Энола Холмс и маркиз в мышеловке - Нэнси Спрингер
На следующий день мы с Тьюки выскользнули из лавки через заднюю дверь, окрепшие и преображенные. Накануне мы укрылись в скромной кухне миссис Калхейн — она обитала в трех комнатах на втором этаже над магазинчиком — и с благодарностью уплели ее комковатую кашу. Я спала на вонючем диване, Тьюки — на пуховом одеяле на полу. Помылись по-простому, обтершись мокрой губкой. Ступни Тьюки мы смазали бальзамом, предназначенным для коровьего вымени, и забинтовали. Свои тряпки сожгли в кухонной печи и облачились в подержанную одежду из лавки Калхейна.
Мы не разговаривали, не называли имен. Наша хмурая спасительница не задавала вопросов, и мы не стремились рассказать о себе. Даже между собой не общались — мало ли, она подслушает. Я ей не доверяла и почти не сомневалась, что миссис Калхейн выкрадет все мои деньги, если узнает, где они хранятся. Поэтому при нёй я не переодевалась, а корсет не снимала вовсе, даже перед сном. Ранее ненавистный, он стал одним из ценнейших моих сокровищ и не так уж сильно мешал, если я его не затягивала. Стальные пластины спасли мне жизнь. Накрахмаленная ткань поддерживала и скрывала подкладки на грудь, попу и бедра, в которых хранились мои средства к существованию.
Я надеялась и молилась, чтобы миссис Калхейн — если ее и правда так звали — не выведала мой секрет. Мы говорили только о делах.
Есть ли в лавке не слишком поношенный мальчишеский костюм с кепкой, добротными ботинками и плотными носками?
Найдутся ли для меня блузка и широкая юбка — турнюр или годе, вроде тех, что носят машинистки и продавщицы перчаток, из практичного материала, с карманами?
А жакет с карманами, короткий и расширяющийся книзу — чтобы уместно смотрелся с пышной юбкой?
Перчатки, не слишком испорченные, шляпка, не так уж давно вышедшая из моды?
И не откажется ли миссис Калхейн немного помочь мне с прической?
Когда утром мы вышли из лавки, черная вуаль вдовы не прикрывала мне лицо, и я чувствовала себя совершенно голой, однако меня не узнали бы даже родные братья. На носу сидели очки-пенсне, будто причудливая металлическая птица, и я близоруко щурилась сквозь стекла. На лоб падала накладная челка, и вместе с пенсне она кардинально меняла мой внешний вид. Кроме того, я надела соломенную шляпку с кружевом и перьями. Такие дешевые шляпки носила чуть ли не каждая лондонская девушка, едва сводящая концы с концами.
— Остался зонтик, — сказала я миссис Калхейн, когда мы собирали мой наряд.
Она протянула мне покрашенный химическими красителями ярко-зеленый зонт, одновременно уродливый и стильный, подвела нас с Тьюки к задней двери и протянула мне раскрытую ладонь. Я, как и обещала, вложила хозяйке в руку еще одну банкноту. Мы вышли из лавки, и миссис Калхейн молча закрыла за нами дверь.
По улице я еле плелась, как полуслепая, прощупывая землю сложенным зонтиком. Не только ради того, чтобы скрыть свою истинную личность, но и ради Тьюки: у него до сих пор ныли ступни, и хромающий мальчик вызвал бы подозрения, а так со стороны казалось, будто он идет медленно ради меня, подстраиваясь под мой шаг. Я надеялась, что никто не обратит внимания на двух прохожих в одежде не то чтобы новой, но и не чересчур поношенной, не особенно богатой, но и не бедной, и не доложит о нас Резаку.
На самом деле беспокоиться было не из-за чего. Местные жители сновали по своим делам и на нас даже не смотрели. В Лондоне, словно в громадном котле из кирпича и камня, бурно кипела жизнь. Продавец с тележкой кричал:
— Имбирное пиво! Промочите горло свежим холодненьким имбирным пивом!
Мимо катилась тачка с водой, а за ней шли мальчишки с метлами и подметали булыжную мостовую. На трехколесном велосипеде, причудливее которого я в жизни не видела, проехал курьер. Два колеса находились спереди, одно сзади, а к рулю была приделана большая коробка. На углу три темноволосых ребенка пели хором, будто ангелочки, на незнакомом мне языке. Я подошла и бросила пенни в глиняную чашку, которую держал один из малышей. За ними возвышалась лестница, а на ней с трудом балансировал потрепанный господин с ведерком клея и кисточкой. Он расклеивал объявления о ваксе для натирки обуви, эластичных компрессах от ревматизма, уникальных «безопасных» гробах. Господа в белых просторных пиджаках и белых штанах вешали оповещение о карантине на входную дверь одного из домов. Интересно, какие жуткие болезни и недуги приносят грязные воды Темзы? Не погибну ли я от холеры или скарлатины после того, как провела ночь в трюме лодки Резака?
Резак. Впечатляющий негодяй. В кармане, куда я положила немного денег и самых нужных вещей, у меня хранился еще и список вопросов, составленный ночью, когда мне не спалось:
Зачем Резак обыскивал поезд?
Зачем преследовал меня?
Почему решил, будто я знаю, где Тьюки? Что ему нужно от Тьюки?
Почему он направил Писклявому -телеграмму о том, что Тьюки надо искать в порту?
Что имел в виду под «Да то же самое»? Он промышляет похищениями?
Откуда Резак вообще узнал о Тьюки и «Грейт Истерне»?
Действительно, откуда? Я сказала об этом только инспектору Лестрейду. И астральная искательница, мадам Как-ее-там, нас подслушала.
Быть может, инспектор Лестрейд разнес новость? Конечно, рано или поздно он так бы и поступил, но сначала, несомненно, проверил бы достоверность предоставленной ему информации. А Писклявый, судя по всему, получил телеграмму почти сразу же после нашего разговора.
Хм-м.
Об этом я размышляла, пока мы с хромающим Тьюки неспешно шагали в сторону более приличного района. Там нашлось нечто вроде парка: клочок травы и четыре дерева, под которыми гуляли дамы с колясками, а хозяин осла, околачивающийся поблизости, кричал: «Катаю на осле! Порадуйте детишек, пенни за каждого!» За парком стояли кебы. Мы могли бы нанять один, чтобы его светлость не терзал свои бедные ноги.
До сих пор мы не обмолвились ни словечком, но теперь владения Резака остались позади, и я повернулась к своему спутнику и улыбнулась.
— Ну что, Тьюки... — начала я.
— Не называй меня так.
— Ладно, лорд Тьюксбери Бэйзилвезерский или... — раздраженно процедила я, как вдруг меня осенило: — А как ты хочешь, чтобы тебя называли? Какое имя выбрал для побега?
— Я... — Он покачал головой и отвернулся. — Забудь. Это уже не важно.
— Почему? И что
