Мореплавания Солнышкина - Коржиков Виталий Титович
Рабочий день подходил к концу, и Бурун, присев на трюм, удивился, что больше не случилось никаких происшествий.
— Странно, — сказал Бурун, — просто странно.
И в этот самый момент вверху, над капитанской рубкой, появился Перчиков с антенной и молотком в руках. Бурун насторожился. Именно на том месте, на поручнях, у боцмана сушились самые лучшие тряпки и висело самое красивое пожарное ведро. Перчиков отодвинул их и, напевая, стал прикреплять антенну.
— Ты что это делаешь, Перчиков? — покраснел от волнения боцман. — Опять за своё?
Он уже несколько раз ссорился из-за этого места с радистом и сбивал антенну. Ему казалось, что нет места удобнее для ведра и тряпок.
— Ты зачем это снял тряпку и отодвинул ведро? — дрожа от волнения, спросил снова Бурун.
— Эти знаменитые тряпки могут занимать более скромное место, а антенна нужна людям, она должна быть как можно выше! — ответил Перчиков, продолжая приколачивать антенну.
— Мои тряпки, — сказал боцман, — мои тряпки на более скромном месте?
— Угу, — ответил Перчиков, потому что во рту он держал гвоздь.
— Тогда эти знаменитые тряпки будут сохнуть на твоей знаменитой антенне!
Боцман повернул голову и вдруг приоткрыл рот: пока они спорили, солнце спряталось, и перед пароходом стояла такая густая стена тумана, что его можно было сгребать, как снег, лопатой. На поручнях и иллюминаторах повисли капли, словно у парохода случился насморк. Всё притихло.
— Ну и туман! — удивился боцман. — Ну и туман! — И он пошёл к себе в каюту.
А Солнышкин забрался в грузовик и стал наблюдать за морем и за туманом.
Именно из-за этого тумана такой хороший день закончился неприятностью для кока Борщика — одного из лучших коков пароходства.
Как только судно вошло в туман, в рулевую рубку поднялся заспанный Плавали-Знаем. Он любил подремать в это время, но туман на него плохо подействовал: у него закололо в ушах и заложило нос.
— Что тут происходит? — спросил он, протирая глаза.
— Ничего, порядок! — буркнул Петькин, который стал на вахту к штурвалу.
И вдруг впереди, прямо перед носом парохода, раздался резкий автомобильный гудок.
— Лево руля! — заорал Плавали-Знаем и выглянул в окно.
Куски тумана цеплялись прямо за щетину. И конечно, ему не было видно ни грузовиков, которые он не разглядел с самого начала, ни Солнышкина, который нажимал изо всех сил на сигнал.
— Лево руля! — крикнул он.
Судно резко повернуло влево, но впереди снова раздался автомобильный гудок.
— Право руля! — застучал кулаком Плавали-Знаем.
Петькин изо всех сил рванул штурвальное колесо и чуть не полетел.
Гудки прекратились, потому что Солнышкин вылетел из машины.
— Ну и техника пошла! — переводя дух, выдавил из себя Плавали-Знаем. — Тоже мне изобретатели, придумали по морю разъезжать на автомобилях. Да ещё в такой туман!
Туман всё ещё сгущался и сгущался.
— И откуда это валит? — сказал Петькин.
— А сейчас узнаем! — хмуро пообещал Плавали-Знаем и вышел из рубки.
Он протопал по коридору, выбрался на корму. И тут ему показалось, что туман пахнет компотом! Он ощупью двинулся к камбузу. Запах стал сильней. И было от чего. Кок Борщик, распахнув окно, изо всех сил выгонял наружу клубы пара, как из комнаты выгоняют мух. От резкого поворота парохода влево на плите подпрыгнула кастрюля с компотом и от шипящей плиты валил пар.
— Вот оно что… — процедил Плавали-Знаем и схватил кока за плечо. — Работаешь, значит?
— Работаю, — взмахнул полотенцем Борщик, и клуб пара вывалил на палубу.
— Добавляешь, значит, туману?
— Ага, добавляю, — улыбнулся краснощёкий Борщик. И снова взмахнул полотенцем.
— Значит, шутишь? Ну-ну! — хмуро сказал Плавали-Знаем и зашагал к себе.
Борщик озадаченно посмотрел ему вслед и закрыл окно.
В это время судно вышло из полосы тумана, и снова на горизонте засверкало солнце.
— Ничего себе шуточки! — сказал Плавали-Знаем. — Из-за них, из-за этих дураков, того и гляди, лишишься головы.
