Валерий Гусев - Призраки графской усадьбы

Валерий Гусев

Призраки графской усадьбы

Глава I

Свет в темном окне

– А что за письма? – спросил Костик.

– Даже не письма, – Колька достал из кармана и протянул Костику несколько сложенных тетрадных листков. – Записки какие-то странные. Угрожающие.

Ребята сидели в лодке. Привязанная носом к мосткам, она шевелилась в водных струях, как живая: то жалась к берегу, то порывалась оттолкнуться от него к середине реки.

– «Эбенезеру Дорсету, эсквайру, – начал читать Костик вслух. – Досточтимый сэр! Почитаю своим долгом известить Вас, что на бесценные экспонаты вверенного Вам музея готовится злодейское покушение, время которого, к величайшему моему сожалению, мне неизвестно. Не желая обременять Вас изъявлениями благодарности, остаюсь для Вас как Неизвестный».

Костик покачал головой, пожал плечами, развернул следующий листок. Текст на нем был написан другой рукой, в другом стиле, с ошибками: «Дед слиди за сваей хатой а то тут есть пацаны которыи непроч ее навистить и пакапацца в тваем старом барахле».

– Все остальное в том же духе, – сказал Колька. – Ваше мнение, досточтимый сэр?

– Подожди… Как они к тебе попали?

– Дядя Андрей отдал. А ему – начальник милиции. Говорит: ваш участок – вы и разбирайтесь.

– Колян, давай по порядку. – Костик сложил развернутые листки в стопочку, подровнял ее.

– По порядку так по порядку. Ты музей в Дубровниках знаешь? – Костик кивнул. – Примерно месяц назад кто-то стал подбрасывать туда эти письма. Причем только одно пришло по почте. А остальные находили в залах, в кабинете директора, в мастерской, где экспонаты ремонтируют…

– Реставрируют, – машинально поправил Костик, внимательно слушая.

– Какая разница, – отмахнулся Колька. – Директор, конечно, забоялся, сообщил в милицию. Там сначала тоже забеспокоились. Дядя Андрей несколько ночей в засаде просидел. И – ничего, никаких «пакапацца». Ну, решили, что кто-то хулиганит. Из наших пацанов. Вот дядя Андрей эти письма мне и отдал. Говорит, попробуй со своей детективной командой разобраться. Вот так, досточтимый сэр.

– Кое-что мне ясно, – задумчиво проговорил Костик. – Первое: письма писали двое. Один из них – человек достаточно грамотный и начитанный, если он знает рассказ О'Генри «Вождь краснокожих». Другой – попроще. Второе: письма написаны в одном доме.

– Это почему?

– Листки одинаковые, – пояснил Костик. – Из одной тетрадки. Смотри, – он показал стопочку, – страницы одного формата и дырочки от скобочек совпадают.

– Точно, – согласился Колька. – Я еще заметил, что на некоторых листках вдавлинки остались.

– Правильно, – подхватил Костик. – Это, вероятно, на верхнем листе писал тот, что не шибко грамотный. Нажимал сильно, старался, язык высовывал.

– Отпечатков языка не обнаружено, сэр, – хмыкнул Колька. – А третье?

– В этом доме, где писались записки, есть пацан. Ученик первого класса.

– Косая линейка? – догадался Колька. – Но зачем это все делается? Для хохмы?

– Может, и для хохмы… А может, знаешь, для чего? Чтобы на самом деле ограбить.

– Зачем же предупреждать об этом? Дурь какая-то!

– Не дурь, – Костик покачал головой. – Не дурь, а расчет. Помнишь рассказ про маленького пастуха, который все шутил: волки, волки! А когда и впрямь волки напали на стадо, никто выручать не побежал – не поверили. Ты дядю Андрея не догадался спросить: срабатывала в музее сигнализация?

– Он сам сказал: два раза. Оба раза приезжал наряд милиции, но никого не застал.

– Вот видишь! Если она сработает опять, то уже особо торопиться не будут. Знаешь как? «Старшина Иванов, отправляйтесь на вокзал – там совершена кража личного имущества, а на обратном пути заверните в музей, опять у них сигнализация барахлит». – Костик вернул письма Кольке. – Давай, Колян, съездим туда, посмотрим на месте. Может, что придумаем.

– Давай! – загорелся Колян.

– Миху возьмем?

– Однозначно. Он мне надоел уже, говорит, что это привидения по музею бродят и письма подбрасывают. Не спится им в лунные ночи.

Музей располагался на окраине Дубровников, в старинной городской усадьбе графа Шувалова. К нему вела широкая аллея из густых и развесистых лип. В вековых ветвях могучих деревьев зло и хрипло каркали вороньи стаи.

