Александр Дорофеев - Путь самурая, или Человек-волна
Он не сразу понял, что здесь полное затишье и покой. Безветрие, от которого позванивало в ушах. Точнее, этот звон и был ветром, но уже не земного, а космического времени.
Сяку Кэн увидел вдруг всю Вселенную — рождение и смерть звёзд, и саму Землю, летящую сквозь космический перезвон.
Странно, но и земное солнце продолжало своё восхождение. Только тихонько позванивало.
Любование восходом — давний обычай. А когда солнце ко всему прочему звенит, то хочется различить мелодию или даже слова. Может, сама богиня Аматэрасу обращается к ним.
— Это колокольчики на воротах, — услышал он Ганешу. — Значит, мы попали именно туда, куда хотели. Теперь до тенгу — рукой подать! Да смотри — осторожнее! Здесь время зыбкое, как песок. Того и гляди, провалишься неведомо куда, потом разыскивай.
Ганеша, будто отдыхая от долгого натиска ветра, вытряхивая его из ушей, покачивал слоновьей головой:
— Впрочем, судьба твоя, человек-волна, уже взвешена, и нечего опасаться. Ты пройдёшь свой путь от начала до конца. Хотя, должен сказать, он будет короток, не длиннее медвежьего хвоста.
Тут Ганеша разложил маленький костёр, и они сожгли на нём, как полагается, деревянные таблички, на которых перед восхождением записали свои сокровенные желания.
Спуск в ущелье тенгу оказался не легче подъёма на гору Коя. Камни то и дело врассыпную убегали из-под ног.
Отвесные утёсы и ревущие, как звери, совсем не соловьиные, водопады, в которые приходилось нырять, не зная, что за ними, — глухая скала или ход в пещеру. Мучительно продирались они сквозь заросли медвежьего бамбука. Тучи москитов, не дававшие крови сворачиваться, навалились со всех сторон.
— У меня нет лишней крови, — причитал Ганеша, облепленный москитами так, что напоминал рогожный мешок с хоботом. — Каждая капля на счету!
Тут-то, к счастью и появились красномордые обезьяны-макаки с пальмовыми листьями. Они живо разогнали москитов и указали близкий путь в ущелье тенгу. Через рощу цветущих камелий, где обитает некий Кунадо, не пропускающий злых людей. Мимо горячих горных источников. И дальше по тропе, идущей среди кустов азалии.
— А там уж услышите шум, как на птичьем базаре, — пояснил старший макака. — Так тенгу встречают восход. В ущелье у них долго сумеречно, и они торопят свет.
Конечно, не простой, однако неожиданно скорой показалась дорога от вершины с воротами до ущелья тенгу. Кунадо они не повстречали, чему искренне радовались. Кто его знает, как он определяет злых людей?
Племя крылатых тенгу
Ущелье тенгу было таким глубоким, что на ясном уже небе, будто при взгляде из колодца, отчётливо проступали неизвестные звёзды, поджидавшие солнце.
— Всё же тут, заметь, другое время, — отдувался Ганеша, когда они сделали привал под зонтиком-привидением у горячих источников. — То час проскакивает, как одна секунда. То минута длится вечность. Всё зависит от твоего желания.
Сяку Кэн поглядел внутренним взором, и не очень-то разобрался в своих желаниях. Они как-то смешались в кучу. Пожалуй, только одного явственно хотелось даже в этом космическом времени — прикончить господина Фарунагу. Он надеялся, что тенгу научат, как это ловчее сделать. Иначе ради чего все эти козлиные скаканья по горам?
Сяку Кэн и Ганеша только что ступили на тропу, укрытую азалиями, когда над головами просвистели, точно стрижи, первые тенгу.
Это были, видимо, дозорные. Спланировав на кусты и сложив длинные ласточкины крылья, тенгу замерли. Чуть ли не задремали. Глаза их были печальны. Скорбно опущены уголки ртов. Рыжие волосы и длинные красноватые носы, подобные клювам. То ли крылатые лисособаки, то ли человекообразные птицы. Казалось, они все на одно лицо, как солдаты в шеренге. Впрочем, если приглядеться, тенгу очень отличались друг от друга.
У одних крылья покороче. У других носы подлиннее. Были и бородатые, и чернобровые, и лысые. Да и цвет кожи почти всех цветов радуги, что смягчало общее грустное выражение.
— О, не передать в словах нашего восторга! — воскликнул Ганеша, кланяясь всем, чем только мог. — Какая нам выпала честь — увидеть перед собой великих тенгу! — Он подтолкнул Сяку Кэна и прошептал, — Восхищайся и умиляйся — они такие обидчивые, неизвестно чего могут подумать…
Между тем зелёный тенгу соскочил с куста, приветливо улыбаясь. И прочие начали подмигивать и пересмеиваться.
