Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова
Самое дурацкое в этой ситуации, что дед Артём всё это делает, чтобы Катьке не было страшно. Чтобы она думала, что дед у неё ещё о-го-го и в обиду не даст. Катька маленькая, она тяжелее всех переживает эту глупую смерть Лёхи. Пока Лёха был жив, старик позволял себе все стариковские слабости: косить от домашней работы, не знать компьютера и даже игровой приставки. Первое, что он сделал, когда Лёхи не стало, это попросил меня научить его играть в «Мортал комбат» («А то как я ребёнка-то укладывать буду?!»). Лёха с Катькой всегда по вечерам долбились в эту игрушку вместо сказки на ночь.
* * *
Наш двор тоже порядком залило. Стриженая трава ещё торчала из воды кое-где, но у гаража, где ямы поглубже, уже плавали отцовские шлёпанцы.
– И у вас бассейн! – рассмеялась Катька.
– Знаешь что? Давай ты пойдёшь в дом обсыхать, а я сбегаю к твоему деду и попробую привести его сюда. Наверное, вам сегодня лучше заночевать у нас, мне будет спокойнее.
Катька надула губы:
– Не хочу оставаться одна!
Пришлось быстро хватать лодку, насос и шлёпать обратно по лужам в сторону деда Артёма.
Он уже стоял на крыльце, когда мы подошли. В чёрном дождевике, почти невидимый в сумерках, он был похож на монаха из фильмов про Средневековье.
– И где мы гуляем?!
Катька подбежала к нему, поднимая по дороге фонтаны и маленькие волны:
– Рома нам резиновую лодку принёс, чтобы мы уплыли, если дом затопит! Сейчас как надуем!
– Надуем! – передразнил старик. – Марш переодеваться! – он подтолкнул её к двери, и Катька послушно забежала в дом.
Я поднялся на крыльцо и несколько секунд стоял под навесом, давая воде стечь. С дождевика, сапог и со штанов сбегали по ступенькам весёлые ручейки. Вошёл на веранду вперёд деда, на ходу сковыривая сапоги, полные воды, скинул дождевик – и как будто сразу стало суше. Дед Артём встал у двери, наблюдая, как я стаскиваю мокрую футболку и ею же вытираюсь. Молча сдёрнул с верёвки под потолком полотенце, протянул мне:
– Ты правда, что ли, лодку принёс?
Я не слышал насмешки в его голосе, а всё равно захотелось оправдаться:
– Это чтобы Катька не боялась. Сейчас надую, пусть будет у вас. Вон к той стене оттащим, она небольшая…
Старик молча кивал – значит он правда верит в потоп? Может, попробовать…
– Не хотите у нас заночевать? Отец на дежурстве, я один…
– И что, боишься, что ли?
Я промолчал. Говорил же: старика не переупрямить.
– Ну вот и всё. Я такой потоп видал, когда ещё сам был как Катька, не просплю небось. И её вытащу.
Что ж, он всегда жаловался на бессонницу.
Мы стали надувать лодку. Прибежала Катька, уже в сухом, и радостно путалась под ногами. Её верный Микки всё пытался попробовать лодку на зуб, но у него пасть так сильно не раскрывалась. Дождь за тонкими стёклами веранды стоял стеной, темнело, и ничего не было видно за окном – только пятна-фонарики во дворах, размытые водой.
Глава II
Суета
Домой я пришёл уже поздним вечером. Спать не лёг, да и не смог бы. Всё-таки мне передалась эта общая тревожность, и хотелось быть начеку. Валялся одетый на собранном диване и смотрел в окно. Ничего там не было видно, кроме поблёскивающей в свете фонарей водяной пелены. Только темнота и глухая плёнка воды. Только дождь стучит по жестяному подоконнику который день подряд. Последние ночи я уже слышу во сне этот долбящий по голове надоевший звук… А ведь ещё несколько дней назад я считал его уютным! Особенно осенью, когда после длинного дня и надоевшей школы падаешь на диван, прихватив на пузо ноутбук. По жестяному подоконнику барабанит дождь, а ты в тепле, и глаза сами закрываются, хоть ты и хотел поиграть ещё часик. Но когда все вокруг сходят с ума от дождя… Тогда уютный звук превращается в бой барабанов наступающей армии, а ты лежишь как дурак и думаешь: далеко ли она ещё?
Я включил телик и стал листать каналы: надо чем-то себя занять. На местном в это время обычно уже ничего не показывают, но сейчас было. Студия непривычно светлая: лампы едва не бьют в глаза, как в операционной. От этого света всё изображение казалось огромным белым пятном с одинокой тёмной фигурой посредине – ведущей. Светлая рубаха сливалась с белым светом, как будто в белизне парит одна голова, обрезанная линией ворота. Только лямки зелёного сарафана с какой-то этнической вышивкой обозначали границы плеч. Светлые волосы – и всё. Ведущая сидела странно: низко-низко опустив голову, словно плохо видит или сама засыпает. Лица не было видно. Низко опущенная голова и кусок сарафана, парящие в бездне, как если бы крупным планом показывали висельника.
Наверное, там внизу всё-таки был стол, за которым она сидела, и планшет на нём, по которому она читала текст. Но то ли стол был белым, то ли так играл свет – я видел только опущенную, как у висельника, голову без лица и лямки сарафана… И бубнила она что-то неразборчивое. Не говорила, как положено диктору, а бубнила, как беззубая старуха, которая к тому же ещё и устала.
Я сделал погромче, пытаясь расслышать это странное сочетание звуков.
– Смоет вас ко всем чертям! – чётко послышалось сквозь неразборчивый бубнёж. Ведущая так же, не поднимая головы, мелко закивала, словно подтверждая свои слова, или это и правда больная старуха. – Смоет в канализацию, где вам и место!..
Я, кажется, подпрыгнул на кровати и стал протирать очки. Голова в телевизоре поплыла пятнами, но я всё равно видел, как она мелко кивает, почти касаясь волосами невидимого стола. Её голос постепенно становился ниже и протяжнее, как на медленной перемотке:
– Собаку ранили. Плачет собака. По хозяину плачет. Сильный, сильный дождь…
Я нацепил очки и схватил телефон: позвоню деду Артёму! Надеюсь, сегодня его бессонница не подвела: пусть глянет, что идёт по местному каналу, пусть скажет, что я не один это вижу! Нажал на «вызов» и ждал гудка, не отрывая глаз от сумасшедшего телика. Ведущая так же бубнила своё