Под липами рядками стояли мраморные статуи, запачканные птицами, исписанные дураками, иные без носов, иные без рук или на одной ноге.

Аллея заканчивалась старинными коваными воротами, одна створка которых скособочилась и, чуть покачиваясь на ржавых кривых петлях, скрипела, как старые вороны на липах.

Снаружи здание имело грустный, заброшенный вид. Оно обветшало, немного присело на один бок. Узкие высокие окна, зажатые меж пузатых, облупленных, в серых разводах колонн. Выбитые ступени и ржавая решетка парадного крыльца. Облезшая на дверях краска завивается стружкой. Вдоль фасада – старинные фонари: покосившиеся, погнутые, без стекол.

– Этот музей, – поморщился Миха, – типичный дом с привидениями.

– Ты много их повидал? – усмехнулся Колька.

– Спроси хоть у кого – тебе скажут: в этом доме всегда что-то происходит. Тут какой-то князь жил в прошлом веке. Так он исчез без следа.

– Испарился?

– А я знаю? Вечером заперся в своей комнате, а утром не вышел. Стучат – не отвечает. Дверь сломали, а там… никого! – Миха уже шептал, тревожно сверкая глазами. – Только на полу – оторванная пуговица.

– Какие подробности! – хмыкнул Костик. – Через полтораста лет.

– А сколько дырочек? – серьезно спросил Колька.

– Где? – оторопел Миха.

– В пуговице. Две или четыре?

– Нисколько. С ушком была пуговица, от мундира… Но с тех пор, если кто в этой комнате ночует, с ним обязательно что-нибудь случается.

– Пуговицы оборвут? – в один голос засмеялись Костик и Колька.

Но Миха и не думал сдаваться. Всегда, если ему не верили, он начинал нести такую околесицу, что потом и сам удивлялся. Так уж он был устроен.

– Один мужик, журналист, там ночевал. Поседел наутро. И заикой стал. Говорит – из с-стены г-глаза на него л-лупали, как ж-живые, даже по-по-подмигивали…

– Все, – отрезал Колька, – пошли в музей, а то мне уже страшно.

Если снаружи здание своим заброшенным видом вызывало жалость и какую-то необъяснимую тревогу, то внутри оно было полно жизни. Правда, совсем другой, словно из другого мира. И тоже – беспокойной.

Это был необычный музей. Каждый зал в нем стал живой иллюстрацией к какой-то эпохе или историческому событию. Здесь экспонаты были не просто предметами старины – они безмолвно, но очень красноречиво рассказывали о людях своего времени, об их быте, светлых мечтах и мрачных трагедиях…

Через пять минут ребята уже забыли, зачем пришли. Они зачарованно, с распахнутыми глазами и открытыми ртами переходили из зала в зал, разглядывая все, что им неожиданно открывалось.

А открывались странички прежней, очень далекой жизни, которую изображали манекены, одетые в костюмы соответствующих эпох. И они не просто стояли истуканами, а очень убедительно представляли характерные жанровые сценки былых времен.

Вот сидят игроки за зеленым столом. На столе – фигуристые подсвечники с оплывшими свечами, карты, золотые монеты, раскрошенные мелки. На лицах игроков – не безразличие масок, а подлинный азарт, отчаяние, восторг удачи.

Вот сцена дуэли. Один из противников, в цилиндре и длинном пальто, уже сделал свой выстрел и еще не опустил пистолет, из ствола которого, казалось, вьется легкий дымок. Другой, видимо, раненный этим выстрелом, припал на колено и пытается встать. Пистолет его безнадежно лежит в снегу. В глазах – боль и мука неутоленной жажды мести.

Вот купеческое семейство за чаепитием вокруг ведерного самовара, под висячей зеленой керосиновой лампой. На самоваре – жарком, пыхтящем и свистящем – ожерелье из аппетитных бубликов. На столе – пироги и пряники, орехи и леденцы. Во главе стола – хозяин с огромной смоляной бородой в распоясанной рубахе, самодовольный, распаренный. А крайний мальчонка-озорник воровато тянет с блюда лишний кусок синеватого колотого сахара.

Вот сцена казни какого-то мятежника. Бородатая голова его – на широкой дубовой плахе, руки стянуты сзади ремнем. Палач, с огромным блестящим топором и в красной рубахе, улыбается за его спиной.

Все это было сделано так выразительно, что даже становилось жутковато. Казалось, застывшее здесь время вот-вот дрогнет и снова пойдет, как ожившие старые часы. Казалось, что эти восковые фигуры замирают только днем, а ночью продолжают свою, неведомую нам жизнь. Казалось – до мурашек по спине, – что они внимательно провожают посетителей недобрыми взглядами.