Николай Дубов - Жесткая проба
Они — средоточие знаний и уменья, всё остальное — вспомогательная сила, или попросту балласт…
Витковскому хотелось и внешне быть похожим на Ромодана, но округлое лицо его с вислым носом совсем не походило на ястребиный профиль наставника. И одеваться так не пришлось: тужурка, галифе и хромовые сапожки с короткими голенищами как нельзя лучше шли высокому, стройному Ромодану и никак не подходили к длинному тулову и коротковатым ногам Витковского.
Внешность — не так важно. Важно, что Ромодан не сделал промаха, остался холостяком, а он вот не утерпел, женился. По молодости, по глупости. Жена опостылела в первый же год, но поделикатничал, не развелся, потом появился сын. И на кой черт это было ему нужно? Теперь вот мучайся… «Эфирное создание» оказалось вздорной бабой, ко всему ещё и ревнива… А сын вырос балбесом и бездельником. И никуда не денешься. Только и радости, что по временам встряхнешься, расправишь косточки… Знает Олег или только догадывается? Что-то он, подлец, больно нахально смотрел, когда последний раз просил денег: «Ты меня должен понять, как мужчина мужчину…» Всыпать бы по первое число, а не денег давать!.. А премиальных за этот квартал не будет, план завалили. Значит, «подкожные» не светят.
Хорошо Яворскому в мартеновском. Всегда на виду, и командировки, и премиальные. Да и оклад выше. А его сунули в эту дыру — расхлебывай чужие грехи. Можно бы и здесь навести порядок, дисциплину, так ведь связан по рукам и ногам. Не единоначалие, а видимость. Каждый пустяк согласовывай, обсуждай. Вот идёт деятель. Тоже небось думает, что строит коммунизм. Такие построят… языком. Строим его мы — инженеры, а эти болтуны только путаются под ногами…
Иванычев подошел к столу.
— Я, Владимир Семенович, насчет случая с Горбачевым. Может, соберемся, обсудим?
— А что, собственно, обсуждать?
— Как же — выступление печати, мы должны отреагировать. С нас спросят. Я предлагаю собрать вроде как треугольник, вызвать его и дать накачку как полагается…
— Хорошо, только недолго.
— Нет, накоротке, накоротке…
…Виктор упорно смотрел в сторону, на застекленную перегородку, отделяющую кабинет начальника цеха от конторы. Витковский за своим столом что-то малевал карандашом на бюваре. Ефим Паника, как всегда, смотрел в рот говорившему и тут же оглядывался на других — как реагируют. Рядом с Иванычевым сидел ещё не успевший умыться замурзанный Федор Копейка. Подперев грязным кулаком подбородок, он уставился в лицо Алексею.
— Я уже говорил: на «молнии» написал потому, что Гущин — не передовик.
— А ты передовик, да? — вскочил Виктор.
— И я не передовик. Только я не притворяюсь, а ты притворяешься.
Виктор хотел посмотреть на Алексея презрительно, свысока, но презрительный взгляд не получился: Алексей вытянулся, а Виктор, хотя и подрос, стал крепышом, роста был среднего, и когда он пытался смотреть на Алексея сверху вниз, получалось смешно: взгляд его упирался Алексею в живот.
— Погоди, Гущин, — сказал Иванычев. — Почему он не передовик?
— Потому что ничего такого не сделал… Передовик — это который что-нибудь придумал, усовершенствовал… А он что усовершенствовал?
— Норму он перевыполняет?.. — спросил Иванычев. — Привет, товарищ Гаевскпй! Мы как раз только начали…
Гаевский сел в сторонке. Начальник цеха покосился на него — он не знал, кто это такой.
— Норму он только сейчас перевыполняет, а раньше еле выполнял. И почему перевыполняет? Ему всё время одни шестеренки идут — он и насобачился…
— Что значит — насобачился? Что за выражения?!
— Ну, наловчился… Ему Ефим Па… Ефим Петрович всё время только шестеренки и подсовывает…
— Я ничего не подсовываю! Распределяю как положено.
— А почему Гущин всё время одни детали делает, а другие враздробь, что попало? Дядя Вася… Губин, то есть, или Маркин, они не могут? Маркин Гущина учил, он умеет не хуже. Так им — что попало, а Гущину — что повыгоднее? Это правильно?
Витковский исподлобья посмотрел на Алексея. Парень-то того… Действительно, у Гущина идут серийные, легкие детали. С успехом мог делать любой другой. Тот же Губин или Маркин Но Губин — упрямый старый козел, с ним не сговоришься, Маркин — скандалист… И оба старики. А нужны молодые, перспективные кадры… Что это за тип пришел? Из парткома? Не похоже, не встречал его там… Черт его знает, шляются всякие, потом наговорят — не расхлебаешь… Надо переломить настроение. И так его всё время шпыняют за то, что не занимается соревнованием, не растит передовиков. Вместо того чтобы делом заниматься, цацкайся тут со всяким…
— Я внесу ясность, товарищи. Специализацию в нашем цехе ввести трудно, но где только можно, мы её осуществляем и будем осуществлять. Это — важнейший принцип современного производства.