— Любезные мои, — сказал зелёный таким голосом, каким, наверное, мог бы разговаривать дружелюбный дятел или ласковая сорока. — О нас ходит столько небылиц! Забудьте эти сказки!
Все остальные тенгу сразу попрыгали на землю, окружив Сяку Кэна с Ганешей, и застрекотали, затараторили наперебой, желая, видимо, оправдаться.
Мол, чего только о них не сочиняют в мире! То они защитники и покровители, — что чистая правда! — то жестокие обманщики, то похитители детей, то подстрекатели к войнам…Помесь человека с аистом! С длиннющими красными носами! А то и с вороньими клювами. Поглядите, не бред ли это! Обидчивые и злопамятные… Своими крыльями или веерами якобы нарочно вызывают губительные ураганы. А острыми, как гвозди, когтями задирают скотину на пастбищах…
— Говорят, только и делаем, что летаем, да ещё брешем, как собаки. Вот какая напраслина! — тявкал из последних сил зелёный. — И правды не добиться! Поневоле станешь обидчивым!
Всё это, действительно, сильно напоминало птичий базар или же псарню. Сяку Кэн уже ничего не понимал, а Ганеша очень ловко свернул свои уши конвертиками и только кивал головой, как китайский болванчик.
Тенгу долго не могли успокоиться. Всё-таки выделили троих — красного, белого и того самого зелёного, — чтобы проводить гостей в селение.
По дороге красному, видать, очень хотелось высказаться. Он пощёлкивал клювом, весьма походившим на вороний, и доверительно заглядывал в глаза Сяку Кэну.
— А вообще-то у нас всякое бывает, — не стерпел, наконец, — В семье, как говорится, не без уродов! Советую — не позволяйте себе лишнего, чтобы ненароком не обидеть наших ребят.
Они вышли на обширную просеку, заваленную снегом недавнего тайфуна.
Среди огромных кедров, лиственниц и елей виднелись всего-то две-три пагоды. Остальные дома сразу и не приметишь. Как птичьи гнёзда, они лепились меж сучьев, — ближе к вершинам деревьев.
— На самом высоком кедре живёт наш старшина Кэйки Сияма, — указал куда-то вверх белый. — Он дряхлый. Уже не спускается на землю. Так, полетает в небе и — домой, на боковую.
Красный проводил их во дворец Воинских добродетелей и в фехтовальный зал-«додзе».
— Здесь учились знаменитые воины. Например, Минамото, — сказал он. — А также великий человек-волна Мусаси, который из всех поединков выходил победителем. Он единственный обладал ударом меча «пируэт ласточки». Но однажды, решив жениться, споткнулся на ровном месте, как раз у дома невесты, и сломал себе шею.
— Ему можно позавидовать — славный конец для человека-волны! — хрюкнул Ганеша.
Сяку Кэн слушал, смотрел и не понимал — во сне ли всё это или наяву?
Казалось, они только что повстречались с тенгу. И в то же время, будто бы много месяцев миновало с тех пор, как его начали обучать кэндзюцу — искусству владения мечом.
Сколько космического времени провели с ним в фехтовальном зале красный, белый и тот самый зелёный тенгу?
Сяку Кэн уже лихо обращался с копьём и алебардой, с кинжалом и стилетом, с железным веером и с огромным луком из медвежьего бамбука, поражавшим любую цель на расстоянии в триста метров. Наверное, он был готов расправиться с господином Фарунагой, но даже и не вспоминал о нём.
А когда он успел так подрасти?! Пожалуй, теперь выше любого лука — кэн с лишком. Папа Ясукити, наверное, радуется в Чистой земле. А ведь отсюда до неё рукой подать.
Во всяком случае, так говорил старшина Кэйки Сияма, спустившись однажды с кедра посмотреть, как Сяку Кэн сражается двумя мечами против дюжины тенгу. Тогда зелёный вдруг обиделся неизвестно на что, и драка получилась нешуточной. В руках Сяку Кэна клинки сверкали и звенели с божественной силой, хотя он остерегался ранить противников, и всё это, видимо, ублажало старшину.
Кэйки Сияма был очень дряхлым, седовато-пегим. Крылья его так обтрепались, что смахивали на старые веники. Непонятно, каким образом удерживали в полёте. Зато когда старшина говорил, все утихомиривались и замолкали.
— Кто бы ты ни был, — заухал он филином, — посвящаю тебя в самураи! Ты храбр, хладнокровен и милосерден в бою! Ты нежный воин, а это и означает быть истинным самураем.
Сяку Кэн поклонился, и тут же на его накидке-хаори возникли три расшитых золотом красных дракона.
— Отныне твоё имя Рюноскэ, или Дракон! — продолжал старшина. — И это твой герб до скончания жизни. Запомни, на пути к просветлению всякое живое существо минует три состояния, — злых духов, скотов и людей — чтобы стать небесным созданием. Ты, вижу, близок к цели, и я тебе её покажу!
