Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов
— Да ну, мам… Запричитала!..
— Тебе все одно не понять меня, не понять моей радости. У тебя — своя… Ладно… Иди, исполняй свой долг. — Она вытерла кулаком глаза, кивнула: — Иди. Когда там? На завтра вызывают?
Первым в военкомате Гурин встретил Павла Сергеевича. Еще издали увидел тот своего ученика, заулыбался:
— Молодцы, хлопцы, дисциплинированные: петлички нашили! — Оглядел Ваську со всех сторон, похлопал по плечу. — На комиссию? Правильно! Там уже из вашей школы пришли Глазков, Костин, Клесов, Сорокин…
— Пал Сергеевич, — остановил его Гурин. — А тут что, все вместе проходят?
— Да, да! Все вместе, иди.
— Да нет… Я, например, в летчики хочу попасть… Так к кому мне обратиться? Это ж разные комиссии?
— A-а!.. — остановился военрук и пристально посмотрел на Гурина. — В летчики хочешь? Ну, что ж, хорошо… В летчики тоже берут. А комиссия одна. Одна определяет, кого куда, от нее все и зависит.
Гурин досадливо скривил рот, качнул головой безнадежно.
— Только раньше времени не падать духом и никакой паники! Здоровье как?
— Проходил комиссию в аэроклубе — сказали, что подхожу. Так это ж когда было!
— Ну, так в чем же дело? Думаю, и эта комиссия разберется в тебе не хуже аэроклубовской.
— Правда? — обрадовался Гурин и побежал дальше.
В длинном коридоре гудела толпа разношерстной молодежи. Они толпились кучками — знакомые липли к знакомым, курили, о чем-то горячо спорили, выспрашивали тех, кто уже прошел комиссию, волновались, как перед государственными экзаменами. Лишь приехавшие из далеких деревень и хуторов ребята с огромными сидорами робко в одиночку бродили по коридору, прислушивались то к одной, то к другой группе. Васька увидел своих ребят, подошел: «Ну, как?..» — «Вызывают… Очередь». И стоят, ждут нетерпеливо пятеро одноклассников: худой, высоченный Сашка Глазков — Дон-Кихот; чернобровый крепыш с угольными глазами Иван Костин; маленький, большеголовый, на коротких кривых ногах, будто всю жизнь верхом на бочке ездил, Сенька Клесов; выхоленный, красивый, немного надменный Жек Сорокин и Гурин.
Васька волнуется — пройдет ли на летчика? Вот Иван куда хочешь пройдет: он здоровый, крепкий парень и рост у него хороший. А Васька худощав, ростом не вышел. Посмотрел Гурин на Сеньку — тот ему по плечо, успокоился немного: есть меньше…
Их вызвали как-то внезапно, они и не ожидали еще, вокруг много было ребят, которые раньше их пришли, и вдруг:
— Глазков, Гурин, Клесов, Костин, Сорокин!..
Всех сразу — хорошо: со своими не так боязно.
— О, да эти уже со званиями! — удивился военный, дежуривший в дверях. — Наверное, в войну играете? Хорошо! Как раз вовремя. Проходите, раздевайтесь вот в этом углу. Одежду кладите на стулья и по одному, начиная с крайнего стола… — Он указал рукой вдоль длинного зала. — Побыстрррее! — скомандовал он вдруг громко, но тут же улыбнулся, подмигнув ребятам, подбодрил, обласкал их взглядом. — Кто готов?
Васька поглядывал на товарищей, раздевался неторопливо — выскакивать вперед других не хотел. Но тем не менее разделся первым и теперь стоял в трусах и в ботинках, ждал остальных.
— Все, все снимайте! — заметил дежурный Васькину нерешительность. — Наголо. Не стесняйтесь.
Гурин снял ботинки, сбросил трусы и, прикрывшись ладонями, подошел к первому столу.
— Фамилия, имя, отчество?..
И пошло!..
— Встань сюда! Прямо, руки по швам. Так! — Опустилась планка, хлопнула Гурина по макушке. — Та-а-к… Рост сто шестьдесят шесть.