— Вот! Понял? — сказал Иванычев. — И, понятное дело, мы передовиков поддерживаем. Их надо поощрять, создавать условия…
— Настоящих! А он не настоящий, а липовый. Кончится спецзаказ, он и съедет на свои сто пять процентов… Тогда будете с доски снимать? То на доску, то с доски? Над ним и так — кто ругается, кто смеется…
— Кто смеется? — вскочил Виктор. — Это ты подговорил, да?
Алексей укоризненно посмотрел на него.
— Эх, ты! Как был пацан, так и остался пацан… Ну зачем я буду подговаривать? Люди сами видят.
— По-моему, — сказал Федор Копейка, обводя всех серьезным взглядом, — по-моему, цэ дило трэба розжуваты… Может, он и перегнул, но тут что-то есть!..
— Ты свои штучки брось! — оборвал ею Иванычев. — Твои теории известны… (Федор Копейка покраснел и замолчал.) Вместо того чтобы работать с молодежью, воспитывать, ты тоже? Нашел кого поддерживать! Мы, понимаешь, мобилизуем людей, выдвигаем передовиков, воспитываем на положительных примерах, а он будет подрывать?! Дискредитировать? Этот номер не пройдет! Вот и печать нам сигнализирует. Серьезно сигнализирует! И мы к этому сигналу не можем не прислушаться. Не можем! Это что же получается? Страна, понимаете, строит коммунизм, весь народ, как один человек, вкладывает силы. И мы мобилизуем массы, весь коллектив, чтобы внести свой вклад, а тут, понимаете, появляются люди, которые пытаются ставить нам палки в колеса, тащить нас назад! Так получается, товарищи? Мы с этим мириться не можем.
Алексея трясло от злости. Что они, с ума посходили? Он же им объяснил. Да пусть спросят кого угодно…
— А с враньем можете? С враньем миритесь? А ещё говорите, что коммунизм строите!
Так говорить не следовало. Понял это Алексей слишком поздно, когда установилась зловещая тишина. Все, не отводя глаз, смотрели ему в лицо, только Ефим Паника зыркал то на одного, то на другого.
— Та-ак! Договорился… — сказал Иванычев. — Тебе не нравится, как мы строим коммунизм? Может быть, тебе и коммунизм не нравится. И заодно Советская власть?
— Может быть! — сказал Гаевский.
— Я не про Советскую власть и не про коммунизм. Я про вранье… Коммунизму правда нужна, а не вранье!
Его уже не слушали, смотрели на Гаевского, ждали, что скажет он.
— Лично меня поведение Горбачева не удивляет. — Гаевский говорил негромко, медленно и веско, как человек, уверенный, что его выслушают до конца. — Может, товарищи не в курсе, я поясню. Выступление против передовиков — факт не случайный. Надо присмотреться к общественному, политическому лицу этого человека. Кто такой Горбачев? Вам известно, что он связан с баптистами?
— Я не связан, неправда!
Гаевский даже не повернул головы.
— Вам известно, что он замешан, связан с подозрительными элементами и даже подвергался недавно аресту?
— Так я же свидетелем!.. Арестовали спекулянта, я свидетель, а не замешан!
— Мы ещё не знаем, товарищи, — будто ничего не слыша, продолжал Гаевский, — что это за элементы… Может, это только спекулянты. Но спекуляция бывает разная. За ней может обнаружиться и кое-что другое… Лично я ничему не буду удивляться. Может, вам неизвестно, но мне известно: ещё в школе Горбачев был замешан в историю с тайной организацией…
— Как не стыдно! — закричал Алексей. — Это же была детская игра! Вас же за это выгнали, что вы начали раздувать!..
Гаевский и теперь не взглянул на Алексея, только лицо его, и без того белесое, побледнело ещё больше, колючие маленькие глазки сузились.
— Лично меня никогда ниоткуда не выгоняли, что легко проверить по моему личному делу… Так вот, товарищи, в свете этих фактов выступление Горбачева, направленное на дискредитацию передовиков и срыв спецзаказа, приобретает совсем другой характер! Я считал своим долгом внести ясность, ввести вас в курс.
Иванычев выжидательно смотрел на Гаевского, ожидая, что он скажет ещё. Гаевский молчал. Виктор отвернулся, уши его горели. Федор Копейка хмуро разглядывал мозоль на левой ладони и ковырял её ногтем. Ефим Паника ловил взгляд начальника цеха и заранее изобразил на своем лице удивление и негодование.
