Александр Дорофеев - Путь самурая, или Человек-волна
То ли гигантский улей, то ли огромный скворечник. Словом, подходящая обитель для крылатых тенгу.
Сяку Кэн, заткнув весло за пояс, вскарабкался по столбу. Интересно увидеть место, где лежали некогда сокровища императрицы, а теперь живут бродяги. Он еле протиснулся в узкий лаз.
Внутри было немногим просторнее, чем в дупле криптомерии, и царила изумительная деревянная пустота, как в древней рассохшейся бочке для купания.
Закатное солнце, отыскивая щели, едва намечало в полумраке короткие бледные линии. Казалось, это следы давно пролетевших ангелов.
И вдруг Сяку Кэн почувствовал, что на него кто-то смотрит, чья-то живая душа. Она бесшумно вышла из угла, потёрлась о ногу и протяжно вымолвила — «ми-и-и-к-э-ш-а-а». Только одно существо в мире могло так разговаривать. Он поднял старую Микэшу, посадил себе на плечо, как в детстве, и кошка замурлыкала в самое ухо, будто вода в котелке закипала.
Микэшка вспоминала былое, извинялась за царапины, за грозное шипение и за долгие отлучки, когда Сяку Кэн рыскал по всей округе, думая, что её похитили лесные духи-якши. Тогда и мама, и папа утешали — говорили, что кошка всегда возвращается домой. И это, конечно, чистая правда, если есть дом. А когда вернуться некуда? В тот горестный день приятель Ноздря подобрал её. И они вместе путешествовали по миру. «Ох уж, эти китайские коты! — фыркнула Микэшка. — Хуже пиратов!»
И Сяку Кэн гладил её, успокаивал и тоже извинялся за детские глупости, вроде таскания за хвост.
— Ну вот, уже поговорили! — залез в домик Ноздря. — Микэша особенная кошка — тебя не забывала и знала, что ты жив-здоров.
Когда к ним присоединился ямабуси Энно, стало так тесно, что едва смогли улечься на пол.
— В общем-то, если честно, все мы — духи, — зевнул ямабуси. — Иначе ни за что бы не поместились в этом сундуке. Да ещё с веслом! Надеюсь, никуда не поплывём в ближайшие часы…
Ночь прошла беспокойно. Кто-то из духов отчаянно храпел. Домик скрипел всеми брёвнами, словно плот на горной реке, а под утренним ветром начал так раскачиваться — вот-вот пустится в пляс.
Бронзовое зеркало, каменная башня
Сяку Кэн открыл глаза. Перед ним на западной стене висело бронзовое зеркало, мутное и пыльное, ничего не отражавшее. А когда-то, очень может быть, в него гляделся сам император Сёму и прихорашивалась императрица.
— Погоди, сейчас взойдёт солнце, — услышал он голос Ноздри под боком. — Если безоблачно, ты увидишь, что случится…
И вот первые лучи скользнули в домик. Ощупывая ветхие брёвна, коснулись зеркала, растеклись по нему, наполнили светом, оживили, и оно внезапно засияло само по себе. Более того, в зеркале возникли все сокровища императрицы Комё — груда чудодейственных камней мани. Бирюзовые, изумрудные и рубиновые. Чёрные, но глубокие, как беззвёздное небо, и прозрачные, словно бегущая вода. Каждый величиной в пять сяку.
— Это не сон и не порождение нашего разума, — шепнул Ноздря. — Подойди и потрогай — они настоящие. Может, это грех, но я уже взял отсюда четыре камня.
— Когда говорят о грехах, мне не до сна! — приподнялся ямабуси. — Успокойся, братец, священное зеркало видит душу и сердце человека. Оно не даст тебе лишнего, но ровно столько, сколько нужно для дела.
Ноздря подполз к прозрачно-волнистому камню.
— Ещё вот этот — последний!
Сяку Кэн всё же склонялся к тому, что это сон. В хлипкой лачуге, едва стоящей на сваях, где им самим-то тесно, просто не могла поместиться такая гора каменьев.
Ямабуси хлопнул его по плечу:
— Эй, очнись, человек-волна! Что ты лежишь, как потерянное весло, которое не знает, куда грести?! Помоги Ноздре — ему одному не справиться. Да скорее возвращайся — будем крепить нашу обитель, а то качается, как пьяный бонза.
Камень оказался тяжёлым. Еле-еле вытянули из домика, спустили на верёвках и потащили куда-то.
— Тут совсем близко, — говорил Ноздря, отдуваясь.
Они вышли из леса, и на холме среди цветущей индийской сирени Сяку Кэн увидел высокую, больше двух кэнов, разноцветную башню дайгоринто, сложенную из затейливо обтёсанных камней. Такие обычно воздвигали над могилами родных.
— Здесь лежат мои братья и твоя мать Тосико, — сказал Ноздря. — Я похоронил их рядом, так что башня одна на всех.
Уже который месяц строю. Осталась макушка. Их душам, когда захотят, будет легче спускаться на землю и возвращаться на небеса.
