Чудовище из озера - Анастасия Вячеславовна Дробина
– Не любишь ты их, я смотрю, – усмехнулся Атаманов.
– Ненавижу, – спокойно признался Стас.
– А на партизанскую стоянку разве можно пройти? – полюбопытствовала Полундра.
– Чужому человеку нельзя. Здесь же кругом болота, можно реально утонуть! Местные, конечно, могут провести. Дед мой, например, хоть ночью с закрытыми глазами дошёл бы. Но он никого не водил. Особенно этих…
– А куда же всё это делось? И документы, и награды… и «вальтер»?
– В Смоленске, в нашем музее общества. Да здесь, в доме, ещё много чего осталось. Я разбираюсь потихоньку. Дед сказал, чтобы я всё, что музею нужно, спокойно забирал, но тут ещё и рисунков много, и бумаг… Одних дедовых дневников – полшкафа! Всю жизнь писал! – Стас показал на стопку истрёпанных тетрадей в синих обложках. – И про жизнь здешнюю, и про войну, и про партизан…
– А почему они такие грязные? – удивилась Юлька.
– Потому что бабка их сразу после дедовой смерти отволокла в сарай, – угрюмо ответил Стас. – На растопку. И половину уже спалить успела, когда я приехал и отобрал.
– Зачем?! – поразился Атаманов. – Человек старался, писал, а она…
– Бабка на деда всю жизнь злилась. Она – деревенская… Ни одной книги никогда не прочла. Работала с утра до ночи, огород поднимала, детей, скотину… И вообще не понимала, зачем это всё – книги, картины, дневники писать… Лучше бы, говорила, воды наносил или лишний раз дров нарубил. А деньги на книжки тратить – всё равно что на ветер бросать. А когда дед взялся никому не нужную церковь портретами расписывать, да ещё краски на свои деньги покупать, бабка вообще распсиховалась! Чуть от него не ушла на старости лет! До последнего дня с ним не разговаривала! Хорошо, что я через неделю после похорон приехал, а то бы бабка и картины пожгла, и все записи… – Стас вздохнул. – Ругалась с ним всю жизнь, ругалась… а сама после него только месяц прожила.
– Ты обещал показать те картины, которые в церкви! – напомнила Полундра, которой почему-то очень понравились и этот парень с серыми спокойными глазами, и его дед, и даже скандальная бабка. – Они здесь у тебя или тоже в Смоленске?
– Здесь. – Стас полез за печь. Вернулся он с большой, разбухшей картонной папкой. Аккуратно положил её на стол, развязал шнурки.
– Вот… смотрите. Это партизаны.
Полундра открыла папку – и ахнула. Большие, пожелтевшие от времени листы простой обёрточной бумаги были покрыты карандашными рисунками. Старик в гимнастёрке и обрезанных валенках, который держал в одной руке щербатый топор, а в другой – гранату… Худой мальчишка в сбитой на затылок, измятой кепке с вилами наперевес… Широкоплечие деревенские мужики в рубахах и телогрейках, старуха в платке, замученные тётки, одна – с автоматом, другая – почему-то с чугунком какого-то варева. Двое худых подростков, парень и девчонка, в ватниках, но босые, держали моток колючей проволоки. Все лица были разными, молодыми и старыми, красивыми и поблёкшими от прожитых лет. Но глаза у всех смотрели одинаково: упрямо, строго и непреклонно.
– Вот это – мой дед, – показал Стас на пацана в мятой кепке. – Автопортрет. Шестнадцать ему тут.
– Бли-и-ин… – пробормотала Полундра, перебирая ветхие листы. – Совсем они там свихнулись, в этом… церковном ведомстве… Да церковь надо заново отстраивать и музей там открывать! Пока эти самые фрески не пропали! Атаман, да ты только посмотри! А это кто? Ух ты, какая красивая!
С обтрёпанного листа на неё смотрела черноглазая красавица с ребёнком на руках. Из-под широкой юбки виднелись босые ноги. Красный платок был сдвинут на затылок, выпуская вьющиеся пряди волос. Лицо женщины было тёмным, замкнутым, суровым.
– Я видел её вчера, – медленно сказал Атаманов. – Точняк, видел. На стене, в церкви.
– Вчера? – удивлённо переспросил Стас. – Ты был вчера в церкви? Когда?
– Кто это? – не отвечая, спросил Серёга.
– Это Сима. Цыганка. – Стас подошёл, вгляделся в сумрачное лицо на рисунке. – Дедова мать у себя в подполе цыган прятала от фашистов.
– Зачем? – удивилась Юлька. Стас взглянул на неё.
– А ты не знаешь, что немцы цыган расстреливали? Целыми таборами? Они для фашистов недолюди были, низшая раса. В Смоленской области огромный колхоз был цыганский, Александровка, – так немцы, когда пришли, всех расстреляли и во рву закопали. И детей, и взрослых! А вот этой Симки семья как-то убежать сумела. Сначала по лесам прятались – десять человек с маленькими детьми! А потом пришли сюда, и дедова мать их у себя спрятала. И эти цыгане у прабабки в подполе сидели почти год!
– А… потом? – почему-то шёпотом спросила Юлька.
– А потом их нашли. Говорят, что полицай один выдал. Местный мужик, бывший уголовник. На службу к немцам пошёл. И прабабку прямо во дворе фрицы расстреляли. А её детей вместе с цыганами заперли в сарае возле церкви. Деду – старшему – пятнадцать лет тогда было. Их всех сожгли бы заживо, если бы партизаны не подошли.
– Господи… – пробормотала Белка. – Никогда не пойму, что с людьми делается, чтобы они… чтобы они ВОТ ТАК с другими людьми… Фашисты – они же всё-таки тоже люди были?
– Не уверен, – коротко отозвался Стас.
– Партизаны подошли? – живо переспросила Полундра. – А как они узнали?
– Они уже давно операцию готовили – по Сватееву и другим деревням. В тот день повсюду наступление началось: немцев постреляли, технику пожгли, боеприпасов кучу уничтожили. И успели выпустить пленных. Вернее, выпустил один из них – Иван Сватеев, тоже местный мужик. Он ещё в сорок первом в леса ушёл, самым первым из деревни. А его родной брат Матвей, между прочим, как раз был тем полицаем!
– Ничего себе… – покрутил головой Атаманов. – Родные братья?! Один – партизан, другой – полицай? Твой дед ничего не перепутал?
– Да этих братьев вся округа знала! – Стас вынул из папки лист бумаги. – Вот он, кстати. Партизан Иван Сватеев.
На рисунке высокий кряжистый человек с некрасивым, словно рубленым лицом делал шаг назад, словно загораживая собой что-то, и на лице его страх мешался с ненавистью. Рука его сжимала автомат. Над плечом, к удивлению Полундры, порхала какая-то непонятная птица с человеческим лицом. Она уже собиралась спросить о странной птичке Стаса, но в это время в сенях резко хлопнула дверь. Протопотали шаги, и в комнату ворвался Семён с измазанной глиной щекой:
– Стас! Мы тут сейчас…
– У нас ГОСТИ, – многозначительно перебил его хозяин дома. – Утрись давай и проходи. Где вы зависли-то? Мы уж чаю попить успели. Генка пришёл?
– Будет сейчас, – настороженно ответил Семён,