Через десять минут он пришлёпал на стенку приказ, у которого тотчас собралась вся команда.
«За непростительную халатность и глупые шутки во время работы, из-за которых в море образовался густой туман, коку Борщику объявить строгий выговор. Капитан парохода «Даёшь!»».
Вместо подписи стоял крючок, похожий на восклицательный знак. Все удивлённо пожимали плечами и расходились по каютам, обсуждая это событие. Кое-кто пробовал с Борщиком шутить, но заслуженный кок больше не отвечал ни на какие шутки.
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ УКАЗАНИЯ БРАВОГО КАПИТАНА
Плавали-Знаем ходил взад и вперёд по рулевой рубке и всё ещё с досадой выглядывал в окно. «Даёшь!» полным ходом шёл на Камчатку при попутном ветре. Он гудел каждому встречному пароходу, и они тоже дружески приветствовали его гудками. На горизонте кувыркались дельфины. Но три вещи раздражали капитана: во-первых, нос парохода сидел в воде ниже, чем хотелось бы Плавали-Знаем, и от этого судно выглядело, по его мнению, не очень героически; во-вторых, на носу парохода торчал Солнышкин, который мешал Плавали-Знаем как муха на носу; и в-третьих, попутный ветер заносил в рубку дым, и от него у капитана слезились глаза и во рту было кисло, словно он проглотил муравья. Он вызвал к себе боцмана и сказал:
— У нашего парохода неважный вид. Старый Бурун содержал судно в образцовом порядке. Он провалился бы от стыда, если бы кто-нибудь нашёл на палубе хоть одно пятнышко. Это заявление его поразило. Но Плавали-Знаем угрюмо объяснил:
— Дрянной вид, бодрости не хватает. И носом оно смотрит как-то вниз. Выпрямить его, перетащить всё оборудование на корму!
Бурун хотел возразить, но капитан отмахнулся:
— Плавали — знаем!
И бывалый боцман объявил аврал. В пять минут вся команда была на ногах, словно её подняли в атаку, и тащила с носа на корму боцманское хозяйство. Солнышкин и Федькин тянули тросы. Кок Борщик, как свинью за хвост, тащил за верёвку бочку. Артельщик, громыхая сапогами, гудел: «Вот это работа!» — и одним глазом посматривал, долетают ли его слова до капитана. На палубе всё кипело, и только радист Перчиков сердито заявил боцману, что не собирается потакать ничьим дурацким выдумкам.
За каких-то полчаса корма превратилась в настоящую баррикаду и грузно осела в воду. Зато нос задрался вверх, как ствол пушки.
— Ну как? — крикнул боцман, повернувшись к рулевой рубке.
— Так, так! — подбодрил Плавали-Знаем. — Ещё немного, и будет полный порядок!
Ещё через полчаса Плавали-Знаем взмахнул рукой и произнёс:
— Теперь — что надо! Не пароход, а космическая ракета!
Он поправил фуражку и, выйдя на капитанский мостик, гордо расправил плечи. Правда, с встречных пароходов стали поступать запросы, не нужна ли ему помощь: ведь все знают, что когда судно слишком задирает нос, оно начинает тонуть, Но Плавали-Знаем не обращал на это никакого внимания. Единственное, что ему теперь мешало, — это дым, от которого пощипывало язык. Плавали-Знаем позвонил в машинное отделение, но машинисты ответили, что ничего не могут поделать. Тогда он сверкнул глазами и крикнул:
— Боцман, ко мне!
Бурун взлетел на мостик, утираясь рукавом куртки.
— Ликвидировать дым! — показал пальцем Плавали-Знаем на трубу.
— Как? — выкатил глаза старый боцман. Таких приказаний ему слышать не приходилось.
— Мешком. А лучше — брезентом, — поразмыслив, заметил капитан. — Солнышкина туда. И Федькина тоже, с брезентом. Пускай половят дым.
— Не положено! На ходу парохода не положено! — взмолился боцман.
— Плавали — знаем! На пользу обществу всё положено.
— Так они ведь изжарятся и прокоптятся! — в отчаянии крикнул Бурун.
— На пользу обществу! — сказал Плавали-Знаем и кивком дал понять, что разговор окончен.
Боцман и Федькин ругались самыми страшными словами. Сочувствующие подавали советы, но Солнышкину эта затея понравилась. Он, Солнышкин, на настоящей пароходной трубе! И он в нетерпении бегал вокруг неё.
