Николай Дубов - Жесткая проба
Алексей снова сел у входа в отдел найма и через минуту встал.
Сидеть целый час, ждать, пока придут все эти… И Гаевский тоже. И все будут смотреть на него, как он сидит здесь, взъерошенный, растерянный, и ничего не может сделать… Гаевский — особенно.
Пусть только придет!
Он пошел вдоль ограды к ковшу заводского порта. Посреди ковша стояла завозня. Она служила базой для водолазов. Ковш очищали от «рвотины» — рваного огнем и взрывами железа, — которой завалили его во время войны. Теперь он был снова нужен: завод готовился к переходу на камыш-бурунскую руду, и порт подготавливали к приему рудовозов.
Полузатопленного парохода у правого, низменного берега уже не было. Ещё весной его кое-как залатали, подняли и отвели к судоремонтному заводу — на слом.
Алексей сел на берегу. Когда-то из трюма этого парохода он вытащил едва не утонувшего Витьку. Сюда, проваливаясь по пояс в сугробы, он приходил с Наташей «изучать пароходы», когда они затеяли «Футурум» — детское своё общество будущих капитанов… Пароход уже не существовал, Наташа уехала. Витька теперь помогал другим топить его, Алексея, и Гаевский снова начал возню вокруг «Футурума». Ничего у него не выйдет! Вот только Алексей получит обратно пропуск, пойдет в цех и всё расскажет…
Дверь отдела найма уже была открыта. Алексей постучал в окошко, закрытое крашеной фанерной дверкой. Окошко открылось, большеносая седая женщина строго и вопросительно посмотрела на него.
— У меня отобрали пропуск.
— Из какого цеха? Как фамилия?
— Горбачев, из механического.
— А, Горбачев… — Она наклонилась над столом, поискала там, потом, сняв скрепку, разделила две бумажки, одну из них протянула Алексею. — Вот, оформляй.
— Что оформлять?
— Увольнение оформляй. Не видишь, что ли?
— Какое увольнение?! Дайте мой пропуск, я в цех пойду.
— Пропуска ты больше не получишь, и в цех тебе ходить незачем — там всё уже отмечено.
— Да кто… На каком основании?
— По приказу начальника цеха. — Седая женщина подняла второй листок и прочитала: — «За нарушение трудовой дисциплины, попытку дезорганизовать производство и антиобщественное поведение разметчика А. Горбачева уволить с 27 августа 1952 г.».
Алексей вцепился руками в подоконник.
— Где Гаевский?
— Зачем тебе Гаевский? Его сегодня не будет.
Фанерная дверца захлопнулась.
На увольнительном «обходном» листке уже стояли подписи Витковского и мастера. Это они нарочно, чтобы Алексей не мог прийти в цех, рассказать, найти защиту… Вот гады! Ну, погодите…
В несколько прыжков Алексей оказался на втором этаже. Завком начинал работу в девять. В девять председателя завкома не было. «Наверно, пошел по цехам», — сказала секретарша…
В десять его тоже не было. Он пришел только в одиннадцать.
— Я к вам, — бросился к председателю Алексей.
— У меня прием с двенадцати… Ну ладно, заходи. В чем у тебя там дело?
— Меня уволили.
— За что?
— Неправильно уволили! Я ничего не нарушал и не дезорганизовывал… Это всё подстроили!
— Погоди! Давай по порядку: из какого цеха?
— Из механического. Разметчик. Горбачев.
— А, Горбачев… Н-да… Говорили мне про тебя, говорили… Что ж, правильно тебя уволили.
— Как — правильно? За что? Я ж ничего не нарушал!..
— «Молнию» срывал? Ну, не срывал, писал на ней… Факт? Факт. Передовиков опорочивал? Факт. Ну и всякие там темные дела за тобой… А ты хочешь, чтобы мы тебя защищали? Мы защищаем людей, которые честно работают, помогают производству, а не дезорганизуют его.
— Так это все неправда!
— Ты мне байки не рассказывай! «Неправда»… Цехком разобрался, он решение начальника цеха поддерживает, и мы поддержим. Так что на нас не рассчитывай.
— Так что же мне делать?
— Что хочешь… Раньше нужно было думать.
Слова, множество слов душили Алексея. Горячих, гневных и правдивых. Но он смотрел в лицо председателя и видел, что все эти слова ни к чему, их не будут слушать и, даже выслушав, не услышат.
— Все, Горбачев. Разговор окончен.
Алексей вышел.
Против двери завкома профсоюза была дверь заводского комитета комсомола. Алексей поколебался и вошел. Преждевременно располневший молодой человек читал какие-то бумаги и подчеркивал фразы толстым красным карандашом. Услышав стук двери, он поднял голову.
— Слушаю.
Алексей сказал, что он, хотя и не комсомолец, пришел в комитет, чтобы ему помогли.
