Астрид Линдгрен - Калле Блюмквист-сыщик
Ева-Лотта поняла и старалась изо всех сил. Она помнила, как стояла там с векселем в руке. Помнила, что именно в тот момент раздался страшный удар грома. Но дальше она ничего не помнила… Кроме, конечно, самого ужасного, что произошло после. Нет, она не помнит, куда дела вексель. Упавшим голосом Ева-Лотта призналась в этом комиссару.
— Ты случайно не прочитала фамилию на векселе?
— Нет.
Комиссар вздохнул, но потом подумал, что нельзя же ждать, чтобы все само шло в руки. Допрос девочки и без того дал очень много. Нельзя же требовать, чтобы имя убийцы принесли ему на тарелочке. Все же, прежде чем продолжить разговор с Евой-Лоттой, он позвонил в участок и распорядился тщательно обыскать все Прерии. Место преступления, разумеется, уже обследовали самым тщательным образом, но бумажку могло унести ветром. А ее надо найти, во что бы то ни стало найти!
Потом Еве-Лотте пришлось рассказать, как она обнаружила Грена. Она говорила теперь очень тихо и время от времени проглатывала комок в горле. А ее папа опустил голову, чтобы не видеть горестных глаз дочери. Впрочем, теперь, наверное, уже недолго осталось. У комиссара было еще лишь несколько вопросов.
Ева-Лотта уверяла, что преступник не мог быть жителем их городка, иначе она бы его узнала. И теперь комиссар спросил ее:
— А ты узнаешь его, если увидишь опять?
— Да, — тихо сказала Ева-Лотта. — Я бы его узнала из тысячи других.
— А раньше ты его никогда не видала?
— Нет. — И, поколебавшись, добавила: — То есть да… отчасти.
Комиссар выпучил глаза. Еще один сюрприз!
— Как это «отчасти»?
— Я только брюки его видала, — пояснила Ева-Лотта неохотно.
— Объясни, пожалуйста, понятнее.
Ева-Лотта поежилась в замешательстве.
— Это обязательно? — спросила она.
— Ты же прекрасно знаешь, что обязательно. Так где же висели его брюки?
— Они не висели. Они торчали из-под штор. А в них был убийца.
Комиссар быстро схватил оставшуюся булочку. Он почувствовал, что настал момент подкрепиться. А еще он подумал, что Ева-Лотта, пожалуй, не такая уж дельная, как ему показалось. Не фантазирует ли она?
— Итак, — сказал он, — брюки убийцы торчали из-под штор. Чьих штор?
— Грена, чьих же еще?
— А ты-то где была?
— На лестнице снаружи. Мы с Калле лезли по ней. В десять часов вечера в понедельник.
У комиссара не было детей, и сейчас он благодарил бога за это.
— Да что же вы делали на лестнице Грена в понедельник вечером?!
Тут он вспомнил тайну, в которую его только что посвятили, и добавил:
— А, понимаю! Вы гонялись за каким-нибудь другим Мумриком, да?
Ева-Лотта взглянула на него почти презрительно.
— Что ж, по-вашему. Великие Мумрики на деревьях, что ли, растут? На свете есть только один Мумрик, во веки веков, аминь!
И Ева-Лотта рассказала о ночном переходе через крышу Грена. Бедный булочник озабоченно качал головой. А еще говорят, что девочек иметь спокойнее!
— Откуда же ты знала, что это брюки убийцы?
— А я не знала. Если б я знала, я б его арестовала.
— Но ты же сказала…— возразил раздраженно комиссар.
— Да нет, я уже потом сообразила. Ведь это были такие же темно-зеленые габардиновые брюки, как те, которые я встретила на тропинке.
— Это могло быть случайностью. Не надо делать поспешных выводов.
— А я и не делаю. Я же слышала, как они там в комнате шумели из-за векселей, и тот, в брюках, сказал: «Мы встретимся в среду на обычном месте! Захвати все мои векселя!» Так сколько же зеленых брюк Грен может встретить за одну несчастную среду?
Комиссар был убежден, что Ева-Лотта права. Теперь все ясно: мотивы, место, время. Дело стало лишь за одним — поймать преступника.
Комиссар поднялся и потрепал Еву-Лотту по щеке.
— Большое спасибо, — сказал он. — Ты умница. Ты даже не понимаешь, как ты нам помогла. А теперь забудь обо всем!
— Постараюсь! — обещала Ева-Лотта.
Комиссар повернулся к Бьорку.
— Теперь нужно только отыскать этого Калле, чтобы он подтвердил показания Евы-Лотты. Где его можно найти?
— Здесь, — раздался спокойный голос с балкона над верандой, и удивленный комиссар, подняв глаза, увидел над перилами две головы — одну светлую, другую темную.
