Мариэтта Чудакова - Завещание поручика Зайончковского
У нас в России с вертолета можно отстреливать только и исключительно волков! И только по специальному разрешению местных природоохранных органов. Но Ножев даже это считал неправильным. Охота – так охота. Это когда ты со зверем в более или менее равном находишься положении. Когда он может, теоретически хотя бы, как-то спастись от человека с ружьем… Недаром, когда с вертолета – это уже не охота называется, а отстрел.
…И еще не хотели республиканские власти уголовное дело заводить! А ведь люди погибли – беззаконные охотники эти. И чтоб дело завели – пикеты понадобились, митинги. На Алтае и даже в Москве, в центре столицы. А про детей-то подумали? Детям-то какой пример? Мол, не боись, сынок, стреляй напропалую, ничего тебе не будет?.. Оттягивайся как умеешь, не жалей никого… Так, что ли?
Вот только недавно зачесались. Уже министр природных ресурсов говорит, что стрелять в животное с воздуха – не только злостное нарушение законодательства, но и морально ущербно, потому что от стрельбы с вертолета ни один зверь защититься не может, и это уже в чистом виде убийство, а не охота. И что вообще надо менять законодательство в части охоты в природоохранных зонах. Надо, говорит министр, во-первых, убрать оттуда все вранье. Потому что, говорит, смешно называть забавы губернатора или полпреда «охотой в научных целях» – это не их профессиональная деятельность.
Да уж, какой тут смех. Одни трупы и обломки вертолетов.
Вот именно что, в первую очередь, – перед детьми совестно. А дети здесь, на Алтае, – например, у них в Рубцовске, – особенные. В воздухе, что ли, что-то такое?..
Вот этот парнишка – Эрнест Евгений Санчес Шайду. Отец у него кубинец, а мать – русская, местная. Из-за нее кубинец – инженер по морским проектам – из морского города Одессы к нам, в самый центр суши попал. Она сына их, по слухам, до семи лет грудным молоком кормила – верила, что влияет на умственные способности. А что такого – бабы в деревне лет до пяти-то нередко раньше кормили! Про умственное развитие Ножев точно не знал, но что от любой инфекции материнское молоко защищает – это известно. Может, своему пацану она две-три чайных ложечки в день давала – все равно польза.
В общем, все знали в Рубцовске, что в два года семь месяцев малыш этот читать выучился, в восемь освоил самостоятельно логарифмы и интегралы. А когда ему девять было, у них холодильник сломался. Отец-инженер ничего сделать не мог. Тогда пацан полистал-полистал папины книжки – и предложил свой проект холодильной установки! Работает без компрессора и электричества не требует. Как в сказке. Но только это не сказка, а факт – парнишка диплом получил уже на краевом конкурсе одаренной молодежи «Будущее Алтая». Он там в свои одиннадцать лет и другую разработку представил – телевизор с трехмерным изображением. Изображение поступает с двух камер в кристаллический куб с трехмерным пространством. Вот так.
В прошлом году его в двенадцать лет в Бауманское училище без экзаменов приняли.
Ножев хорошо помнил этого темноглазого пацаненка. Голову еще так гордо держал. Но не из зазнайства, просто посадка головы такая. Бывает.
А теперь малыш этот – Воля Ригида. Тоже наш, рубцовский. В два с половиной года открыли абсолютный музыкальный слух и феноменальную память, в три года читал свободно. И в это же время – удивительные способности к математике и географии.
Вице-президент фонда поддержки одаренных детей, знакомая Ножева Галина увидела Волю, когда семья перебралась в Москву. Ему четырех еще не было. Рассказывала:
– Такой был маленький и тоненький, что боязно дотронуться… Книжный текст – любой – читал не хуже нас, взрослых. Стали спрашивать столицы мира – десять, пятнадцать…Отвечает без запинки. Вдруг говорит: «Вы еще не спросили, как называется столица Исландии». – «Ну и как?» – «Рейкьявик». Перешли к математике. Расщелкал две задачки для второго класса, мгновенно решил примеры со скобками…
Теперь в девять лет концерты по всему миру дает. И еще учится на синхронного переводчика…
Вообще по статистике в России 3,6 % особо одаренных детей. А в Алтайском крае – правда, по алтайским же подсчетам, – 6 %. А что? Очень даже свободно.
Вон в Бийске у Ножева в знакомой семье девочка Алина – с первого класса лучшая ученица в школе, книжку из рук не выпускает. Все грамоты, какие только есть, – за олимпиады по всем предметам – домой таскала. Даже родители ее грамоту получили – за правильное воспитание дочери; отец ее смеялся до слез – «Я, говорит, в школе не больно-то учился – наконец благодаря дочери грамоту заработал!» И вот – с золотой медалью, безо всяких взяток, приняли девчонку в Томский университет!