Сяку Кэн прислонился к башне и посматривал то вверх, то вниз, будто прикидывал на глазок расстояние от неба до земли, — сколько дней пути?
— Вряд ли туда долетишь на ракете, — вспомнил он кое-что из прежней жизни.
— Не знаю, о чём ты, — улыбнулся Ноздря. — Лучше погляди на дайгоринто! В основании чёрный квадрат — символ земли. Над ним изумрудный, будто струящийся, круг, то есть вода. Выше рубиновый треугольник — горячий, как огонь. Его покрывает бирюзовый полумесяц — это ветер. А увенчает башню шар с заострённой верхушкой, вроде луковицы, который я вырублю из прозрачного камня. Догадайся, что он означает?
— Не знаю, о чём ты, — улыбнулся и Сяку Кэн. — Чем голову ломать, пойду укреплять наш домишко — не то его и вправду унесёт бирюзовым ветром.
Он отошёл уже довольно далеко, когда услышал голос Ноздри:
— Я скоро вернусь! А как закончу башню, отправлюсь странствовать на запад, за моря!
Сяку Кэн обернулся и помахал рукой.
Может, камни мани, сложенные вместе, действительно, усмиряли все стихии. Потому что в лесу, как ни странно, было куда беспокойней, чем на открытом месте у башни. Не только деревья стенали от ветра, выгибаясь, как прутики, но и сама земля вздрагивала и гудела.
Их лачуга кряхтела, потрескивала, приседала, переминаясь с ноги на ногу, как загнанная ослица.
Ямабуси спешно вкапывал «пасынков» рядом со сваями, чтобы хоть как-то их поддержать. Однако это мало помогало.
— Знаю по опыту, когда старушка умирает, не надо ей мешать, — сказал он, завидев Сяку Кэна. — А эта милая хибарка, клянусь, отжила своё. Микэша первая догадалась и смылась оттуда. Пора выносить остальное имущество — зеркало, мои шаманские коробки да твоё весло.
С трудом они влезли в дом, который ежесекундно содрогался, будто от икоты. Сяку Кэн уже потянулся к священному бронзовому зеркалу, да оно само внезапно скакнуло со стены мимо рук. Проломило пол и, сверкнув на солнце, растворилось, как и не было его.
— Дурные знаки! — побледнел ямабуси. — Мало того, что кошка ушла, земля трясётся, так ещё и зеркало сгинуло. Хотя я кое-что разглядел напоследок. Прыгай, человек-волна, в эту дыру и беги к Ноздре — может, поспеешь!
И раковина на его груди, наглотавшись ветра, вдруг заревела, как олень в осеннем лесу.
Даже с тяжёлым камнем дорога до башни не показалась долгой, а с одним веслом Сяку Кэн мигом домчался.
Вот холм, поросший индийской сиренью! Но где же разноцветная башня дайгоринто?!
Он споткнулся о холодный рубиновый треугольник. Увидел поблизости изумрудный круг, точно застывший родник, и бирюзовый притихший полумесяц. Будто бы мощное землетрясение разбросало все камни.
Но на чёрном квадратном лежала отсечённая голова Ноздри. А поодаль тело его руками и ногами обхватило скользкий ствол индийской сирени, так и не успев взобраться по нему.
«Мудрость — это ловкость ума, — так говорил Ноздря, — и она часто мешает ловкости тела».
Сяку Кэн глубоко вздохнул и зажмурился, стараясь убедить себя, что весь мир — всего лишь порождение разума. Он представил целую, невредимую башню, и Ноздрю, который вырубает из прозрачного камня шар в виде луковицы. Ему даже послышались звонкие, короткие удары молотка по зубилу. Под курткой забеспокоился Дзидзо, чихая и царапаясь.
Сяку Кэн улыбнулся и открыл глаза. Перед ним стоял громила-самурай, принадлежащий, судя по одежде, к роду князя Фарунаги.
Длинные налимьи усы лежали на плечах. Единственный глаз на рыбьем лице глядел с тупой отвагой хозяина придонных коряг. Постукивая обнажённым мечом по металлическим чешуйкам, укрывавшим грудь и бёдра, он мрачно ухмыльнулся:
— Куда бросить твою голову, бродяга? Если очень попросишь, можно и на чёрный камень, чтобы перемигивался с приятелем!
Сяку Кэн потупился, якобы задумавшись, где будет удобнее его отрубленной голове.
— Ты великий и милосердный воин, — поморщился он. — Да уж слишком воняешь тухлой рыбой! Поэтому, прости, я не могу позволить тебе распоряжаться моей головой.
Самурай рявкнул и так махнул мечом, что разрубил бы, вероятно, и трёх слонов, окажись они поблизости. Однако откуда взяться слонам на острове Хонсю, в долине Ямато? Единственный слоноголовый Ганеша и тот далеко, в ущелье тенгу.
А Сяку Кэна такие приёмы фехтования разве что забавляли. Бодучая корова, пожалуй, ловчее и опаснее этого надменного самурая. Впрочем, низко и недостойно издеваться над противником, каким бы скотиной он ни был! Постыдно превращать бой в игру.