Рыцари Белой розы не оставляют товарища в трудные минуты полицейских допросов и других испытаний. Как и булочник, Калле и Андерс хотели присутствовать на допросе. Но предпочли, на всякий случай, разрешения не спрашивать.
10
Все газеты страны поместили на первых страницах сообщение об убийстве и много писали о показаниях Евы-Лотты. Правда, они не упоминали ее имени, зато очень много говорили о «наблюдательном тринадцатилетнем ребенке», который «держался молодцом» и сообщил полиции «необычайно ценные сведения».
Местная газетка оказалась менее сдержанной в отношении имен. Ведь в городке абсолютно все знали, что «наблюдательный тринадцатилетний ребенок» — не кто иной, как Ева-Лотта Лисандер, и редактор не видел причины, почему не написать об этом в газете. Такой великолепной темы у него давно уже не было, и он выжал из нее все, что мог. В длинной и слащавой статье он писал, что «прелестная маленькая Ева-Лотта играет сегодня среди цветов в саду своих родителей так беззаботно, словно совсем забыла то, что ей пришлось пережить в среду в обдуваемых ветрами Прериях».
И редактор в упоении продолжал: «Да где же еще могла она забыть, где еще могла почувствовать себя в безопасности, как не здесь, у папы и мамы, в хорошо знакомой среде детства, где запах свежеиспеченного хлеба из папиной пекарни как бы служит залогом того, что есть еще мир покоя и уюта, которого не могут поколебать никакие вторжения из мира преступлений».
Редактору очень нравилось такое начало. Дальше он распространялся о том, какая Ева-Лота умница и какое исчерпывающее описание убийцы она дала. Правда, он не писал прямо «убийца», а «человек, который, как предполагают, владеет разгадкой тайны». Он привел также слова Евы-Лотты, что она узнает этого человека, если встретится с ним еще раз, и особо подчеркнул, что маленькая Ева-Лотта Лисандер, возможно, в конце концов окажется тем орудием, которое приведет бесчеловечного преступника к заслуженному наказанию.
И, таким образом, он написал как раз все то, что не следовало писать.
Полицейский Бьорк был очень встревожен, когда подал еще пахнущую краской газету комиссару. Тот прочел статью и взревел:
— Написать такое — да это же возмутительно! Безобразие, да и только!
Еще более крепкие выражение употребил булочник, примчавшись немного погодя в редакцию. От ярости у него жилы вздулись на висках, и он хлопнул кулаком по столу перед носом у редактора.
— Ты что, не понимаешь, что это преступление? — воскликнул он. — Неужели не соображаешь, что это может быть опасно для моей дочки?
Нет, редактор об этом не подумал.
— А почему опасно?
— Не строй ты из себя большего дурака, чем ты есть. Дальше уж некуда! — сказал булочник, и он был несомненно прав. — Как ты не понимаешь, что человек, убивший один раз, запросто может убить еще раз, если сочтет это необходимым. А ты любезно сообщил ему фамилию и адрес Евы-Лотты. Надо уж было заодно и телефон дать, чтобы он заранее позвонил и назначил время.
Ева-Лотта тоже считала, что статья возмутительная, по крайней мере некоторые места.
Вместе с Андерсом и Калле она сидела на чердаке и читала газету.
— «Прелестная маленькая Ева-Лотта играет сегодня среди цветов в саду своих родителей», — и как только разрешают такие глупости писать в газетах!
Калле взял у нее газету, прочел все от начала до конца и озабоченно покачал головой. Уж настолько-то он разбирался в этих делах, чтобы понять, каким безумием было написать такую статью. Но вслух он ничего не сказал.
Впрочем, редактор был прав, когда писал, что Ева-Лотта как будто забыла о своих ужасных переживаниях. Конечно, она продолжала чувствовать себя старой, почти пятнадцатилетней, но, к счастью, Ева-Лотта обладала даром юности забывать неприятное чуть ли не на следующий день. Только по вечерам, в постели, ей иногда невольно вспоминалось то, о чем не хотелось вспоминать. Первые ночи она спала довольно беспокойно, иногда вскрикивала во сне, и маме приходилось будить ее. Но днем, когда светило солнце, Ева-Лотта была спокойной и веселой, как прежде. Ее обета стать немножко более женственной и бросить войну роз хватило ровно на два дня. Больше она не выдержала. Она сама чувствовала, что чем неистовее будут их игры, тем скорее то, другое, померкнет в ее сознании.
Полицейскую охрану с Усадьбы уже сняли. Но еще перед этим из оцепления был вынесен Мумрик. Высокой чести забрать Мумрика удостоился дядя Бьорк. После допроса на веранде, когда тайну существования Мумрика пришлось раскрыть, Андерс отвел Бьорка в сторону и спросил, не может ли он помочь им вызволить Мумрика из плена. Дядя Бьорк охотно это сделал. Откровенно говоря, ему очень хотелось взглянуть, что это за штука такая — Мумрик.