Это пусть неучи и лентяи сказки рассказывают – будто сейчас учиться можно только за деньги.
Вообще Ножев любил свой край. С детьми у них был, что называется, порядок. Вон в Новоалтайске Китаевы – Елена и Анатолий: пятнадцать детей!..
«Да, такая наша Россия, – думал Ножев, – тут тебе и дети гениальные, и такие семьи замечательные, где каждый ребенок – в радость. Тут же тебе и начальники, готовые ради своего развлечения детей родной природы лишить… Всего у нас намешано – под завязку. Вот если бы плохого-то убавить малость. А оно, похоже, только прибавляется. Больно многим выгодно оказалось».
Тут зазвонил мобильный. Ножев слушал и становился все мрачнее.
Под конец сказал: «Что поделаешь – надо подмогнуть. Согласен я, что на милицию в наших краях не больно понадеешься. Начинаю собираться».
Глава 33
Учитель истории
Учитель Вадим Силантьевич сидел за своим письменным столом и поглядывал на календарь. Всего ничего оставалось до начала учебного года.
Он любил готовить свой учебный курс (про себя он так его и называл – по университетской привычке) загодя, обдумывая его в целом. А не впопыхах набрасывать ночью план завтрашнего урока. К первому сентября у него должна быть готова канва всего годичного курса, а уж потом по ней можно вышивать что и как угодно. Он должен был также отобрать заранее необходимый иллюстративный материал. Не картинки имел он в виду (хотя и их показывал), а, скажем, яркие, насыщенные фактами мемуары, дневники…
Над письменным его столом издавна висели несколько фотографий. Михаил Ильич Кошкин. Отважный, многократно ославленный (поясним для тех, кто родной язык забывает: ославить кого-то – отнюдь не «прославить», а распустить о нем дурную молву), герой-подводник Маринеско. Георгий Георгиевич Демидов, или Горгич, как звала его лучшая подруга матери Вадима Силантьевича Вера Вылегжанина, приславшая эту фотографию. Писатель пронзающей правдивости. Если бы в 1990 году, когда советская власть все кончалась, кончалась, да никак не могла кончиться, тетя Вера не прислала ему, тогда четырнадцатилетнему мальчишке, машинописные тексты рассказов этого человека, только что возвращенные его дочери из архива КГБ, – еще неизвестно, кем бы он стал, Вадим Рыболовлев. Даже – стал ли бы историком?
Вадим помнил, как ночью читал рассказ Демидова «Без бирки». О заключенном в колымских лагерях – как он поставил себе единственную цель в своей бесповоротно погубленной жизни. Цель эта была такая – избежать непременного гулаговского ритуала, совершаемого над умершим или застреленным. А именно – прикрепления к большому пальцу левой ноги покойника бирки с его «установочными данными»… Не хотел этот человек, чтоб ему прикрепили такую бирку, и все. В результате, после многих неудачных попыток, ему удается достигнуть своей цели. Он бросается, избежав пуль конвоиров, в эпицентр взрывов в сопках – погибает на глазах у всех.
В этом же рассказе Вадим впервые читал мучительные страницы, как везут из одного лагеря в другой, еще более тяжелый, на строительство очередного золотого прииска тех, кто никак не должен был в нормальной стране изнемогать и умирать от тяжелейшего физического труда. Даже сами зэки жалеют их. «Особенно жалели врачей. Вон поехал хирург-чудотворец, в прошлом доцент из университетской клиники, спасший своим ножом великое множество людей, вон низко опустил голову доктор, без всякого рентгена видевший, что у больного внутри…»
В последние дни Рыболовлев готовился к урокам о Великой Отечественной войне. И сейчас был занят началом войны – первым ее днем.
И вот что интересно – ну пора бы ведь, кажется, ему, учителю с таким стажем, отнестись к этому дню спокойно, с хладнокровием историка. Но не получалось, и все. Каждый раз вновь мучила его мысль о том, сколько же его сограждан погибло сразу, в этот первый день, на рассвете… Молодых, полных сил, еще только собиравшихся жить – бойцов и командиров на нашей длинной западной границе. Укреплена она была главным образом одним – их жизнями. Они их отдали. Какое право имел полновластный правитель быть настолько не готовым к нападению?..
Почему? – снова, в который уже раз спрашивал себя учитель истории. И ведь давно уже знал – почему. Но сам собой наворачивался заново горестный вопрос. Почему так вышло, когда, кажется, в последние предвоенные годы в Советском Союзе только о грядущей войне и говорили, и писали книжки, и пели песни – как полетит самолет, застрочит пулемет, загрохочут тяжелые танки, и линкоры пойдут, и пехота пойдет, и помчатся лихие тачанки?.. Слова песни 1938 года «Если завтра война» знаменитого советского песенника Лебедева-Кумача были известны перед войной каждому.
