы его теперь не остановило. Он ломился вперёд, только вперёд, не задумываясь и не рассуждая.
Карпуха тоже не рассуждал. Он замёрз. В валенки просочилась вода. Она противно выдавливалась сквозь пальцы.
А Гриша боялся, потому что яснее братьев понимал, куда они идут. Наивные мальчишеские ужасы давно отступили перед настоящей опасностью. Она притаилась впереди, и они сами шли к ней. Как произойдёт встреча с кронштадтскими матросами? Сунут головой в прорубь — и весь разговор!
