Андреас Штайнхёфель - Рико, Оскар и тени темнее темного
Так или иначе, Маррака дома не было. В его почтовом ящике, внизу при входе, еще торчала вчерашняя реклама. Мне больше нравится смотреть детективы, чем всякие слюни про любовь, так что такие вещи я замечаю всегда.
О'кей, с шестым этажом все ясно. На пятом живут Фитцке и новенький с фамилией, в которой спряталась какая-то сторона света. На четвертом этаже, напротив фрау Далинг, живет Кизлинг. Звонить ему в дверь не имеет смысла до самого вечера, он зубной техник и целыми днями вкалывает где-то в Темпельхофе. Этажом ниже живем мы с мамой, а напротив нас — шестеро Кесслеров, но они тоже уже уехали на каникулы. В квартире Кесслеров (она их собственная) есть лестница вниз — в квартиру на втором этаже, которая принадлежит им же. Четверым Кесслеровским детям надо много места.
Больше всего меня бы порадовал визит в квартиру на втором этаже напротив Кесслеров, то есть под мамой и мной. Ведь там живет Юле, а еще Бертс и Массуд. Они все студенты. Но без предъявления макаронины идти к ним, к сожалению, бессмысленно. Бертс в полном порядке. А вот Массуда я терпеть не могу, потому что Юле влюблена в него вместо меня. (Ладно, хватит об этом.) Ну почему я не начал опрос с них! Или хотя бы со старого Моммсена, нашего дворника, — он живет в полуподвале.
В общем, ловить тут нечего.
Пошли на третий, домой.
Когда я вошел в нашу квартиру, мама стояла в прихожей перед золотым зеркалом, украшенным множеством толстощеких ангелочков. На ней была небесно-голубая футболка, которую она задрала до подбородка, озабоченно рассматривая свою грудь, — наверно, это продолжалось уже довольно долго. Я видел в зеркале ее задумчивое лицо.
Многие люди на улице, в особенности мужчины, оглядываются на маму. Конечно, там она не бегает с задранной футболкой. Там она выглядит просто замечательно. Всегда надевает суперкороткие узкие юбки и обтягивающие майки с глубоким вырезом. Да еще серебряные или золотые босоножки на высоких каблуках со множеством ремешков. Мама блондинка с длинными волосами, она носит их распущенными и гладко расчесанными. И еще надевает много-много позвякивающих, позванивающих браслетов, бус и серег. Больше всего мне у мамы нравятся ногти, они очень длинные. Каждую неделю мама наклеивает на каждый ноготь что-нибудь новенькое — крошечных сверкающих рыбок или маленьких божьих коровок. Она всегда говорит, что есть толпы мужчин, которые это любят, потому-то она так успешно работает.
— Когда-нибудь они превратятся в уши спаниеля, — сказала мама мне и своему отражению. — Даю им еще два-три года, а потом они станут жертвой силы тяжести. Жизнь — это какой-то чертов отрывной календарь.
Про силу тяжести я не знал, надо было посмотреть в словаре. Я всегда ищу в словаре все, чего не знаю, — чтобы стать умнее. Иногда спрашиваю маму, или фрау Далинг, или моего учителя Вемайера. А то, что узнал, записываю. Примерно вот так:
СИЛА ТЯЖЕСТИ
Если что-то тяжелее, чем ты сам, оно тебя притягивает. Например, Земля как бы тяжелее всего, и поэтому с нее никто не падает. Обнаружил силу тяжести один человек по имени Исаак Ньютон. Она опасна для груди и яблок. Возможно, и для других круглых вещей.
— И что тогда? — спросил я.
— Тогда заведем новые, — сказала мама решительно. — Тут ведь речь идет, в конце концов, о моем основном капитале.
Она вздохнула, снова потянула футболку вниз и повернулась ко мне.
— Как у тебя в школе?
— Нормально.
Мама никогда не говорит «Центр вспомогательного обучения», потому что знает, как я ненавижу это название. Там Вемайер уже несколько лет безуспешно пытается упорядочить движение лотерейных шариков в моей голове. Я как-то раз подумал, не предложить ли ему сначала остановить барабан, а уж потом взяться за шарики, но потом решил ничего не говорить. Раз уж он сам до такого не может дойти — сам тогда и виноват.
— А зачем Вемайер велел тебе еще раз прийти? — спросила мама. — Я думала, вчера уже был последний школьный день?
— Из-за одного проекта на каникулах. Кое-что писать.
— Тебе — писать? — Она наморщила лоб. — А что?
— Просто сочинение, — пробормотал я.
На самом деле все было сложнее, но мне не хотелось пока что посвящать в это маму. Сначала я сам должен убедиться, что все получится.