— Давай, давай, что там у тебя?
Алексей рассказал. Секретарь, поигрывая карандашом, подумал.
— Постой, это не про тебя газета писала?
— Про меня… Только это неправда.
— Как это — неправда? Наша печать неправды не пишет… Ладно, я проверю, поговорю с комсоргом вашего цеха. Только имей в виду: бузотеров мы не поддерживаем! И если окажется правда — пеняй на себя. — Секретарь снова склонился над бумагами.
Грохоча башмаками по лестнице, Алексей выбежал на улицу.
Вот как они устроили всё! Он приготовился доказывать свою правоту, бороться. С ним не собирались бороться, никого не интересовали доказательства. Его просто отбросили в сторону, вышвырнули, он перестал для них существовать…
В общежитии не оказалось никого, кроме тети Даши.
— Ты что так рано? Али захворал?
— Уволили меня, тетя Даша…
— Батюшки! За что?
— Ни за что… С начальником спорил…
— Эка вы, языкатые! Кидаетесь, как кутята, на кого ни попадя, вам же и достается. Кто тебя за язык тянул? Сам небось?
— Сам.
— Ну вот! Нет, чтобы посмирнее. Всё ершитесь, хорохоритесь. А толку что? Что вот теперь делать-то будешь?
— Обжалую! Я докажу!
— Доказывай теперь, попробуй.
Тетя Даша ушла, но через несколько минут вернулась.
— А жаловаться пробовал?
— В завком ходил, в комитет комсомольский. Говорят, мы таких не поддерживаем…
Тетя Даша, скорбно поглядывая на Алексея, долго размышляла.
— А в суд? У нас вон во дворе сосед — его из артели уволили. И тоже всё вот так-то от него отказывались. А он подал в суд, и скрозь суд его обратно на должность поставили. Ещё и деньги заставили выдать за прогулянные дни…
Юридическая консультация находилась на солнечной стороне проспекта. Несмотря на опущенные шторы, в ней было так душно, что юрист, в просторном, как балахон, чесучовом пиджаке, изнывал от жары и поминутно вытирал пот. Приходу Алексея он явно обрадовался: его разморило не только от зноя, но и от скучного романа, который лежал в открытом ящике стола.
— Присаживайтесь, юноша, выкладывайте, что у вас стряслось?
Алексей спросил, можно ли подать в суд о восстановлении, если человека неправильно уволили с работы.
— Разумеется, можно. Речь идет, по-видимому, о предприятии, о заводе? В таком случае необходимо предварительное решение РКК, расценочно-конфликтной комиссии. Она состоит из представителя администрации и профорганизации. Если комиссия не придет к полюбовному соглашению или откажет жалующемуся, тогда появляется основание для судебного разбирательства конфликта.
Алексею представились лица Иванычева и председателя завкома.
— Она откажет.
— Ага!.. А почему вы так уверены? Кого именно уволили? Вас? За что?
Полное, добродушное лицо юриста, его готовность всё объяснить расположили к нему Алексея, он начал рассказывать. Лицо юриста стало скучным.
— Так, так… — Юрист побарабанил пальцами. — Случай не из легких, случай весьма чреватый… Да. Ну, как бы там ни было, процедура остается такой же: РКК, потом — суд.
— Да какая же РКК, если у меня отобрали пропуск, в цех не пускают?!
— Тут уж я затрудняюсь, это — не моя сфера… Как-нибудь добивайтесь.
Алексей поднялся. Юрист, облегченно вздохнув, выдвинул ящик стола, в котором лежал раскрытый роман. Уж лучше скучный роман, чем такие кляузные дела…
Круг замкнулся. Для того чтобы обжаловать, опротестовать увольнение, он должен был проникнуть на завод, в цех, но туда его не допускали, а все, кто должен был вступиться и защитить, сделать этого не хотели или не могли. Подсказать выход мог только один человек — Вадим Васильевич…
Вадим Васильевич не удивился и не обрадовался, увидев сидящего на ступеньках веранды Алексея. Он открыл дверь, впустил Алексея и плотно прикрыл дверь.
— Ну, что у тебя, как дела?
— Уволили.
— То есть… совсем? — спросил Вадим Васильевич и покраснел: вопрос был не слишком умный.
— Совсем. Отобрали пропуск, дали обходной листок.
— А формулировка?
— За нарушение трудовой дисциплины, дезорганизацию производства и антиобщественное поведение.
— М-да, густо…
Вадим Васильевич, то подбирая, то оттопыривая губы гузкой, заходил по комнате.
— М-да… Ты погоди, я умоюсь…
Он умывался не спеша и торопливо взвешивал, прикидывал, потом долго смотрел, как тугая струя дробится на фаянсе в сверкающие капли, урча, уходит в решетку слива. Что ни думай, как ни прикидывай, всё равно худо…