«Только-то?.. — удивился Гурин. — Это ж, наверное, мало?»
На весы. Та-ак… Вес сорок восемь. Много это или мало — не знал Васька, да и думать некогда: пошел дальше, уже подхватил его врач, крутит, влево-вправо, ползает стетоскопом по груди, по лопаткам…
— Сделай приседания.
Сделал, и снова стетоскоп забегал по груди, задержался на сердце, а оно, как нарочно, стучит ненормально. Напрягся Васька, задержал дыхание — хотел попридержать сердце, но врач взглянул на него вопросительно — зачем, мол, это?
— Дышите свободно… Так, хорошо!.. Все!
Пошел дальше, к другому врачу.
— Садись на стул. Положи ногу на ногу, — и стук молоточком по коленке, стук по другой, дрыгнула нога, чуть доктору не поддал. А тот уже бросил блестящий молоточек, иглой чиркает по груди, вздрогнула кожа, заходила зыбью. — Вытяни руку, закрой глаза, указательным пальцем коснись кончика носа.
Эти процедуры Ваське знакомы — проходил в аэроклубе, рад: похоже, на летчика проверяют.
— Следующий!
А Гурина уже новый врач вертит.
— Нагнись, распрямись. Какими болезнями болел?
— Никакими, — соврал Васька: он болел когда-то брюшным тифом.
— Хорошо! Худоват почему-то… Но ничего, ничего! Поправишься на армейской каше! Иди. Следующий!
Самый последний стол, за ним сидят большие чины — по две, по три шпалы в петлицах, — смотрят Васькину карточку, переговариваются о чем-то вполголоса, кивают согласно друг дружке головами. Понял Васька: вот тут-то и решается сейчас его судьба, — осмелился, обратился к самому старшему:
— Товарищ полковник, я хочу в летчики. Запишите меня, пожалуйста, в летчики…
Поднял полковник голову, посмотрел сурово на Гурина, кивнул своим соседям: «Ишь, мол, какой нашелся, в летчики захотел!..» И улыбнулся по-доброму:
— Игнатов, твой кадр, обрадуй!
Поднялся с дальнего края стола военный в мышиного цвета гимнастерке, с крылатыми эмблемами в петлицах, подошел к Ваське.
— Читай, — и он чиркнул ногтем по нижней строчке.
Гурин прочитал: «Заключение: школа ВВС».
— Доволен?
— Очень! Спасибо! — крикнул по-мальчишески громко, всем сразу, и побежал одеваться.
Получил красненькую книжечку — приписное свидетельство, хочется домой скорее — мать обрадовать, но ждет товарищей. Дождался:
— Ну, что, кого куда?..
Сашка — в морфлот. Доволен, улыбка во весь рот. Иван — в артиллерию. Всегда суровый, хмурый, этого не поймешь, рад ли? По крайней мере, не огорчен, глаза поблескивают весело.
— А я — пехота! Сто верст прошел и еще охота, — захохотал беспечно Сенька, пряча свидетельство в карман.
— А ты, Жек?.. Тебя куда? — не терпится узнать Гурину.
— По-моему, в ВВС, — сказал тот безразлично.
— Вот здорово! — обрадовался Васька. — Вместе, значит. Я тоже в ВВС!
И стоят, не знают, что делать. У всех на лицах улыбки блуждают, а на сердце кошки скребут, будто были, были вместе — и вдруг их взяли да и разлучили, разбросали по разным местам. Грустно…
— Скоро запоем «Последний нонешний денечек», — сказал Глазков.
— Ничего, братва, не унывай! — Иван Костин неожиданно первым стряхнул с себя тоску, сгреб их всех в охапку, сдавил крепко.
— Ребра поломаешь, медведь! — взмолился Сашка. — Правильно, что тебя в артиллерию определили — будешь там пудовые снаряды подносить.
— Пудовые — это что! — Иван хотел схватить Сашку, но тот увернулся, и все рассмеялись чему-то и пошли веселой