— Понимаю. — Мамин лоб снова разгладился. — Ты уже ел? Бургер или еще чего-нибудь? — Она взъерошила мне волосы, наклонилась и поцеловала меня в лоб.
— Не-е-е.
— Голодный, значит?
— Ясное дело.
— Ладно. Сделаю нам рыбные палочки.
Она исчезла в кухне. Я бросил рюкзак через открытую дверь в мою комнату, пошел за мамой, уселся за обеденный стол и стал смотреть.
— Мне нужно тебя кое о чем спросить, Рико, — сказала мама, растапливая масло на сковородке.
Моя голова автоматически вжалась между плечами. Когда мама меня о чем-то спрашивает и при этом называет по имени, это значит, ее что-то тревожит, а когда ее что-то тревожит, это чаще всего имеет под собой серьезную причину. Серьезную — я имею в виду, вескую. Ну а «веская» — это значит, что шарики в лотерейном барабане непременно запрыгают.
— Про что? — спросил я осторожно.
— Речь идет о Мистере 2000.
Мне очень захотелось, чтобы рыбные палочки были уже готовы.
Самый распоследний дурак мог предвидеть, во что выльется этот разговор.
Мама открыла холодильник и принялась царапать и ковырять ножом в морозилке, где под слоем синего льда примерзла упаковка рыбных палочек.
— Он опять освободил ребенка, — продолжала она. — На этот раз того, которого похитили в Лихтенберге. Это уже пятый. А предыдущий был…
— Из Веддинга, я знаю.
А еще трое до того — из Кройцберга, Темпельхофа, Шарлоттенбурга.
Три месяца весь Берлин только и говорит, что о Мистере 2000. По телевизору передавали, что это, наверно, самый хитрый похититель детей всех времен. Некоторые еще называют его АЛЬДИ-похитителем, потому что его похищения такие недорогие — как товары в супермаркетах сети АЛЬДИ. Он заманивает маленьких мальчиков и девочек в машину и увозит их, а потом пишет родителям письмо:
«Дорогие родители, если вы хотите получить назад вашу маленькую Люсиль-Мари, это обойдется вам всего в две тысячи евро. Подумайте хорошенько, стоит ли ставить в известность полицию из-за такой смешной суммы. Если вы это сделаете, то получите вашего ребенка назад только по частям».
До сих пор все родители извещали полицию лишь после того, как платили выкуп и наконец-то получали ребенка назад целиком. Но весь Берлин ждет того дня, когда родители маленькой Люсиль-Мари или какого-нибудь Максимилиана лажанутся и ребенка им доставят домой не полностью. Может, какие-то родители обрадуются, что их ребенка похитили, и поэтому не дадут ни цента выкупа. Или они бедные, и у них есть только пятьдесят евро или чуть больше. Если Мистеру 2000 дать только пятьдесят евро, от ребенка, наверно, останется только одна рука. Интересно, что он тогда возвратит — руку или все остальное. Скорее всего — руку, это незаметнее. Кроме того, на большую посылку с остатками ребенка ушли бы все пятьдесят евро.
Во всяком случае, я считаю, что две тысячи евро — это ужасно много денег. Но в случае крайней необходимости, так однажды объяснил мне Бертс, любой соберет нужную сумму, нужно только очень захотеть. Бертс изучает Эммм Биии Ааай, это что-то связанное с деньгами, так что он должен в таких вещах разбираться.
— У тебя есть две тысячи евро? — спросил я маму. Точно ведь никогда не знаешь. В случае крайней необходимости я бы разрешил ей взломать мой рейхстаг. В его стеклянный купол бросают монеты, там есть щель.
Рейхстаг у меня с тех пор, как я научился думать, и я надеюсь, что уже накопил хоть на одну руку или ногу. За двадцать или тридцать евро у мамы осталось бы тогда хоть маленькое воспоминание обо мне.
— Две тысячи? — сказала она. — Что, я разве похожа на такого человека?
— А ты смогла бы их собрать?
— Для тебя? Даже если мне придется для этого кого-нибудь убить, солнышко.
Раздался треск, и толстая глыба льда приземлилась на кухонном полу. Мама подняла ее, фыркнула и бросила в раковину.
— Морозилку нужно срочно разморозить.
— Ростом я не такой маленький, как другие дети, которых он уже похищал. И я старше.
— Да, знаю.
Мама надорвала упаковку палочек.
— Все-таки надо было в последнее время тебя каждый день отводить в школу и забирать оттуда.
Мама работает до самого утра. Возвращаясь домой, она приносит мне булочку, целует меня перед тем, как я отчаливаю в Центр, а потом укладывается спать. Встает она чаще всего только после обеда, когда я уже давно дома. С отведением меня в школу и забиранием оттуда ничего бы не вышло.
Мама на секунду остановилась и сморщила нос.
